- Но я же здесь, Петя! Что тебе еще нужно?
Как ни странно, он среагировал на слово "Петя" послушно. Отставил винтовку и стал торопливо раздеваться, бормоча какие-то слова про мужей, которых он всех перетерпел, всех запомнил, сволочей таких!
Перед тем как впрыгнуть в постель, именно впрыгнуть, он протянул с особо жалостливой, почти детской, интонацией:
- Знаешь… Знаешь, как мужику погано, когда водишь девок на случку? Я чуть с ума не сходил, как представлял, как энто делают… А я слухаю, ходя у окошечка, представляю в картинах, и штаны - вот стыд какой! - становятся мокрыми от чужого праздника-то… Обратно отвожу, а иду раскорякой от своих, от мокрых штанов. Чуть не плачу! Потому как я тоже при этом живой…
Можно спросить, что же я делал, стоя за дверью. Сам себя спрашиваю. Не нахожу ответа. Не знаю. Не помню. Был, как выражаются, не в себе.
Сейчас-то понимаю, что должен был ослушаться, не уходить. Лучше пуля, чем пережитый мой… Нет, наш позор. Может, Зоя хотела, чтобы я, воспользовавшись неожиданной свободой, купленной таким позором, бежал?
Но я правда оставался все это время за дверью. А дверь-то они, как оказалось, случайно или нет, не заперли изнутри. Да и зачем, право, если все так добровольно? Она ему любовь, а он мне - жизнь. Только зачем мне жизнь, если он украл главное, что у меня в этой жизни было?
А дальше было так. Рванул дверь на себя и оказался посреди избы, а у меня в руках винтовка. Где она была до этого мгновенья и как у меня оказалась - не знаю. Не могу вспомнить. Мы, конечно, с военруком в школе проходили обращение с винтовкой и всякие там части, как гребень-стебель-рукоятка в затворе и все остальное, знали назубок. Кто же из подростков не захочет подержать в руках оружие! Но сейчас первый, самый сильный позыв был у меня не стрелять, нет, бить! И чем больней, тем лучше. Бить, как злейшего врага, который поднял на нашу любовь руку.
В этот самый момент он как раз поднял голову. В глазах, обычно стеклянных, со звериным огоньком внутри зрачка, я увидел лишь тупое удивление: откуда я вообще мог взяться, если я не должен тут быть?
Он даже не пытался защищаться. А я, завидев звериную пасть оборотня, который сейчас прыгнет мне на загривок, ударил что есть силы по этим рысьим глазам прикладом… А может, железкой ствола. И - бил, бил, бил. Чем я бил, сколько раз - не могу вспомнить…
Я плыл по теплой воде, наполненной клюквенной краснотой. А где-то в глубине воды, за гадкими извивающимися водорослями, моя Зоя. Золотые волосы полощутся по течению, она протягивает ко мне руки и, не размыкая губ, просит: "Тоша! Спаси! Спаси!". Я к ней, все ближе, ближе… И очнулся. Вдруг увидел ее, обнаженную, стоящую в конце кровати. Прижав ладони к щекам, она смотрит себе под ноги. С ужасом и отвращением.
А у ног ее находится что-то мясисто-красное, там, где бывает у человека лицо. Еще я увидел свисающую мертвую руку, с наколкой ниже локтя: "Не забуду…", а дальше зеленые буквы татуировки густо замазаны кровью. Винтовку я заметил после, она валялась посреди избы. Никто больше к ней не прикоснулся.
- Ты… его… - произнесла Зоя странным голосом. Я его не узнал. - Ты… его…
Не досказав последнего слова, она осторожно шагнула с кровати, стала одеваться. Руки у нее дрожали. Она одевалась и все время оглядывалась на свисающую мертвую руку, которая как бы продолжала нам угрожать: "Не забуду…" Прошла к столу, схватила стакан с недопитой самогонкой и разом опрокинула в себя. Налила остаток из бутылки и протянула мне:
- Пей, Антон! Теперь пей!
Я помотал головой. Никак не мог отвести глаз от кровавого пятна, которое все больше растекалось по постели. Красная лужица копилась рядом, на полу.
- Да пей же, говорят! - закричала Зоя, голос у нее сорвался. Допила сама и отбросила стакан. Он со звоном покатился по полу, но почему-то не разбился.
Косясь в сторону кровати, она приблизилась ко мне и стала оглаживать мое лицо, волосы, щеки, шею.
- Тоша, милый, родной! Все, все кончилось! Теперь не страшно… Правда?
Заглядывала в глаза, продолжая меня гладить. Потом увела меня в другой конец избы, откуда не была видна кровать, и повернула лицом к стене. Мы сели на пол и прислонились друг к другу. И замерли.
А утречком, с первым светом, в окошко постучались. Мы ждали, что они постучат. И все-таки вздрогнули.
- Пришли, - одними губами, без звука, произнесла Зоя.
26
Приоткрылась дверь, и встал на пороге Ван-Ваныч, в своей дурацкой шляпе, долговязый, несуразный, но сияющий от радости, что увидел нас.
- Майн херц! - воскликнул. - Нашел! Нашел!
Мы с Зоей переглянулись, но встали так, чтобы он от дверей не смог увидеть кровать. Того, что на ней.
