Когда они вышли из ресторана, Фиц не взял ее под руку, как брал неделю назад, и две недели назад тоже. В лицо им дул колючий ветер, мимо, толкая их и не извиняясь, спешили по людной улице прохожие. Один раз она даже потеряла его из виду и подумала, что бывший муж ускользнул от нее, словно бы в наказание за то, что она приставала к официанту. Но Фиц был не мстителен.
- Я здесь, - раздался голос Фица.
Его холодные губы коснулись ее щек, сначала одной, затем другой. Большие квадратные пальцы сошлись на ее локте и тут же разжались.
- Ну, до свидания, Нэнси, - сказал он. Эти слова Фиц произносил каждый четверг, однако в этот раз про встречу через неделю он не сказал ничего. Она хотела было напомнить ему про следующий четверг, но не успела - Фиц уже исчез в толпе.
Вечером она, как обычно, сидела в холле отеля и, примостившись в углу, маленькими глотками пила водку с тоником и вспоминала о том, как прошел день. Вела она себя хуже некуда. Если б только она знала телефон бедного Фица, она бы позвонила ему прямо сейчас из телефонной будки в коридоре отеля и извинилась. "Вино ударяет тебе в голову, Нэнси", - любил говорить Лори Хендерсон, и он был прав. Несколько бокалов красного вина в "Тратториа Сан-Микеле" - и она вешается на официанта, который годится ей в сыновья. А Фиц как истинный офицер и джентльмен сидит рядом с непроницаемым видом и говорит, что продаст дом и переедет в Лондон. Официант же, вероятно, решил, что она его хочет.
Какая, впрочем, разница, что решил этот официант, ведь и он, и "Тратториа Сан-Микеле" уже принадлежат прошлому, перешли в разряд воспоминаний. Впервые она побывала в этом ресторане всего-то пол года назад, когда старина Фиц сказал ей: "Давай заглянем сюда". Понимала она и другое: больше Фиц о себе знать не даст, больше ей не придется торопиться по четвергам в "Тратториа Сан-Микеле" и извиняться, что опоздала.
"Я всегда буду рядом - с тобой и без тебя…" Первый раз она увидела Фица, когда они спели эту песню в заключительной сцене; она вдруг заметила его, он сидел в третьем ряду. Она видела, как он смотрит на нее, и, танцуя, подумала, не он ли мистер P.P. Что ж, в каком-то смысле так оно и было. Ведь он защищал ее от своих ужасных родственников, унимал ее слезы поцелуями, говорил, что умрет за нее. Когда же он, преодолев сопротивление матери и сестры, на ней женился и после короткого отпуска вновь отправился на фронт, она почему-то вообразила себе, что лучше того дурачка с впалой грудью нет никого на свете. А когда выяснилось, что дурачок этот совсем не тот, за кого она его принимала, вместо него появился еще один, танцевавший у них чечетку.
Она улыбнулась, вспомнив смех и аплодисменты зрителей, потрясенных тем, какую великолепную чечетку отбивали Джек и Доббин - Бобовый Стебель, какой гомерический хохот вызывали Джек и его мать, когда они застывали на сцене, широко раскрыв рты от удивления. Фицу она рассказала об этой сцене совсем недавно, пару недель назад, - в те годы из-за романа с чечеточником она, естественно, с ним этими впечатлениями не делилась. Бедный Фиц, он внимательно слушал и кивал, хотя явно ничего смешного в этой истории не находил - ему просто было приятно, что воспоминания доставляют ей удовольствие. С этим чечеточником она хлебнула горя: он из нее все деньги до последнего фартинга вытягивал и никогда не возвращал долга.
Она подумала, что, если б надеяться было больше не на что, она могла бы сказать Фицу: да, давай попробуем еще раз. Она, правда, как честный человек предупредила бы его, что между ней и той женщиной, которая готова была ради него на все, нет ничего общего. Что ей никогда не стать аристократкой вроде его матери и сестры - не такой она человек. Все это она продумала еще несколько недель назад - понимала, к чему он клонит. Понимала, каково ему ходить в бюро знакомств и слушать жалобы женщин на то, что они плохо переносят жару. Она представила себе, что скажет "да", а потом споет что-нибудь вроде "Любви нет слаще" и, перегнувшись к нему через стол, подставит губы для поцелуя. Но ведь жить одними фантазиями невозможно, притворяться все время нельзя.
- Повторить, Нэнси? - донесся до нее с другого конца холла голос бармена, и она ответила: да, повторить.
