– Не сердись, радость моя. Правда так лучше будет. Придумай что-то правдоподобное для Нины Сергеевны. А девчонки… – он задумался, потом улыбнулся. – Знаешь, они совсем большие стали, просто барышни. Так отрывались на дискотеке! Такой рок-н-ролл выдали, у подружек аж слезы выступили. Пришлось мастер-класс устраивать и учить остальных. А мои-то лучше всех танцуют и уж так снисходительно на всех поглядывают. Кокетничали вовсю, какие-то у них свои интриги с мальчиками, смешно. Выросли мои девочки… Грустно это, Викусь.
– Почему грустно? Это нормально. Двенадцать лет. И мальчики, и интрижки – все так и должно быть.
– Да, наверное… – он помолчал, вздохнул и посмотрел на Вику. Глаза у него были печальные. – Наверно, нормально, но мне грустно, что это уже не мои маленькие девочки, которых я так люблю. Еще год-два, совсем взрослыми станут. Уедут, про меня забудут. Кто я им? Чужой дядя.
– Анюта не забудет. Она любит тебя, – неуверенно сказала Вика.
– Забудет. Все там изменится, в этой Америке. Другая жизнь, другие люди. Ну да что об этом, и так сколько радости с ними было. И на этом спасибо.
– Это тебе спасибо, Алик… Ты столько с ними возился!
– Да брось! Мне интересно было, вот и возился. Ладно, Викусь, пошли. У тебя, наверно, дел полно, Стас ждет, да и мне пора.
От этой встречи остался горький осадок.
Утром в день рождения Вике доставили большую корзину бледно-желтых роз. В цветах была записка: "Тридцать три? Пора менять свою жизнь. А." Что он имел в виду и кто из них должен поменять жизнь и как, Вика не поняла.
Стас принес свои розы сам. И подарил красную коробочку "Картье". Там лежало кольцо из белого золота с бриллиантом. Нина Сергеевна восторгалась чистотой камня и пеняла Стасу на расточительность, ведь впереди обустройство на новом месте, платное обучение, столько трат. Стас отшучивался и смотрел на Вику, понравился подарок или нет? Она целовала его, изображала восторг, но на душе было грустно из-за Алика.
На следующее утро Стас улетел. Договорились, что Вика с детьми приедет в середине июня. Вечером она ждала Алика, чтобы ехать в "Метрополь". Вика была в узком, шелковом платье бледно-сиреневого цвета. К плечу приколола ту, первую, подаренную Аликом брошку-бабочку работы Фаберже. Каждый год он дарил Вике изысканные вещи. Не просто ценные своей стариной, но и удивительно красивые.
В прошлом году Алик подарил ей классическую брошку Картье тридцатых годов – корзинку с цветами. Вика несколько раз примеряла то одну, то другую брошку, но решила, что бабочка – символ того первого, сумасшедше-счастливого года. Пусть напомнит Алику об этом. Интересно, что он подарит ей в этот раз?
Алик подъехал ровно в семь. Похвалил платье, сказав, что очень элегантно и вполне подойдет к его подарку, и протянул Вике длинную коробочку из бледно-голубого бархата. Внутри на белом шелке – двойное жемчужное ожерелье с овальной застежкой в виде броши с аметистом.
– Как красиво! – прошептала она. – Просто чудо!
– Ты же любишь жемчуг. Я давно искал, но ничего интересного не попадалось. А это редкая вещь, Викусь. Смотри, футляр родной, даже клеймо читается. Видишь?
Вика поднесла коробочку поближе. На внутренней стороне тусклым золотом, но вполне четко видна была надпись "К. Э. Болин 1871 г."
– Неужели это 1871 год?
– Ну, нет, – Алик рассмеялся. – Это год основания фирмы. До Карла Фаберже это был самый знаменитый ювелирный дом в России. Вообще большая редкость. Давай надень его сегодня, а брошку сними.
Вика держала жемчуг в руках. Он был теплый, правда, что живой. У нее было современное ожерелье, Стас привез когда-то. Но тот жемчуг был искусственно выращенный, а этот…
– Алик, неужели это настоящий, морской? Тогда ведь не было выращенного?
– Ну, конечно, настоящий. Помнишь фильм "Человек-амфибия"? Вот за таким жемчугом ныряли когда-то в море и собирали раковины. В некоторых были жемчужины. Их сортировали по величине и делали такие вот красивые вещи. Для таких вот красивых девчонок. Давай застегну.
Вика протянула ему ожерелье.
– Этой брошкой-застежкой вперед? – спросила она.
– Пряжка такой овальной формы называется фермуар. Можно вперед, тоже красиво, – он отколол бабочку и положил в футляр. – Ну как? Нравится?
– Божественно красиво! И такое приятное ощущение. Как будто чьи-то теплые пальцы на шее. Ох, спасибо, мой любимый, я даже не заслуживаю такого подарка! – Вика порывисто обняла и поцеловала его.
– Не знаю, чего ты заслуживаешь, а чего нет, но я рад, что тебе нравится. Носи на здоровье, – он осторожно отстранил Вику. – Давай, малыш, поехали, а то гости раньше нас приедут.