- Вас отпустили? - первое, что мне пришло на ум выпалить.
- Как бы не так! - хихикнул он в усики. - Приставили на всякий пожарный случай рядового по имени Сеня. Славный мальчуган, такой счастливый, больше меня свободе обрадовался! Сейчас он очень веселый… Слов "нетрезв" или "пьян" Ван-Ваныч из деликатности не употребил.
После сигнала из немецкой колонии, туда срочно отправили Ван-Ваныча, который, понятно, для ссыльной немчуры - свой в доску. Ему-то они все и выложат. Но ничего ему, конечно, не выложили. Так он объявил начальству.
На той же "кукушке" утренним рейсом, как было велено, они приехали в Зыряновку и с ходу попали на бабий праздник, который за ночь вовсе не исчерпал себя. Милый мальчик Сеня зашел и пропал. С какой красоткой и на каком сеновале его теперь искать, Ван-Ванычу неизвестно. Хотя получается, что не Сеня его, а он теперь должен доставить рядового Сеню по назначению. То есть обратно в эшелон.
- А нас-то как отыскали? - спросила Зоя.
Он опять хихикнул.
- Майн херц! Да о вас и спрашивать не пришлось, бабы наперебой все рассказали! - с детской улыбкой вещал наш друг.
- И наша хозяйка, которая Оля, там была?
- Как же, как же! Певунья! И все о любви!
- А еще об измене? - подсказала Зоя и посмотрела на меня.
Что-то в нас, в нашем настроении было такое, что Ван-Ваныч замолк, вглядываясь нам в лица.
- Что-то случилось?
Зоя спохватилась, попыталась улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.
- Мы хотели бы… На два слова, - сказала она. - Не здесь, на улице.
Ван-Ваныч согласился. Мы вышли на крыльцо. Не могу понять, отчего мы с Зоей ждали ареста в доме, когда можно было давно его покинуть? Не бежать, нет, а просто уйти, чтобы не быть рядом с телом, которое мы не стали даже накрывать.
- Насколько мне известно, зондер-команда перекрыла все пути, - сказал Ван-Ваныч. - Вы не решили… Как бы сказать?.. Чтобы мирно сдаться?
- Решили, - отвечал я. - А насчет зондер-команды… Один из них - здесь!
- В доме?
- В доме.
- Кто?
- Петька-недоносок.
- Но он же послан вас искать! - воскликнул Ван Ваныч.
- Уже нашел! - недобро произнесла Зоя, бросив на меня мимолетный взгляд.
- Он здесь, да? Но я его не видел!
- Лучше не видеть, - сказала Зоя и опять посмотрела на меня. - Он… Как вам сказать… - Она запнулась, подыскивая слова. - В общем, он… Не живой.
В тусклом свете начинающегося дня было видно, как менялось выражение на лице Ван-Ваныча: недоумение, желание что-то понять, даже воспринять как шутку, а потом гримаса недоверия и испуга. Нам показалось, что он прослезился от напряжения. Глаза его повлажнели.
- Я могу посмотреть? - попросил он жалобно. Видно было, что он не до конца верит. Не нам. Себе.
Мы одновременно с Зоей кивнули. Проводили его взглядом. Вернулся он почти сразу и присел с нами на завалинку. Он не стал спрашивать, как это случилось, но лицо его было невероятно бледным. Сорвал лопух, стал вытирать торопливо руки.
- Там винтовка валялась, - пояснил, - в крови. Вот выпачкался.
Отбросил лопух и присел.
- Кто-нибудь видел? - спросил, понижая голос и глядя под ноги.
- Никто.
- Ага. Но скоро придут. - Это он уже сам себе. - Начнутся допросы… Вы хоть придумали, что будете говорить?
- Скажем, как было! - воскликнул я.
- А как было?
- Ну как… Он хотел… Он пытался…
- С Зоей?
- Да.
- Не поверят. Ничему не поверят, - отмахнулся Ван-Ваныч. - Скажут, что боец вас застукал, словил, а вы напали на него, когда уснул, и, чтобы скрыть следы, убили красноармейца! Защитника родины! За это знаете, майн херц, что полагается?
Я сказал, что не знаю. Я, и правда, не знал. А Зоя спросила: "Что?". В ее голосе я услышал тревогу. Даже страх.
Ван-Ваныч не ответил. Он не назвал ни срока, ни статью. Но я запомнил, как он вдруг засуетился. Он-то понимал, что вот-вот нагрянут те, кто нас не пощадит. Конечно, станут бить. Но потом будут допрашивать, как говорят, с пристрастием. И тогда говорить о помощи будет поздно…
Вспоминаю то раннее, едва забелевшее утро. Лаяли собаки, квохтали куры. Прозвучал и тут же аукнулся из-за леска голос "кукушки", которая возвращалась в колонию из ночной смены. Но я сейчас о нашем немецком друге, о том, что он говорил. И делал. Я сейчас лишь до конца оценил, насколько Иоган был решительным человеком. Несмотря на его манеру негромко, даже робко разговаривать.
- Антоша, - обратился он ко мне, - мне надо с вами поговорить. По-мужски. Зоя разрешит?
Зоя разрешила. Мы отошли за угол, на задворки, туда, где начинался огород и где у беспутной певуньи Ольги все заросло сорняками.