* * *
Спустя буквально двадцать минут ординаторская наполнилась уже другими людьми и другими речами.
– Я сказала – аборт! Завтра же! Придумала она, сохраняться легла! Не сохраняться, а предохраняться надо было! Раньше! А раз и на это ума не хватило – все! Аборт! – резко выкрикивала невысокая, крепенькая, судя по всему, деревенская женщина в накинутом на плечи белом халате для посетителей.
Рядом с солирующей разгневанной женщиной расположилась небольшая группа "фигурантов": молчаливая Вера Михайловна, стоящая с руками, засунутыми в карманы халата, и мужчина средних лет, со странно отсутствующим выражением лица, подпирающий стену плечом. А еще – хрупкая русоволосая девочка Лена, сидящая на стуле, выдвинутом на середину комнаты.
Казалось, Лена поначалу не реагировала на этот крик: сидела, сцепив руки на животе, время от времени заправляла за уши выбивающиеся из хвостика прядки. Вообще, никто никак внешне не реагировал: все заметно пережидали эту эмоциональную вспышку. Но вспышка не затухала, а как будто разгоралась с еще большей силой. Голос женщины креп, набирал обертоны, гулко резонировал в небольшом помещении ординаторской. "Сейчас Бобровский на эти вопли прибежит, – мелькнуло у Веры Михайловны, – и хорошо бы, если бы пришел Владимир Николаевич: он в отделении считается специалистом по неврозам у беременных. А тут мама беременной: вдруг, сработает?…"
Мать Лены не умолкала, продолжая называть дочь в третьем лице:
– В институт она провалилась, ну ладно, бывает. Никто ей слова не сказал! Так вернись домой, работы всем хватит! Не-ет! В городе же интереснее. Вон оно как интереснее! – для полноты картины женщина сделала выразительный жест, обозначающий большой живот.
Ответом на ее тираду по-прежнему была тревожная тишина. Послушав общую тишину, женщина продолжила уже не столь запальчиво, но непреклонно:
– Доктор, вы поняли? Аборт. Как у вас там? По социальным показаниям. Что нужно подписать, давайте. Я подпишу, – женщина даже протянула руку, пошевелив пальцами, мол, "ручка где?".
Только тут Лена подняла голову и сказала тихо, но уверенно и всем сразу – матери, отцу, Вере Михайловне:
– Я не буду делать аборт. Вы права не имеете!
О, как будто бензина кто-то плеснул в костер – так вспыхнули гневом глаза ее родительницы:
– А ты вообще молчи! Кто твоего ребенка кормить будет? Кто его смотреть будет? Я? Я! Ты так думаешь! А я тебе говорю: не будет этого!
Когда приоткрылась дверь, Вера знала: это не Бобровский. Так и есть: в ординаторскую почти на цыпочках вошла медсестра Света. Подошла к Вере, одними глазами спросила: чем помочь? И Вера Михайловна прошептала ей на ухо чуть слышно: "Одиннадцатую веди…" Та, кивнув, вышла из ординаторской.
"Пролетел тихий ангел". Так можно было бы сказать о наступившем миге тишины, если бы присутствующие были настроены благодушно и миролюбиво. Но нет…
Заметив, что мама Лены хочет покричать еще, Вера вовремя переняла инициативу:
– Я должна уточнить некоторые детали. Предположим, что на этом сроке, принимая во внимание возраст пациентки, мы сделаем… прерывание беременности. Вернее, вызовем преждевременные роды. Подобная операция в этом возрасте может привести к необратимым по следствиям: девочка на всю жизнь может остаться бесплодной. И даже если ей… повезет, назовем это так, все равно: на всю жизнь останется психологическая травма в результате аборта.
После этих слов долго молчали все – думали.
Поняв, что у матери Лены прошел первый приступ гнева, Вера решила выдвинуть самый сильный свой козырь:
– И еще. Ваше заявление нужно в том случае, если Ваша дочь согласится сделать аборт. Если же она решит сохранить беременность – а это ее право, то вашего согласия не требуется.