Если соглашаешься, то теряешь надежду, ведь тогда все становится на свои места. Когда много лет назад она влюбилась в него без па~ мяти, все выглядело лучше некуда: после войны она будет жить с ним в каком-нибудь тихом городке, ни в чем не нуждаясь, каждый день он будет приносить ей цветы. "Зачем переезжать в Лондон, Фиц? - могла бы сказать она ему сегодня. - Давай будем жить в твоем доме у моря". И он бы наверняка ужасно обрадовался, ведь о продаже дома он заговорил только для того, чтобы дать ей понять: если она захочет, он на это готов. Но если бы она согласилась, надеяться было бы больше не на что, вот в чем все дело.
Она вздохнула, ей стало его жалко. Она представила себе его в доме, о котором он ей столько рассказывал. Сейчас он, наверное, уже приехал: входит, включает свет, и все оживает. Судя по его рассказам про этот дом, его тяготили воспоминания, многое здесь было связано с женщиной, с которой он прожил столько лет, и уехать отсюда он хотел вовсе не потому, что закончил строить каменную стену. Вероятно, сейчас нальет себе выпить и сядет смотреть телевизор, а банку консервов откроет позже. Она представила себе, как он подносит спичку к камину и задергивает шторы. Где-нибудь в комоде у него, надо думать, припрятана ее фотография - в роли подсолнуха. Может, он сидит сейчас перед телевизором со стаканом виски и держит эту фотографию в руках. "Господи, - пробормотала она, - чего только не нафантазируешь! Если уж в первый раз ничего не получилось, то во второй точно не получится".
- Погрей старые косточки, Нэнси, - сказал бармен, ставя перед ней на картонную подставку, на столик, за которым она сидела, вторую порцию водки с тоником. - А то ночь обещали морозную.
- Да, очень холодно.
После "Траттории Сан-Микеле" она к себе в квартиру заходить не стала - что-то не тянуло. Вместо этого она пару часов бродила по улицам - ждала, пока откроется бар в холле отеля. Заглядывала в витрины магазинов, смотрела на молодых людей, на их раскрашенные прически. Два парня, бритые наголо, в восточных одеяниях, пытались всучить ей какую-то пластинку. Домой она решила не возвращаться еще и вот почему: она надеялась, что с вечерней почтой может прийти приглашение на роль и ей хотелось пожить с этой надеждой подольше. Если она не заглянет в почтовый ящик, а пойдет прямо в отель, то останется шанс - пускай один на миллион, но много шансов ведь никогда не бывает, - что роль достанется ей. Правда, если повезет, то скорее позвонят по телефону, чем пришлют письмо, но и письмо исключать не следует. Вообще, ничего исключать нельзя. Бывает по-всякому.
Теперь она жалела, что даже не попыталась ему это объяснить, пусть бы даже он ее и не понял. Она жалела, что не объяснила ему: главное - это чтобы оставалась надежда. Те же чувства она испытывала, когда Эдди отобрал у нее детей, хотя девочка и была не от него, и когда на суде заговорили о пренебрежении материнскими обязанностями. Тогда она тоже только и делала, что надеялась, ни за что не желала признавать себя побежденной, не желала идти на уступки во всем, что касалось детей. А Эдди женился на другой, на какой-то женщине, которая, вероятно, сочла ее полным ничтожеством, раз она допустила, чтобы у нее отобрали собственных детей. Но она-то в глубине души чувствовала - наступит день, когда дети ей обязательно напишут. Вот и сейчас она тоже не сомневалась: в один прекрасный день придет и то письмо, из театра.
Она сделала глоток водки с тоником. Не сомневалась она и в том, что рано или поздно мистер P.P. обязательно объявится и с его появлением кончатся все ее невзгоды. С ним она забудет и про Симпсона, и про Эдди, и про Лори Хендерсона, забудет, что плохо обошлась с одним-единственным мужчиной, который желал ей добра. Забудет и про чечеточников, которые выпрашивали у нее последние деньги, и про официантов, к которым ее тянуло, потому что в их глазах таилась грусть, и про старую добрую "Тратторию Сан-Микеле", которая навсегда уйдет в прошлое. В мистера P.P. невозможно не верить - тогда уж лучше выйти из отеля и броситься в реку; потерять веру в P.P. - это то же самое, что потерять веру в себя.
"Я жива одним тобой, - промурлыкала она себе под нос, чувствуя, как от водки с тоником настроение у нее заметно улучшилось. - Будь со мной, будь со мной, будь со мной". Войдя сегодня в половине шестого в отель, она заметила мужчину, стоящего у стойки администратора; вероятно, это был иностранный коммивояжер - теннисисты ведь зимой сюда не приезжают. На вид ему было лет пятьдесят, недурен собой, неплохо одет. Хорошо, что телевизор еще не включили. С того места, где она сидела, видна была лестница. Пройдет некоторое время, и коммивояжер обязательно спустится в холл. Он возьмет себе выпить, осмотрится, куда бы сесть, - и увидит ее.