* * *
…Она лежала на кушетке, рядом сидел молодой врач, который ловко манипулировал датчиком и внимательно смотрел на монитор УЗИ. А еще пятью минутами назад он так же внимательно смотрел на нее. Вчерашний студент, он еще не научился пристально смотреть только в документы и на экран монитора. Нет, не заметить такую красивую блондинку он не мог. Тем более, такую печальную…
Увидев на экране две пульсирующие точки, молодой человек улыбнулся лежащей безучастно Варе:
– Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но… два сердца!
Варя поменялась в лице и посмотрела на врача почти с ужасом. Врач уже и сам понял, что напугал красавицу и поспешил исправиться:
– Простите, я неправильно выразился. Все в порядке, успокойтесь: сердца два, потому что детей тоже двое – двойняшки или близнецы!
Но Варя почему-то и тут не улыбнулась, наоборот, закрыла лицо ладонями…
"Что-то с этой девушкой не так", – подумал врач. Бросил взгляд на правую руку, закрывающую глаза Вари. Так и есть: обручального кольца не наблюдается. Тогда понятно: одного еще можно воспитать без мужа, но двоих… Проблема.
Он отвернулся к столу, чтобы сделать запись, а когда обернулся с готовым бланком, Варя уже была одета и сидела на краешке кушетки, рассеянно глядя в окно за спиной врача. И тот решился дать совет:
– Ваш гинеколог предложит сохранять беременность. Но… время для решения у вас есть. Немного, но есть, – молодой человек сделал паузу и спросил не слишком уверенно, стараясь придать голосу максимум деликатности: – Простите, вы замужем? В смысле, семья у вас есть?…
И страшно смутился, почувствовав неловкость во проса.
Варя перевела взгляд на молодого врача и все-таки ответила – еще задумчиво, но уже вполне определенно:
– Вот это и будет моя семья.
* * *
Вера Михайловна вошла в ординаторскую и увидела, что там сидит в кресле и ждет ее доктор Бобровский. Он сидел усталый – с утра провел две операции – и задумчиво вертел в руках сто лет назад оставленный кем-то в отделении кубик Рубика. Вера ни разу не видела, чтобы Бобровский собрал хотя бы одну сторону…
– Владимир Николаевич, когда уже Наташины курсы закончатся? – спросила она без особой надежды, что Бобровский скажет что-нибудь оптимистичное, например, "завтра".
Бобровский озабоченно покачал головой.
– Еще шесть дней вам за двоих работать… Давайте кое-что обсудим, накопилось.
Вера согласно кивнула:
– Хорошо, как раз есть что обсудить, – глянула она на вертикальную морщинку, пролегшую между его бровей, и предложила: – А может, прервемся на минутку, чайку с лимоном попьем? По-моему, вчера оставалась еще половинка.
Вера Михайловна открыла небольшой буфетик и между делом, в который раз, отметила про себя забавную деталь. Они с Бобровским и сами не заметили, когда стали называть друг друга на "ты". То есть никак этот акт не фиксировали: не пили на брудершафт, не договаривались специально, что вот, мол, отныне и навеки… И поэтому, как бы спохватываясь, время от времени опять величали друг друга на "вы". Происходило это как на людях, так и наедине. Вот как сейчас.
– Я уже сам как выжатый лимон, – выговорил Бобровский, пересаживаясь поближе к их чайному столику, – денек под кодовым названием "ЧП"…
Вера Михайловна подлила воды в чайник и нажала кнопку:
– Это вы про отказницу из 13-й?
Бобровский изобразил на своем красивом лице интерес:
– Нет, про девочку из 8-й.
Вера улыбнулась, вспомнив про девочку… А Бобровский продолжал, видимо, решив, что она почему-то не в курсе, хотя он же и велел Вере оформить несовершеннолетнюю мамочку:
– Головная боль… Ей семнадцать, Ромео ее – девятнадцать. Хотят пожениться. Мальчишка "скорую" сам вызывал, сам с ней приехал. Короче, нормальные ребята. Но ты же лучше меня знаешь – разрешение на манипуляции нужно от родителей несовершеннолетней…
Вера Михайловна кивнула:
– Да, я уже навела справки. Девочка из области, родители к вечеру приедут. Она боится, просила никого не вызывать. Видно, внуку не обрадуются.
Бобровский сделал глоток чая и вытянул ноги, почти лежа в кресле:
– Господи, да еще не факт, что ребенка мы сохраним: девчонка очень нервничает, тонус высокий, анемия… В общем, что-то мне подсказывает – будут проблемы даже не с ее родителями, а с ней самой.