Мать Лены почти что остолбенела от этой короткой лекции: ситуация уходила из-под контроля. Очевидно, в своей семье она привыкла все важные вопросы решать единолично. Вера уже видела, как мама девочки набирает воздуха для очередного выступления, но в этот момент раздался тихий голос Лены:
– Саша женится на мне. Его родители сказали, что помогут. Если бы мне плохо не стало, мы бы завтра заявление написали в загс.
Все, тайм-аут закончился, и мать закричала с новой силой:
– Заявление! Мы бы! Они бы! Если бы да кабы!.. Я еще и на него заявление могу написать! В милицию! Ты несовершеннолетняя!
Вера Михайловна бросила взгляд на молчаливого отца, но тот стоял в прежней позе, не выражая никаких эмоций.
– Может быть, вы тут в семейном кругу все решите, а потом я подойду, – сказала Вера, настойчиво глядя на отца. Но мать не давала своему супругу никаких шансов:
– Так, я уже все решила. Работу бросила, сюда приехала за дочкой. Давайте… Что там нужно? Тоже заявление какое-то? Нечего тянуть.
И только тогда Лена начала плакать. Отец протянул было к ней руку – погладить по головке, но под взглядом жены опустил, так и не дотянувшись до дочери…
Дверь открылась внезапно и эффектно. С громким "Разрешите!" в ординаторскую, наконец, зашли долгожданные (исключительно Верой Михайловной) обитательницы одиннадцатой палаты. Замыкающей шла медсестра Света. Красавица Дороганова, проинструктированная Светой, сразу перешла к цели визита:
– И чего это вы тут разорались на два этажа? Здесь женщин волновать нельзя! Мы на сохранении лежим.
Вера Михайловна чуть заметно улыбнулась. К счастью, эту улыбку, кроме Светы, никто не заметил. Мать Лены, женщина далеко не робкого десятка, грозно спросила:
– А вы кто такие?
– Будущие матери – это в наши-то годы! – в тон ответила тридцативосьмилетняя Дороганова. – Другие уже бабушки, кому повезло, а мы вот только рожать собрались!
Шустова, немногим младше Дорогановой, встав рядом с пряменько сидящей на стуле Леной и приобняв ее за плечи, тоже взяла слово:
– Рассказать, как я ребенка у Бога вымолила? Чем я за свои аборты заплатила?…
Вопрос был риторический, но отец Лены даже поежился от неловкости. Движение было замечено Дорогановой. Как никогда похожая на мятежную цыганку, она плавной походкой подошла к мужику и вперила в него сверкающие глазищи:
– А ты чего стоишь, голову свесил? Мужик ты или пустое место? Где твое слово? Твоего внука сейчас жизнь решают – убивать или не убивать. Или тоже, как твоя благоверная, внука на свиней меняешь? И внука у тебя не будет, и дочь потеряешь. Она ведь не простит.
Лена все же не выдержала этой сцены, встала и вышла за дверь, закрыв лицо ладошкой. За ней ушла Света, сверившись взглядом с Верой Михайловной. А две беременные женщины остались стоять, в упор глядя на Ленину мать.
Та, пристыженная, но не сдавшаяся, стояла с гордо поднятой головой и не хотела признавать поражения:
– Коля, поехали. Пусть своим умом живет. У нее тут, кроме нас, советчиков полно. Все. На выход!
И только тогда доселе бессловесный Коля подал голос, чуть охрипший после долгого молчания:
– Что надо подписать, доктор? Я разрешаю… Делайте, что надо. Сохраняйте. Пусть рожает Ленка. Не слушайте вы мать, поможем… И мать… она тоже поможет.
Губы задрожали у вышеназванной матери, полезла в сумку, ничего подходящего там не нашла, махнула рукой, выскочила за дверь…
– Ой! – Шустова положила руку на живот и улыбнулась. – Толкнулся! Радуется, наверное…
* * *
– И он позвонил, Костя этот? – уютно закутавшись в одеяло, спросила Оля Захарова. Ей не терпелось услышать хеппи-энд.
Варя нажала кнопку на мобильнике: было уже почти семь часов вечера…
– Нет, но его телефоном воспользовался тот, кто надо.
– Как это? – спросила Лазарева, очищающая мандаринку.
Варя улыбнулась:
– А вот так…