В другой бы раз Ван-Ваныч, всплескивая руками, посетовал на такую нерадивость, а возможно, сам прополол бы грядку. Он до спазмов в желудке переживал любую бесхозность на земле. Но сейчас он ничего этого не заметил. Лишь бегло оглянулся и сразу приступил к разговору. А разговор был о том, что мне за убийство красноармейца угрожает "вышка". То же что расстрел. И у него нет никаких сомнений, что меня не пощадят. Поэтому… Он сделал паузу и снова оглянулся. Боялся, что не успеет договорить. Поэтому он предлагает взять вину на себя.
- А вас пощадят? - спросил я прямо.
Так же прямо, глядя мне в глаза, он отвечал:
- Нет, Антон. Меня тоже не пощадят.
- Так в чем же дело? - Кажется, я говорил грубовато. Но ведь и его предложение было не из самых приличных.
Ван-Ваныч постарался не заметить моего тона.
- Разница лишь в том, что это, - он выделил слово "это", - произойдет не с тобой, а со мной.
Я сразу же отверг его предложение. Я сказал, что не согласен. И вообще не понимаю, о чем он говорит.
- О твоем спасении, майн херц!.. Ну подумай сам! - продолжал он торопливо. - Ты не можешь отрицать, что я прожил свое. Впереди у меня ничего нет: ни семьи, ни детей, ни дома. А у тебя все впереди… Подумай, Антон!
- Уже подумал! - сказал я резко. - Виноват и буду отвечать.
- Да, я так и предполагал, - произнес он после короткого молчания.
Он, кажется, не обиделся, только лицо его и дурацкие усики нервно подергивались. - Я знал, что ты такой, что ты откажешься… Но разреши поговорить с Зоей?
Я с облегчением завершил наш разговор. На него, если честно, ушли все мои силы. Я сел на завалинку, наблюдая издалека, как он разговаривает с Зоей. Частью до меня доносились слова, все те же, про семью, про дом, которого у него нет. И нет возможности вернуться на родину, да и кто его пустит! А впереди в лучшем случае вагончик, но скорей всего колония для ссыльных немцев… Это не жизнь, правда?
Зоя помалкивала, глядя себе под ноги. Иногда бросала в мою сторону недоуменные взгляды. Этот разговор тяготил ее.
- Я прошу вас убедить Антона! Ради вашего будущего, и вас, и ваших детей… Ну?
- А у нас есть будущее? - спросила Зоя.
- Думаю, да.
Зоя не стала отвечать так категорично, как я. Кажется, Ван-Ваныч своим напором, своими доводами поколебал ее.
Сейчас я знаю, что мой первый позыв был самым верным. Нельзя было соглашаться на уговоры. Но мы и не согласились. Мы не сказали ни "да", ни "нет". И это все решило. Ван-Ваныч знал, как убедить женщину. Я не слышал его последних слов, они были произнесены негромко. Оказывается, он спросил ее: "Вы же любите Антона? Вы же хотите, чтобы Антон был живой?".
- Хочу, - отвечала покорно Зоя.
- Ну так спасайте его! Я протягиваю вам руку!
27
Следствие оказалось недолгим. Проходило оно в районном центре, где из-за отсутствия тюрьмы меня держали под стражей в том же здании, где находилась прокуратура. Потом перевели в областной центр, в Курган. Я ничего не скрывал. Рассказал подробно, как Петька-недоносок, его фамилия, оказывается, Сидоров, домогался моей жены и при этом угрожал мне винтовкой. Описал и все остальные подробности той страшной ночи.
Следователь, моложавый, но с пролысиной, в пенсне, был похож скорей на научного работника или на учителя, если бы не военный мундир, который ему, как говорят, личил. Звали его Евгений Иванович. Разговаривал он вежливо и все, что я рассказывал, до слова записывал на каких-то листках.
- Так Зоя - ваша жена? - спрашивал он в который раз.
- Моя жена, - отвечал честно я.
- Вы с ней сами так решили?
- Да. Хотя мы не расписаны.
- Ну кто же вас распишет? - не без легкого удивления говорил он. - Вы же утверждаете, что вам шестнадцать лет?
- Шестнадцать. И два месяца.
- А чем это можно подтвердить?
Я молчал.
- Ну может, какие-то справки, - подсказывал он. - Метрики?
- У меня на руках ничего нет. Если только у этих?
- У кого "у этих"? - спрашивал он. - Вы имеете в виду штабистов из эшелона?
- Да.
- Филькина грамота - вот что у них есть! - отмахивался он. - Но хочу вас предупредить. С восемнадцати лет вы проходите совсем по другой статье. А предположим, вы намеренно скрываете, занижаете свой возраст?
- Я не скрываю.
- Ладно. Но если вы такой честный, объясните, почему ваши показания противоречат показаниям гражданина Иогана Фишера, он же Иван Иванович Рыбаков? Гражданин Фишер-Рыбаков, например, утверждает, что это он убил красноармейца Сидорова?
- Это он сказал?
