– Неужели ты ради этой фразы и затеяла всю бодягу? Думаешь, твоя связь с зэком унижает меня? Чепуха. От брошенной жены большинство людей ждет экстравагантных выходок, поскольку в общественном сознании одинокая женщина выглядит более неприличной, чем женщина преступника. Думаю, в эти месяцы многие перемигивались за кухонным столом по твоему адресу и острили на тему о том, как же сильно достало тебя одиночество.
– Мели, мели, – внешне равнодушно отбивалась Лиза от мужниной агрессии. – Я просто променяла тебя на человека, который не мог без меня жить. Тебе, наверное, не понять его. Никогда.
– Наверное. Знаешь, на зоне с женщинами напряг. Думаю, он охотно набросился бы на любую другую, попавшуюся ему по дороге к отчему дому.
– Чего ты добиваешься, Самсонов? Чего ты ждешь от меня? Слез, раскаяния, просьб о возвращении? Забудь раз и навсегда! Я не брошенная жена, я сама тебя бросила. Ты прекрасно это помнишь, поэтому и ходишь такой ушибленный. Совсем по-бабски пытаешься уязвить меня как женщину. Ты ведь себя самого унижаешь, неужели не понимаешь таких простых вещей?
– Ну конечно, я себя унижаю, а ты высоко и гордо несешь мое имя.
– Не несу я твоего имени, дурак! Очень нужно! Сам его носи, как сумеешь. До сих пор у тебя не слишком хорошо получалось. На сегодняшний день главное твое достижение – слава похотливого кобеля.
– А твое главное достижение на сегодняшний день?
– Мое? Фимка, конечно.
– Здрасьте, приехали! А я к своей дочери никакого отношения не имею?
– Имеешь. Чисто утилитарное. Ты свое дело сделал, можешь быть свободен.
– Типично женская точка зрения. Как вы все уверены в своем праве частной собственности на детей! Если тебе кажется, будто девочке не нужен отец, это еще не значит, что она думает так же.
– А ты, разумеется, знаешь ее мысли.
– Любой ребенок хочет иметь обоих родителей и ходить между ними, взявшись за руки. Все это знают, и ты тоже. Но ты хочешь сделать Фимке больно, чтобы мне стало стыдно. Не находишь такое поведение чудовищным?
– Фимка прекрасно без тебя обходится, не надейся на нее.
– В каком смысле "не надейся"?
– Она не поможет тебе вернуться, вот в каком смысле.
– Замечательно, вот ты и проговорилась, прямо по Фрейду. Это для тебя родная дочь – орудие мести, и ты обо мне судишь по себе. Мне дочь нужна, а без возвращения как-нибудь обойдусь.
– Интересно, как? Твое логово ведь сгорело.
– Не твоя забота, придумается что-нибудь.
– Само собой придумается? Ну-ну.
– Не само собой, а как-нибудь без тебя. Дочь бы пожалела, ее ведь скоро во дворе дразнить начнут, если уже не начали.
– Интересно, с каких пор тебя стал интересовать мой моральный облик? Ты же себе подстилку нашел, какое тебе до меня дело?
– Я не про тебя говорю, а про дочь.
– А ты, когда со своей проституткой путался, думал про дочь?
– Ни с какой проституткой я не путался и домой никого не водил, в отличие от некоторых.
– Так все дело в осквернении супружеского ложа? Двадцать первый век на дворе, а ты со своими первобытными инстинктами носишься, как с писаной торбой. Наверное, мечтаешь меня вожжами выпороть, но не знаешь, где их достать.
Самсонов замолчал, словно захваченный врасплох на месте преступления. Мысли его, одурманенные дымом пожарища, ворочались в голове нудно и бесцельно, время от времени выдавливая на поверхность сознания вовсе не нужные ему воспоминания. Журналист действительно мечтал, но не о вожжах, а о жене и дочери. Мечтал так, будто никогда их не имел, а только надеялся обрести. Будто никогда не видел своих девочек, а придумал их идеальные образы в своем воображении.
Больничный коридор давал мало простора для отвлеченных мыслей. Некоторые из ламп дневного света на потолке не горели вовсе или мигали и гудели, создавая несколько фантасмагорическую обстановку. Стояли рядком вдоль стены койки с больными, не поместившиеся в палаты, мимо ходили озабоченные врачи, медсестры с инструментами и лекарствами в руках, санитарки с утками из-под пациентов. Чету Самсоновых иногда толкали, на них часто косились с неудовольствием и всячески демонстрировали осуждение их бесцеремонному стоянию там, где люди ходят.
– Я тебе одежду принесла, – сказала вдруг Лиза. – Сдала в кладовку. Кстати, почему ты при регистрации дал им мой телефон?
– Чей же еще телефон я мог дать? Редакции, что ли? Ты у меня одна, не надейся.
– На что мне не надеяться?
– На то, что я проживу без тебя.
– Даже так? Нам ждать тебя из больницы дома? Тебе при пожаре голову напекло?
– Нет, огня я даже не видел. Но квартира моя, и мне надоело жить на улице.
– Мало ли, что тебе надоело! Ты сам из семьи ушел, а теперь плачешься мне в жилетку?