Вера Михайловна неожиданно хмыкнула, чуть не подавившись чаем:
– А помнишь, к нам в прошлом году привезли девочку-мамку: ей шестнадцать, папке – шестнадцать с половиной. Девочка рожает двойню. Так этот папашка-двоечник, как бы его помягче обозвать, и говорит: "Вот этот, что побольше, точно мой…"
А Бобровский продолжил, имитируя голос папашки-подростка:
– "А второй-то чей?…"
Вера засмеялась, а за ней и Бобровский начал смеяться – наверное, впервые за этот длинный день. Вера бросила на него быстрый взгляд и тут же опустила глаза. "Ну и зачем мужику такая красота, спрашивается? Работать же мешает…" И сразу вспомнился муж Сергей, его ревность – то шутливая, то самая настоящая, нескрываемая. Имела ли она под собой основание? Положа руку на сердце, Вера не знала, что на это ответить – даже самой себе. Владимир Николаевич Бобровский занимал в ее жизни очень значительное место. Она восхищалась им так искренне, уважала его так глубоко, что до влюбленности было – рукой подать. Одно неловкое движение, одно лишнее слово, один взгляд, пристальнее, чем нужно, и… Лишь какой-то безошибочный женский инстинкт подсказывал ей, что надо изо всех сил этого соблазна избегать. И не испытывать судьбу.
Как будто подслушав Верины мысли, Бобровский внимательно посмотрел на Веру Михайловну. Но – опоздал: она их уже прогнала, по крайней мере – с ясного чела. И теперь сидела, допивая ароматный чай, ощущая, как душевные силы возвращаются с каждым горячим глотком.
Владимир Николаевич отставил свою пустую чашку и сел по-другому: положил оба локтя на колени, сцепил руки под подбородком. Вопрос, последовавший далее, был вполне в его стиле: с места – в карьер, без преамбул и прочей беллетристики…
– Верочка, а ты ЭКО не хочешь попробовать? Будет сразу двойня. Или даже трое… пацанят. Муж на донора согласится? – спросил он.
"А здорово, что я в него не влюблена. Просто класс, – похвалила себя мысленно Вера, – а то бы сейчас зарделась как маков цвет, с его этими неожиданными перескоками с темы на тему". А вслух ответила:
– Я не соглашусь.
– А время, Вера, не упустишь? – продолжал допрос Бобровский.
Вера без особой нужды стала поправлять прическу:
– Вы же сами меня обследовали, Владимир Николаевич. И сказали: "Вера, верь!" Вот я и верю.
Бобровский понял, что сейчас Вера не особо расположена обсуждать самый больной свой вопрос.
– Я САМ сказал? – спросил он, сделав подходящее интонации важное лицо. – Ну, если сам Я… Ладно, Верочка, еще обсудим с тобой это дело…
– Не сегодня, хорошо? – тихо попросила Вера.
Она примерно знала, о чем может пойти речь. Одной коллеге врачи из центра репродуктивной медицины нашли донора, просто портретно похожего на ее мужа, причем все данные, включая довольно редкую группу крови и отрицательный резус, полностью совпадали с мужниными. У донора был тот же тип лица, голубые глаза, предрасположенность к гипертонии, он даже лысеть начал так же, со лба… В общем, они согласились. Девочки-близнецы родились потрясающе похожими на отца, не взяв от матери ровным счетом ничего. Муж был потрясен и счастлив. Особенно, когда малышки подросли и стали картавить "р" точь-в-точь, как он сам… Он по этому поводу даже к логопедам обращаться не хотел!
Вера совсем не была уверена, что Сергей проявит похожий энтузиазм по поводу ЭКО. Совсем не уверена. И, кроме того, она действительно доверяла Бобровскому, который, детально изучив ее проблему, не только сказал историческую фразу "Вера, верь!", но и подкрепил ее убедительными медицинскими выкладками.
* * *
А в тринадцатой палате Варя заканчивала телефонный разговор с мужем:
– Ты тепло их одел? Ну-ну, без фанатизма… Давай займемся закаливанием летом, да? Ну, все. Я на тебя надеюсь… И я…
Оля Захарова, украдкой слушавшая негромкий разговор, в котором Варя сказала лишь несколько фраз, спросила с улыбкой:
– Хороший у тебя муж, да, Варя?
Варя скосила глаза на читающую с безучастным видом Берестень и улыбнулась в ответ:
– Муж? Да я, пока не убедилась, что он хороший отец, не выходила за него замуж.
Дверь открылась и вошла мамочка Лазарева, зябко, несмотря на тепло в палате, кутаясь в свой пушистый халат. Она села на свою кровать и тяжело вздохнула:
– Завтра. Кесарево. Боюсь.
Залезла с ногами на кровать, повернулась к Варе:
– Ладно. Завтра будет завтра. Варя, ты же так и не рассказала про своего спортсмена…
Варя кивнула:
– Если хотите – расскажу…
И рассказала бы, если бы Прокофьевна не провозгласила в открытую дверь:
– Кушать подано!