В ресторане Алик был оживлен, шутил, смеялся, читал Вике стихи и шептал на ухо всякую нежную чепуху. Томка с Никитой соревновались в остроумии. Красавец Робин Гуд встал перед Викой на колени, клялся в любви, чистой и братской. Алик, смеясь, уверял, что за чистой и братской любовью последуют гнусные и грязные предложения. Робин Гуд театрально прижимал руку к сердцу, отметая клевету, называл Алика ревнивым мавром и, протягивая Вике салфетку, трагически взывал:
– Возьми платок, Офелия! Возьми, мое дитя, и нынче ночью предъяви его Отелло, когда в неверности посмеет укорять. Да помолись усердно перед этим!
Никита сквозь смех спросил:
– Но почему Офелия? Уверен ли ты в этом?
Робин Гуд, пошатываясь, шел к своему месту, бормоча:
– Уверен ли я в этом? О, невежды! Офелия – вот чистое дитя. А Дездемона – дура, растеряха. Платки терять – ну это ли не глупость? А мавр несчастный? Мне беднягу жалко, но женщину душить? Нет, это слишком пошло! Да и бессмысленно – всех их не передушишь… – он безнадежно махнул рукой, садясь на место.
Хохотали все, даже Томкин банкир, всегда чувствующий себя среди ее друзей "не в своей тарелке". Томка вела опасную игру, пригласив свою новую любовь – известного телеведущего. Она переглядывалась с ним, время от времени выходила из зала, и он незаметно исчезал вслед за ней. В это время Женька усиленно развлекала банкира, рассказывая светские сплетни из жизни известных композиторов. Вика поняла, что Женька прикрывает подругу, и порадовалась, что не рассорилась с ней, когда та сплетничала о ней зло и несправедливо. Мало ли что бывает? Может, тогда у Женьки что-то не ладилось в жизни? А может, она была не так уж не права? Хотел же Никита утопить Вику в проруби, упрекая примерно за то, что и Женька. Она посмотрела на Никиту, и он, заметив ее взгляд, отсалютовал ей бокалом и улыбнулся. Вероника тоже подняла бокал с соком и, улыбаясь, помахала Вике рукой. Какая она милая! Лицо такое прекрасное, хоть богородицу пиши. Робин Гуд стоял на коленях перед молодой спутницей Викиного друга – режиссера и что-то с жаром говорил ей. Вика обвела взглядом стол – все ее близкие друзья, как она будет без них в Америке? И где будет праздновать следующий день рождения? Алик как будто почувствовал, положил ей руку на плечо.
– Пойдем, потанцуем?
Они встали. Робин Гуд, заметив Вику, вскричал:
– Офелия, печальное дитя! Куда ты тащишь деву, мавр злосчастный?
– Танцевать тащу, отстань, – отмахнулся Алик.
Робин Гуд подумал и, вытянув руку вслед Вике, произнес:
– Офелия, ступай в монастырь!
– Прямо заклинило его сегодня на этой Офелии, – улыбаясь, Алик обнял Вику за плечи.
– Говорят, он мечтал Гамлета сыграть. Может, поэтому? – предположила Вика.
– Да было такое. Но роль дали Высоцкому. И тот сыграл гениально. Лучший Гамлет, которого я видел.
– А мне больше нравится Смоктуновский из старого фильма. Он как-то ближе…
– Да, тоже хорошо сыграл.
Алик прижал Вику к себе. Они медленно двигались под музыку, и ей было так хорошо в кольце этих рук.
– Спасибо тебе за все, за все, что ты делаешь для меня, – прошептала она.
– Эх, Викуська, да я бы сделал гораздо больше, но, увы, тебе это не нужно.
– Мне нужен ты. Всегда, – Вика посмотрела на него. – Ну что ты молчишь? Скажи, что-нибудь.
Алик улыбнулся:
Слова любви всегда бессвязны,
Они дрожат, они алмазны,
Как в час предутренний – звезда,
Они журчат, как ключ в пустыне,
С начала мира и доныне,
И будут первыми всегда.
– Красиво. Но мне хочется прозы. Хочется услышать, что я тоже нужна тебе…
Музыка кончилась. Он поцеловал ей руку и ничего не ответил.
Вика была уверена, что после ресторана они поедут к Алику, но он привез ее домой, проводил до подъезда и, поцеловав, уехал. "Что бы это значило?" – подумала она. Вика знала, что после очередного отъезда Стаса Алик дает ей понять, что он обижен, и разыгрывает некое отчуждение. Так что это было? Игра? Или всерьез задумался о расставании? Судя по подарку, не похоже. Но может, это прощальный подарок? Вполне в духе Алика. Жемчуг – к слезам. Что-то ей все это не нравится. А может, взять сейчас да и поехать к нему? Романтический сюрприз. Алик любит такое. И все будет по-прежнему. Но подумала, что выходить ночью на улицу не очень хочется. Может, подождать до утра и разбудить его, как он любит? Ключи от квартиры у нее были с первых дней. Ему хотелось, чтобы это был их общий дом. Когда Вика отвозила детей в школу, почти всегда на обратном пути останавливалась на Бронной. Это называлось "досыпать". Полусонный Алик обнимал ее, бормоча: "Бедный мой лягушонок замерз. Давай погрею", – и прятал ее руки у себя на груди. Когда они проводили вечер у нее и, уложив, наконец, девчонок, он прощался с Викой в прихожей, то всегда просил:
– Разбуди меня утром! Пожалуйста, Викусь, разбуди, а то я просплю.
Вика смеялась и шептала ему в ухо:
– По телефону разбужу.
– Нет, не надо по телефону! Я так не люблю. Не вредничай.