Он снял с блюда крышку и предложил:
– Давай начнем с фуа-гра?
– Огласите весь список, ты что-то про десерты говорил, а пять перемен это слишком много для меня. Особенно фуа-гра.
– Но порции-то небольшие, это тебе не Оксанин борщ в пятилитровой кастрюле. Фуа-гра, раки под соусом, суп из персиков и белого вина, ягненок под хересом, твой любимый шоколадный мусс и черничный пирог.
– Внушительно. Особенно суп из персиков, никогда не ела. Ну, положи одну гренку и чуть-чуть фуа-гра.
– Давай, родная, за тебя. За твою красоту, за твою улыбку, за этот прелестный сиренево-розовый цвет и за твои длинные ножки в чудесных туфельках. Ты – само совершенство, я очень рад тебя видеть.
– Ты льстец! – засмеялась Вика. – Надо же, все заметил до самых туфель. Что значит профессиональный соблазнитель. Бедные молоденькие мымры, как они беззащитны против тебя!
– Нет, Викусь. То, что я говорил тебе, я говорю только тебе. Все это правда, ты такая – одна на свете. Давай, за тебя!
– Я тоже рада тебя видеть, – Вика выпила вино, и Алик налил ей еще.
– А что у тебя под этой крышкой? Загадочный суп из персиков?
– Подожди, не гони картину, еще закуски не закончились.
Он поднял крышку.
– Оцени красоту!
– Ух ты, даже жалко есть, но от фаршированных раков ни за что не откажусь, – Вика протянула тарелку.
Раки оказались удивительно вкусными, суп из персиков необычно нежным. Алик открыл вторую бутылку. Под смех и разговоры вино пилось легко. От ягненка Вика отказалась, лучше десерт. Пришла Оксана, убрала со стола, принесла сладкое и спросила:
– Чай сделать, Алексей Борисович?
– Нет, спасибо, Оксана. Мы под шампанское. Вы отдыхайте, я потом сам чай заварю, если захотим.
– Кузю покормила, воды ему налила. Тогда я пойду к себе, Алексей Борисович?
– Идите, идите. Спокойной ночи.
Они пересели на диван, и Алик разлил розовое шампанское. Вика любила розовое.
– Ну, за вас, Алексей Борисович, за ваше гостеприимство. Так странно слышать это Алексей, никак не привыкну…
– Мне тоже странно слышать, когда тебя называют Викторией Львовной.
– А меня так никто и не называет.
– Нет. В Шульгино водитель называет и этот неприятный тип, помощник вашего Игоря.
– А, Вадим… Это его партнер, правая рука. Мне он тоже не нравится. Но Виктория и Вика еще как-то близко. А Алексей и Алик…
– А как, по-твоему, меня должны называть? Алешей? Где ты видела еврея с именем Алеша? Или Леха? Нет, мы все Алики, – он рассмеялся и наполнил Викин бокал. – Давай, Викусь, за то, чтобы жизнь тебя всегда радовала.
– Хотелось бы, но всегда, наверное, не бывает?
– Бывает. Главное, правильно настроиться. Все у тебя хорошо, моя девочка. За тебя!
– И за тебя. За то, что мне всегда хорошо с тобой, – Вика выпила, и он снова наполнил ее бокал. – Божественный напиток, а ты не пьешь.
– Ты же знаешь, малыш, я равнодушен к шипучке. А ты пей, я рад, что тебе нравится.
– Поиграешь мне сегодня?
– Ну конечно. Что сыграть для начала?
– Давай семнадцатую, ты обещал.
– Да не вопрос, для тебя что угодно.
Алик сел за рояль, задумался на минуту и стал играть. Зазвучала тревожная музыка первой части. Вика слушала с замиранием сердца, пока мелодия не стала плавной, задумчивой… Она смотрела на Алика, лицо его было спокойным и почти прекрасным. Почему его считают некрасивым? С годами он изменился, исчезла резкость, вспыльчивость, Вика давно уже не замечала той злой искорки в его глазах, которая не предвещала ей ничего хорошего. Ироничность стала легкой и мягкой. Да, он очень интересный. Вместо длинных, прямых волос короткий ежик с легкой сединой на висках. Алик отпустил усы и бородку, как у Никиты. И эта маленькая, аккуратно подстриженная бородка с сединой очень шла ему. Он рано поседел, но Вике это нравилось. Двадцать лет назад был язвительным мальчишкой, чего только не говорил ей в приступах ярости и ревности. Вика улыбнулась и выпила шампанское. Зазвучало веселое рондо, руки Алика летали над клавишами, это была ее любимая часть, и она наслаждалась музыкой. И вот все стихло. Вика не сдержалась и зааплодировала.
– Браво. Потрясающе! Как же ты стал играть! Ну почему ты бросил музыку? Ну как же, Алик! Так обидно. Это лучшее исполнение Бетховеновской "Бури", которое я слышала.
– Ну, Вика, перестань! Сыграно неплохо, потому что тема близка мне – переживания неразделенной любви, – он усмехнулся. – Но до лучшего далеко. Как эту вещь играли Нейгауз-старший или Рихтер! Вот это было исполнение…
– Не прибедняйся. Знаешь же, что талантлив. Сам говорил, что твой профессор так и не простил тебе, что ты ушел.
