– Ты еще спрашиваешь? Видишь же, до слез… Счастливые вы, музыканты… Можете своей игрой пробуждать в людях такие чувства! Я думаю, только музыка действует так сильно. На меня, во всяком случае. Как ты мог отказаться от этого, не понимаю? Сделал из призвания хобби, обидно!
– Да ладно, Викусь, что сделано, то сделано. Я ни о чем не жалею. Жил, как хотел, сам все решал, мне нравится моя жизнь. Играю для себя, вот для тебя, просто для удовольствия. Могу себе позволить. А слава? Заманчиво, конечно, но это такая зависимость! И рабский труд. А хочется быть свободным. Нет, все правильно. А что ты загрустила, маленькая? Давай выпьем за этот вечер, за твое возвращение…
– Да ты же не пьешь, бокал вон полный…
– Я себе виски немного плесну. Пойду только лед принесу.
Он вышел. Вика задумчиво смотрела на огонь в камине. Вся ее тоска, мысли о Стасе, о Нью-Йорке – все исчезло. Ей было хорошо, спокойно, не хотелось двигаться и не хотелось, чтобы вечер заканчивался.
"Как там Воланд говорил? Праздничную полночь всегда приятно немного продлить", – подумала она. Вернулся Алик со стаканом и ведерком льда.
– Положить тебе лед? – спросил он, наливая ей шампанское.
Вика покачала головой. Он сел в кресло напротив и поднял стакан.
– Ну давай, радость моя, за все хорошее.
Вика выпила, поставила бокал, он качнулся, и она едва успела подхватить его.
– Кажется, мне хватит, что-то я сегодня увлеклась. Позвоню в Шульгино, чтобы за мной водитель приехал.
– Да брось, Викусь, тебе надо расслабиться. За руль точно не стоит садиться, но можешь остаться здесь. В гостевой спальне все чистое. Завтра поедешь. Посидим еще, поговорим, – он встал, подошел к камину и подбросил полено. – Что-то у тебя глаза грустные. Случилось что-нибудь, Викусь?
– Нет, это от музыки. И вообще вспомнилось всякое хорошее. От музыки всегда так.
– Что же тебе вспомнилось, моя королева?
– Ну, какая я королева, – улыбнулась она. – Даже не королева-мать, а уже королева-бабушка. Уходит все.
– Вот еще! Это ты от грустных мыслей придумала. Во-первых, ты за двадцать лет нисколько не изменилась, все это видят. У тебя генетика хорошая. Нина Сергеевна на семьдесят никак не выглядит, так, лет на пятьдесят… и бабушка твоя старушкой никогда не была. Такая у вас порода. Даже наша красотка Томка слегка сдала, чуть располнела, лицо усталое. Стрессы, грим, ночные эфиры… Вероничка немного потускнела, а ты нет. Во-вторых, любимые женщины не имеют возраста. Им всегда двадцать. Вспомни зверевские портреты Асеевой. Златокудрая красавица.
– Ну, ты молодец, сравнил. Асеевой девяносто восемь лет было. А Толя твой – юродивый, хоть и гений, мало ли что ему мерещилось.
– Вообще-то Оксане Михайловне семьдесят четыре бы ло, когда они познакомились, и разница у них меньше тридцати лет, но это неважно. Он ее видел молодой. Она была его музой, а музы старыми не бывают. Я был у нее в Перхушково пару раз в начале восьмидесятых. Удивительная интеллигентность, тонкость… Нет, она старухой не была, а была Толиным спасением. Недаром он умер вскоре после нее.
– Алик, милый, только давай сейчас не будем спорить о гениальности Зверева или Плавинского. Помнишь, какие скандалы ты мне устраивал из-за них, обвиняя в невежестве и тупости?
– Дурак был, прости, – Алик невесело усмехнулся. – Сам во всем виноват. Все могло быть по-другому, если бы не мой гнусный характер. Обижал тебя, оскорблял из-за всякой ерунды, ставил бесконечные условия, или – или… Самоуверенный болван, с задранным кверху еврейским носом.
– Ну вот еще новости! Никакой ты не болван. И не самоуверенный, а уверенный – это разные вещи.
– Ты просто добрая, Викусь, не хочешь никого обижать. Если бы я был чуть мудрее, то могли все эти годы быть вместе. Если бы мог обходить острые углы так же мудро, как ты. Помнишь, в одном из твоих любимых романов неудачник Эшли Уилкс говорит Скарлетт, что Мелани – его единственная сбывшаяся мечта? А я такой удачливый, уверенный могу сказать, что ты – моя единственная несбывшаяся мечта. Вот так, Викусь.
Он встал, взял из ведерка бутылку и налил в бокал. Потом отошел к камину, поворошил угли и бросил еще полено. Вика сделала глоток и посмотрела на него. Алик стоял, облокотясь на каминную полку, и задумчиво смотрел на огонь. "Облокотясь, уставясь в жар каминный…" – вспоминала она, и по спине пробежала дрожь от этих воспоминаний. Сочи. Первая ночь.
– Алик, помнишь, ты как-то сказал, что любил меня отчаянно и еще как-то… очень красиво, но я забыла это слово. Помнишь?