- Да. Он сознался. И не просто сознался. Он подробно описал и показал в ходе следственного эксперимента, с выездом на место происшествия, как он наносил удары пострадавшему Сидорову, а его свидетельство, кстати, подтверждает ваша, как вы ее называете, жена. Желаете, я могу вам зачитать показания гражданина Фишера-Рыбакова?
- Нет, - сказал я.
- Ваше право. Тогда перескажу своими словами. Гражданин Фишер-Рыбаков признался чистосердечно, что он давно замышлял убийство военнослужащего Сидорова, которого он, по его словам, всегда ненавидел. - Евгений Иванович оторвался от бумаг и спросил, глядя на меня сквозь угрожающе поблескивающие стекла: - А ведь были у него конфликты с военнослужащим Сидоровым, там, в эшелоне?
- Не помню, - отвечал я. - Может, и были.
- А ваша так называемая жена точно помнит, что были такие конфликты. Военнослужащий Сидоров, например, принимал участие в поимке бежавшего из-под охраны преступника Скворцова, и обвиняемый Фишер-Рыбаков из вагона через окно оскорбительно выражался в его адрес. Даже угрожал. Не так ли?
- Не помню, - повторил я.
- А как гражданин Фишер-Рыбаков наносил смертельные удары военнослужащему Сидорову, тоже не помните? А на винтовке, между прочем, найдены отпечатки его пальцев…
Я промолчал.
- Не хотите говорить?
- Нет. То есть да. Не хочу.
Евгений Иванович закрыл папку с бумагами и стал протирать стекла пенсне белым платочком. Глаза у него без пенсне были светло-голубые и совсем не милицейские.
- Послушайте, Антон! - произнес он почти дружески, перегибаясь через стол в мою сторону. - Вам, кроме побега, вменяется и соучастие в особо тяжком преступлении, то есть его сокрытии. Но, может, вы, и правда, о нем не знали?
- Как же я мог ничего не знать? - сказал я. - Когда я убил.
- А вот подследственный гражданин Фишер-Рыбаков, - тут Евгений Иванович снова приоткрыл сероватую папку, - утверждает, что ни вас, ни вашей, как вы называете, жены в избе в момент убийства вообще не было. Как это понимать? Или это неправда?
- Неправда.
Евгений Иваныч, будто ничего не слыша, монотонно продолжал:
- А труп военнослужащего Сидорова, как выясняется, вы увидели после происшедшего и были, как говорят, не в себе. И даже… Вот-вот! - Следователь поводил пальцем по строчке. - В приступе возбуждения вы хотели мертвому Сидорову чем-то помочь… Позвать людей на помощь. То же самое хотела сделать ваша так называемая жена…
- Почему так называемая? - взорвался я. - Она жена! Жена! Жена!
- Ну, конечно, жена. Только успокойтесь.
Евгений Иванович сразу же согласился и оглянулся на дверь помещения, где происходил разговор. Комната была убогая, канцелярский стол, за которым сидел следователь, в пятнах чернил, старенький стул, на котором восседал сам следователь и железный, ввинченный в пол табурет для меня. Стены, местами облупившиеся, крашены в зеленый ядовитый цвет. Окошко с решеткой, грязно-рыжее, оно едва пропускало свет.
Я шарил глазами по стенам, а в лицо следователя, почему-то меня выгораживающего, да еще так примитивно, я старался не смотреть.
- Так и запишем, - заключил он между тем. - Увидев труп Сидорова, вы были не в себе и плохо помните, что было дальше. Вы подтверждаете, что хотели позвать людей на помощь…
Я не стал спорить со следователем. Не сказал, как надо бы сказать: "Не так все было, Евгений Иванович. А все, что вы сейчас сказали, не похоже на правду". Но я промолчал. Меня увели.
В камере, где сидели еще четверо подследственных: один домушник, один щипач и двое так называемых спекулянтов - они перепродавали галоши, - мне очень наглядно разъяснили систему следования: "Прав не тот, кто прав, а у кого больше прав. Все равно напишут то, что им нужно. А не подпишешь - сделаешь себе же хужей!".
На следующий день Евгений Иванович пододвинул ко мне листок со своими записями, и я не читая подписал.
Даже мне, ничего не смыслящему в следовательских делах, было очевидно, что при желании любой судья мог бы увидеть массу противоречий в деле. Например, время, когда все произошло, и появление, куда позже совершенного убийства, в доме Ван-Ваныча. И пьяные бабы, при всей их загульности, могли бы подтвердить, что немец, как и сопровождающий его Сеня, от которого и вправду прок был невелик, - он ничего о той ночи вспомнить из-за потери памяти не смог, - сперва побывали в их доме. Но женщины, как выяснилось, говорили разное, цены их показаниям не было никакой. Тоже и наша певунья Ольга. Она якобы сама видела с сеновала Петьку-недоноска, выходившего на двор помочиться, а рядом с ним, по ее словам, был незнакомый ей мужчина, который, как ей кажется, был похож на Ван-Ваныча.