– Да, старик был кремень! Считал предателем, три года вкладывал в меня, а я бросил. Только на восьмидесятилетии своем снизошел до разговора со мной. Сказал: "Дурак ты, Алексей, мог быть лучшим. Андрей с Колей за тобой шли, а посмотри на них! Исполнители с мировым именем!" Но все-таки обнял меня, может, и простил – не знаю. Жалко старика, гениальный пианист был.
– Вот видишь, кем ты из-за своей лени не стал.
– Да там много всего было, Викусь. Так уж совпало. Конечно, хотелось гулять, по кабакам таскаться. А как представлял, что надо работать по много часов в день, и так всю жизнь, заметь. Каждый день… как-то не очень бодрила эта мысль. Я тогда с Никитой познакомился, и мы начали свой бизнес, деньги появились. У меня английский хороший был, а у него не очень. Так что я иностранцев окучивал. Таскал их по мастерским, подвалам, продавал картины, светился, конечно. Ну и прихватила меня контора. Не на валюте, слава богу, а так, на ерунде. Я тогда джазом увлекался, старик на меня ногами топал, когда я шутки ради ему свои аранжировки Моцарта демонстрировал. А прихватили меня в "Интуристе" с альбомом Арта Тэйтума и Гила Эванса, я знакомому журналисту заказывал, и он привозил. Давал ему деньги, он покупал пластинки, кое-какие шмотки, книги. Вот в тот раз, кроме пластинок, две книги издательства "Посев" были – Мандельштам и Цветаева. Хорошо, что стихи, а не Солженицын. Отец при всех своих связях еле отмазал. Но все равно нервы помотали. Стучать предложили, а я отказался – не мое это. Ну и сказали прямым текстом, чтобы о карьере исполнительской, о гастролях заграничных даже и не мечтал. В лучшем случае в ресторане лабать буду или в провинции в музшколе. Плюнул я на все это, двадцать лет было, сопляк, но с характером. Армия мне не грозила, отец давно уже справку сделал. Устроил на теплое место, и начали мы с Никитой большие деньги делать. Но я уже научен был, осторожно работал. Проверялся как Штирлиц. Вот такие дела, Викусь, – Алик невесело усмехнулся, подошел к ней и налил шампанское. – Пей, моя девочка.
Вика взяла в руки бокал, засмеялась и нараспев прочла:
Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые,
Счастия нам не дано.
– Дальше забыла, но это вино прекрасное. За тебя, милый, за твой талант.
– Дальше? А дальше вот:
Нас обманули, нас ложью опутали,
Нас заставляли любить.
Хитро и тонко, так тонко запутали,
Даже не дали забыть… -
закончил Алик.
– Нет, это не про нас, так мне не нравится. Вот лучше:
Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Сладкое это вино.
Оба мы счастливы, встретившись сызнова.
Вместе нам быть суждено.
– Да, так лучше, – кивнул он. – Ты – мой маленький рифмоплет.
– Да. Обычный рифмоплет, ничего за этим нет, а у тебя музыка, – грустно сказала Вика и, помолчав немного, продолжила:
Я – рифмоплет, я просто рифмоплет,
И к звездам невозможен мой полет.
А жизнь бьет влет, годами напролет.
Я – рифмоплет, я бедный рифмоплет.
– Нет, Викусь, ты очень талантлива. Я всегда говорю – пиши. Пиши, только без шуточек.
– Не знаю. Как-то не пишется, – задумчиво сказала она, а потом, улыбнувшись, прочла:
И с прозой не сложился мой роман.
Я – графоман, я просто графоман.
Перо, бумага – сладостный обман.
Я – графоман, я бедный графоман.
Алик засмеялся, взял ее руку и поцеловал.
– Смешная моя девочка! Когда ты родилась, все окрестные феи натащили в твою колыбель столько разных даров – выбирай любой. А ты тут придумываешь, грустишь о чем-то. Хочешь, поиграю еще?
– Очень хочу.
Алик вернулся к роялю, сел, посмотрел на Вику.
– Гершвина хочешь? "Рапсодию в блюзовых тонах"?
Вика кивнула, и он заиграл. Она много раз слышала "Рапсодию" в разном исполнении, и то, как играл Алик, было необычно – лирично и чуть печально. Закончив, он посмотрел на Вику.
– Ну как?
– Чудесно. Мне очень нравится.
– Да, хорошая вещица получилась. Не Цфасман, конечно, но неплохо. Я кульминацию немного изменил, заметила?
– А раньше ты Гершвина никогда не играл.
– Вернулся к своим студенческим увлечениям. К тому, за что меня старик ругал. Сейчас играю много джазовых вещей, вообще много играю. Времени-то свободного полно. Вот послушай еще.
Он заиграл незнакомую Вике вещь. Джаз классический, но она точно не слышала этого. А у них в арт-кафе были очень сильные джазовые исполнители. Красивая вещь. Даже слезы наворачиваются. Алик просто гений. Вот дурак, как он мог бросить музыку. Когда закончил, она спросила:
– Что это было? Никогда не слышала раньше.
– Это старая вещь, да я еще переделал немного. Чик Кориа "Бразилия", но в моей аранжировке. Нравится?