В больницу журналиста привезли в состоянии духа решительном и бескомпромиссном – даже лиса готовит запасные выходы из своей норы и выскакивает через них, когда охотники выкуривают ее дымом. Чем же он, разумный человек, хуже бессознательного животного? Запасные выходы существуют не сами по себе, они созданы в интересах человечества. В противном случае слишком многие индивиды слишком часто избирали бы метод срезания неудобных углов на пути от рождения к смерти.
В приемном покое было холодно и не очень светло – Самсонову там не понравилось. По миновании медицинского обследования и некоторых бюрократических процедур, не успевший задохнуться репортер оказался в одной палате с Алешкой. Тот смирно лежал с кислородной маской на лице, глаза его были полузакрыты, поэтому лицо не выражало никаких мыслей. Левая рука, красная, покрытая большими прозрачными волдырями и блестящая не то от какой-то мази, не то от вазелина, лежала поверх одеяла.
Журналиста госпитализировать не стали. В качестве наименее пострадавшей жертвы обстоятельств ему просто позволили побыть некоторое время на глазах у медперсонала на всякий случай. Мало ли, как отразятся на его самочувствии минуты героической борьбы с вездесущим дымом. Ситуация сложилась благоприятной для медитации: репортера больше не дергали многочисленными профессиональными вопросами, зато позволяли без особых ограничений обозревать окрестности. Оба бомжа изрядно обгорели и надышались ядовитого дыма, к ним журналист доступа не получил – оставалось только созерцать беспомощного коммунального соседа и делать предположения о дальнейших судьбах квартиры, Алешки и самого журналиста, которые замысловато переплелись между собой в последние месяцы.
Предаться размышлениям Самсонов не успел: в палату ворвалась незнакомая женщина в накинутом на плечи белом халате. Она не отличалась изяществом черт лица или примечательными формами. Вообще ничем не выделялась из толпы на улицах своего города, в котором, судя по всему, и прошла ее скупая на события жизнь. Женщина остановилась над Алешкой со сложенными перед грудью ладонями, словно молилась на него, затем тишина прервалась ее причитаниями.
– Какой же дурак, ну какой же дурак! – без конца повторяла посетительница таким тоном, словно пыталась доказать несчастному свое желание видеть его всю жизнь ежедневно с утра до вечера и постоянно радоваться этому зрелищу.
Алешка открыл глаза и скосил их на женщину. Сначала в его взгляде проявилось удивление, затем некое подобие страха. По мере нарастания волны ласковых ругательств, пострадавший временами как бы в смущении отводил глаза, затем с новым обожанием вперялся в свою словоохотливую гостью. Обоженный внутри и снаружи, пациент не мог разговаривать из-за трубки в горле, разветвленная медицинская сбруя вообще сковывала его движения, и несколько попыток полуживого протянуть к женщине не обоженную левую руку, со стороны которой и стояла нарушительница спокойствия, а бездельную правую, обернулись ничем. Алешка только издал несколько беспомощных пыхтящих звуков, а затем в упадке сил откинулся на подушку.
– Как он? – обернулась женщина к Самсонову, ища в его ненадежном лице успокоения.
– Насколько я понимаю, скоро оклемается, – ответил репортер, всеми силами изобразив участие. – Дымом только надышался. А рука – пустяки, ожог от силы второй степени. Честно говоря, плохо в них разбираюсь, но до обугливания тканей дело точно не дошло. Извините за хамство, но не могу смолчать: кем вы ему приходитесь?
– Какая вам разница? – гневно вспыхнула женщина и вновь обратила все свое внимание на жертву печальных обстоятельств.
– Просто я с ним знаком больше полугода, и за это время не слышал от него ничего хорошего о женщинах. Видимо, он на вас в большой обиде?
– На кого это "на вас"? – обратила женщина раздраженное лицо к журналисту. – О ком вы говорите? О женщинах вообще или обо мне?
– Видимо, и так, и этак. Честно говоря, не могу представить вас рядом.
– Хотите сказать, во мне ни кожи, ни рожи?
– Да что вы, наоборот. Он ведь спился совсем. Бомжей вон начал домой приводить.
– По-вашему, приютить бездомного – преступление? Или верх глупости?
– Боюсь, он не собирался никого ютить, а хотел только в очередной раз напиться в компании. Хоть в какой-нибудь.
– Напрасно боитесь. Настоящий интеллигент – скорее умрет, чем признает душевное благородство русского человека. Что вы вообще об Алексее знаете? Полгода он с ним знаком! Вы с ним ели, спали, веселились и тосковали?
– Никакой я не интеллигент. Даже очков не ношу. А спать с Алешкой мне точно не довелось. Пить и есть – время от времени. Вообще, мое общее впечатление о нем – это человек с невероятно большой коллекцией порнографии, которую он страстно желает продемонстрировать максимально возможному количеству людей. Он и меня постоянно ей завлекал, с перерывом на месячишко после того, как по харе мне съездил.