– Я не уходил из семьи.
– Ну конечно! Ты просто гулял налево, воплощение невинности. Тебе никогда не приходило в голову, что взрослый человек обязан нести ответственность за свои поступки, тем более такие, которые ранят других людей?
– Я никого не ранил.
– Даже так! Ты просто счел себя правоверным мусульманином и решил по такому случаю обзавестись гаремом. Только ты и жену с ребенком не слишком баловал из своих сказочных доходов, куда уж тебе наложниц содержать.
Самсонов чувствовал себя как в переполненном общественном транспорте, когда человек стоит в проходе, и все его обходят, толкая других людей, которые в проходе не стоят. Николай Игоревич не стоял в проходе, а Лиза упорно, слово за словом, толкала его и смотрела ему в глаза, проверяя, злится он или нет.
– Какая тебе разница, кто у меня есть на стороне? Это никак тебя не задевало. Мне нужна ты, нужна Фимка, я ни единой минуты не мыслил себя без вас, хочу наряжать вас, как на картинке, хочу прикасаться к вам, чувствовать ваше тепло, хочу видеть вас во сне и наяву. Хочу и всегда хотел. И чем я хуже мужей, которые воспринимают семью, как помеху в личной жизни?
– Ты унизил нас с Фимкой, оскорбил, вытер о нас ноги, выставил нас на позорище и теперь делаешь морду кирпичом? За ненормальную меня держишь?
– Ты сама выставила себя на позорище, когда учинила публичный спектакль с моим выселением. Вот соседушки порадовались: такой сериал в натуральную величину!
– А когда соседушки друг другу на ушко пересказывали твои похождения, я, по-твоему, ходила в ореоле славы? У тебя совсем головы нет, или ты просто априори считаешь себя всегда и во всем безвинным просто потому, что лучше тебя нет человека в целом свете?
– Ты просто нашла повод свести со мной счеты за то, что я не сделал тебя королевой. Не знаю, каких благ ты ждала о нашего брака и на каком основании, но я никогда ни полусловом не намекал тебе на возможность материального благополучия в нашем совместном бытии. Возможно, ты каким-то образом разглядела во мне черты будущего Креза, но жестоко ошиблась. И теперь делаешь меня ответственным за твою ошибку.
– Не смеши людей. Никто никогда не ждал от тебя выгоды. Ты только чужие деньги умеешь не отдавать, где уж тебе свои заработать. Я за тебя вышла, потому что по молодости сдуру приняла за светлую личность. Думала защитить тебя от низменных земных забот и тем самым дать миру твой талант обличителя общественных язв. Сейчас и вспомнить смешно.
Из дальнего конца коридора донесся истошный девичий вопль:
– Самсонов! Самсонов!
– Девушка, не шумите! – закричала на Дашу в ответ за Николая Игоревича какая-то санитарка.
– Чего тебе? – спросил журналист нарушительницу тишины, когда она пробралась поближе к супругам и торопливо извинилась перед Лизой за создаваемую помеху в общении.
– Ты должен пойти со мной, – безапелляционно заявила девица.
– Ничего себе заявочки! А что я еще тебе должен?
– Статью. Или очерк. Что хочешь, но ты должен уничтожить одного мерзавца.
– Какого мерзавца?
– Есть один такой. Ларечник.
– Всего-навсего? – язвительно усмехнулась Лиза. – Лучшее перо районной газеты могло бы замахнуться и на кого-нибудь покруче.
– Чем же этот ларечник перед тобой провинился? – деловито поинтересовался Самсонов, игнорируя саркастический комментарий жены.
– Он подлец.
– Охотно верю, но для очерка нужно больше материала.
– Ладно, пойдем. – Даша схватила репортера за широкий рукав халата, вновь извинилась перед Лизой и повлекла Самсонова за собой по коридору. Они спустились по лестнице на другой этаж, прошли еще несколько коридоров и остановились у закрытой двери.
– Здесь лежит моя подруга, – объяснила Даша свое поведение, – и ты должен с ней познакомиться. Тебе все станет ясно.
Девушка открыла дверь и втолкнула Самсонова в палату. Там обнаружилась женщина на больничной койке. Ее спутанные русые волосы рассыпались по подушке, а лицо хранило печать всеведения и полного безразличия. Рядом на полу играл пацанчик в джинсиках, а на стуле сидела санитарка с грудным ребенком на руках.
– Наконец-то! – недовольно воскликнула санитарка и посмотрела на Дашу с категорическим осуждением. – Я вам не нанималась в сиделки!
– Извините, раньше не получилось, – сухо отрезала та и взяла ребенка у недовольной служительницы милосердия.
Санитарка ушла, женщина на койке смотрела на вошедших так, словно они не существовали. Ребенок на руках у Даши захныкал, она принялась его укачивать и одновременно запретила пацанчику в джинсиках поднять с пола что-то непонятное.
– Лариса, ты как себя чувствуешь? – спросила самозванная нянька у больной. Та молча смотрела на нее, словно впервые видела.
– Ты не против, я заберу детей, пока ты в больнице?
Ответом вновь послужила тишина.
– Ты чего-нибудь хочешь?
Ни слова, только равнодушный взгляд.