Он отвернулся от камина, посмотрел и улыбнулся. Такой высокий, стройный и по-новому красивый. Налил себе в стакан виски и вернулся к креслу. Сел, помолчал, задумчиво глядя на Вику, и сказал:
– Отчаянно? Да, так и было. Можно сказать тысячу слов о том, как я любил тебя. Но всякое отчаяние со временем проходит, забывается. Я всегда люблю тебя, только уже без отчаяния. Когда-то у нас полыхали нешуточные страсти, я обижал тебя, причинял боль все из-за этого отчаянного желания владеть тобой единолично, разрушить твой семейный мирок, отнять тебя у Стаса. Но все прошло, и я бесконечно благодарен судьбе, что в моей жизни есть ты. Благодарю за эти вечера, за то, что ты приезжаешь такая красивая, сидишь, слушаешь мою игру и на глазах у тебя слезы. Ты – самый дорогой для меня человек. Ты и Анюта. А на отчаянные страсти я больше не способен, Викусь, хватит. Поэтому меня вполне устраивают легкие, необременительные связи с молодыми мымрами, – он рассмеялся. – А для души у меня есть ты. Моя вечная Муза, хотя не уверен, что у дельцов бывают музы.
– А ты никакой не делец, Алик. Ты музыкант и поэт, у тебя просто обязана быть Муза. Пусть это буду я.
– Договорились. Музыкант – спорно, но возможно. А насчет поэта ты погорячилась. Я в жизни не написал ни строчки, повторяю чужое. Но ты – моя Муза, длинноногая девчонка в мини-юбке и в высоких замшевых сапогах. Такой я тебя увидел двадцать лет назад. За тебя, моя Муза!
Они чокнулись и выпили. У Вики слегка закружилась голова, от воспоминаний или от вина. Было грустно, но грусть была сладкой, приятной…
– Викусь! Опять глаза на мокром месте? Что-то у нас сегодня такой грустно-мрачный вечер? Это я на тебя тоску нагнал. Ну-ка давай поднимем градус настроения! Сейчас что-нибудь веселое сыграю. Пей, моя девочка, это плохое вино… – засмеялся он и долил ее бокал.
Сел к роялю, подмигнул Вике и стал играть вариации на тему рок-н-ролла, потом джаз и опять рок. С каждой минутой настроение не только поднималось, но взлетало.
Вика отбивала ритм каблучком, покачиваясь в такт на диване. Заиграв знаменитый "Рок вокруг часов", Алик встал и играл, отстукивая такт ногой.
– Викусь, покрутись, что сидишь? Давай! – весело улыбаясь, крикнул он ей.
И Вика, скинув туфли, стала танцевать в ритме зажигательной музыки. Ей было весело, хотелось двигаться, смеяться и даже подпевать.
– Давай, давай, медвежонок мой неуклюжий, тряхнем стариной! – подбадривал Алик, извлекая из рояля какие-то немыслимые звуки, никакого отношения к Биллу Хэйли уже не имеющие. Это была феерия рок-н-ролла, казалось, еще немного, и старый рояль тоже начнет подпрыгивать в такт.
Вика смеялась, она знала, что движется легко и красиво. Про медвежонка он так, шутки ради. Когда Алик закончил, она без сил повалилась на диван.
– Ох, не могу, голова кружится! Пить хочу.
– Шампанского?
– С ума сошел, я и так еле на ногах держусь. Просто воды.
– Хочешь, чай сделаю? Или кофе?
– Нет, не надо. Воды налей, только холодной.
Вика чувствовала, что голова кружится не от танцев, просто слишком много выпила сегодня. Надо идти спать. Алик принес стакан воды со льдом и лимоном. Вика выпила, и стены перестали плыть перед глазами.
– Все, Алик, пойду спать. Устала я от твоих танцев.
– Зато я тебя развеселил немного.
– Это точно, – засмеялась она. – Ты знаешь, как поднять настроение.
– Проводить тебя наверх, Викусь?
– Обижаешь! Я, конечно, напилась, но не до такой степени, чтобы дорогу не найти.
– Ну, ладно, иди, ложись. А я пойду Кузе воды налью, он, наверно, всю уже вылакал. Камин догорит, и я тоже отправлюсь спать. Спокойной ночи, малыш.
Он подал ей руку, помогая встать, поцеловал в щеку и вышел из комнаты. Вика не стала надевать туфли, понимая, что может не справиться с этим, и осторожно пошла к лестнице. "А почему, собственно, несбывшаяся? К черту несбывшиеся мечты! Любите вы усложнять, Алексей Борисович", – подумала она. Да и вообще что-то он слишком много и красиво говорил сегодня о любви и сам же эту любовь поставил под запрет. Вот дурачок! Зачем ему короткие и необременительные связи, когда у него есть она. В конце концов, похоже, что только он один ее по-настоящему любит.
Вика прежде никогда не оставалась ночевать у Алика в доме, но расположение комнат знала хорошо. Большая спальня хозяина с ванной, одна гостевая с двуспальной кроватью, где иногда ночевали его родители, еще одна, где ей предстояло провести ночь, и санузел с душем. Ей в голову пришла озорная мысль сделать Алику сюрприз, подарить ему эту ночь. Он такой красивый и так любит ее! А как он сегодня играл! Это для нее. Он все делает для нее. Может, они вообще созданы друг для друга? Конечно, поэтому им так хорошо вместе. Стас, семья… Глупости все. Эх, Стас, зачем он так? Алику вот только она одна и нужна.
Вика сбросила юбку и, переступив, оставила ее на ступеньках, поднялась еще и сбросила шелковый топик. Потом села и, стянув колготки, положила их стрелкой по направлению к спальне Алика. Сняла кружевные трусики и, подумав, повесила на дверную ручку спальни. "Он – эстет, ему понравится…" – подумала Вика.