– И что дальше? У него в коллекции есть детское порно?
– Не замечал. Но согласитесь, в его возрасте так увлекаться созерцанием – не нормально.
– Вам какое дело? Что вы вообще от него хотите?
Алешка замычал в свою маску и замахал здоровой рукой, привлекая к себе внимание спорящих. Те не сразу остановились, войдя в раж и не исчерпав полностью аргументацию, но в конечном итоге все уже утихомирились. Они мысленно сошлись в убеждении, что дискуссия у постели пострадавшего выглядит странно и даже отталкивающе. В конце концов, нехорошо обсуждать и тем более осуждать человека в его присутствии, как будто он уже труп. А он ведь все видит и слышит, только сказать ничего не может.
Николай Игоревич, так и не найдя ответов на свои вопросы, сделал шаг из палаты и неожиданно наткнулся на Дашу. Она наскочила на него с разгону, всполошенная и взволнованная, словно вернувшаяся с торжественной встречи инопланетян.
– Самсонов, живой? – с радостным недоумением закричала она. Казалось, секретарша не ожидала найти журналиста почти в добром здравии.
– Живой, – раздраженно буркнул он, – не дождешься.
– И правда, живой, – наивно согласилась девица и погладила Самсонова по груди. – И шутки такие же дурацкие.
– Не такие уж и дурацкие. Ты здесь откуда взялась, радость моя?
– Как откуда? Весь город гудит! Не каждый день у нас дома горят. Я, как услышала про твою воронью слободку, так сразу сюда.
Даша заглянула в палату, увидела безмолвного Алешку и сидящую на краю его постели женщину и перевела взгляд на Самсонова:
– Сосед твой? А кто это с ним?
Ответов взбалмошная девица и не думала ждать, ей достаточно было ставить вопросы.
– Слушай, Самсонов, ты, кажется, не очень пострадал?
– Не очень, – согласился репортер, расслышав в вопросе нотки нетерпения. – Спешишь куда-то?
– Да, спешу – знакомую встретила. Там у нее… неприятности. Я побегу, ладно?
– Беги, не силой же тебя держать. Егоза.
Последнее слово Николай Игоревич добавил, когда Даша уже отдалилась на достаточную для злословия дистанцию. Он смотрел ей вслед со скучающим видом и внезапно обнаружил в поле своего зрения знакомо аппетитную фигуру жены. Или бывшей жены? Нет, жены. Не только по закону, но и по здравому смыслу. По прошествии нескольких месяцев после скандала Лиза все еще не подала на развод, каждым днем оттяжки возбуждая в своем муже нездоровое чувство самодовольства.
Лиза стояла в дальнем конце коридора и смотрела на Самсонова внимательно и не мигая, словно желая высмотреть в его безалаберной физиономии хоть какой-нибудь сермяжный смысл. Николай Игоревич поспешил оглядеть себя сверху вниз и убедился в приемлемой благопристойности своего внешнего вида. После больничного душа, облаченный в некое подобие больничной пижамы и халата, он ощущал себя королем. Ведь, ко всему прочему, он еще и пострадавший, женщины его жалеют. Не все, похоже.
Лиза неторопливо двинулась по коридору в сторону непутевого. Оба не спускали друг с друга глаз и, спустя короткое время, стояли уже в полутора метрах, зацепившись взглядами.
– Как живешь? – тихо спросила суровая жена.
– Терпимо, – чуть пожал плечами бестолковый муж. – Вот, живой остался.
– Вижу. Знатное достижение. Много выпил?
– Не чрезмерно, – с легким раздражением заявил Самсонов. – Пожар не я устроил, а бомжи. Курили, наверно, в постели, спьяну заснули и матрасы подожгли. Их здесь нет, они в ожоговом – там все серьезно. А я, видишь, стою перед тобой, как конь перед травой.
– Вижу, – повторила Лиза свою простую констатацию. – В горле першит?
– Немного. Ерунда.
– Ерунда, если легкие хорошенько провентилировать. Ты сейчас можешь домой пойти, а по дороге или уже на месте сознание потерять. Тебя обследовать надо.
– Обследовали уже.
– Как следует надо. Я сейчас вернусь, подожди.
– Лиза, постой! Не уходи. Побудь со мной.
– Зачем? Не нагляделся на меня в супружеской постели?
– Нет, – признался Самсонов и робко взял жену за обе руки. – Не уходи. Где Фимка?
– Думаешь, я ради тебя бросила ее дома одну? Она у мамы останется ночевать.
– Я не думал, что ты бросила ее одну. Просто я давно ее не видел.
– Да, какой ужас! Не собираюсь отпускать ее на твои свидания со своей проституткой.
– Она меня давно бросила.
– Я про новую проститутку. Не знаю уж, какая она у тебя по счету.
– Тоже мне, святая нашлась. Я, по крайней мере, уголовницами не интересуюсь.
– Выходит, ты хуже уголовника. С чем тебя и поздравляю.