Самого момента происшествия журналист на уловил, осталось только смутное ощущение упавшего с ночного неба метеорита. Метеорит беззвучно обрушился Николаю Игоревичу на голову и опрокинул его навзничь. Мир оказался поколебленным, полотнище редких звезд вращалось у него перед глазами, и только одно оставалось непонятным – почему он оказался перенесенным от горки к карусели.
– Очухался? – угрюмо поинтересовалась темнота немного хриплым голосом.
Самсонов медленно ощупал себе грудь, бока, лицо, затылок, пошевелил ногами, руками, головой и подумал, что столкновение с метеоритом обошлось без тяжких последствий. Возникшее было во всем теле ощущение волшебной легкости постепенно ушло.
– Очухался, спрашиваю? – настойчиво повторила вопрос темнота тем же голосом.
– Кажется, – с оттенком сомнения ответил Николай Игоревич и попытался вглядеться в окружающее его ничто.
– Кто такой?
"Мог бы этим поинтересоваться прежде, чем бить по башке", – быстро подумал Самсонов, вслух произнес другое:
– А кто тебе нужен?
– Мне нужен один любознательный козел. Думаю, это ты и есть.
– Не знаю, не знаю. За козла ответишь.
– Тебе что ли отвечу? Дурочку не ломай. Ты меня ищешь?
– А ты кто такой?
– Здесь я вопросы задаю.
– Нет. Если ты – Первухин, то вопросы хотел бы задать я.
– Перебьешься. Кто такой, спрашиваю?
– Корреспондент "Еженедельного курьера" Николай Игоревич Самсонов.
Журналист сел, прислонившись спиной к какому-то столбу и ощущая собственную голову немного чужой.
– Корреспондент? Это ты весной к матери приходил?
– Я.
– Какого хрена?
– Что значит – какого хрена? Материал собирал для очерка о брате твоем. Она тебе не сказала?
– Сказала. А еще сказала, что в газете напечатали очерк того журналюги, который до тебя приходил. А вот откуда ты приходил, это вопрос.
– Да оттуда же я приходил, оттуда же. Долгая история. На подстраховку меня кинули, потому что тот вроде как к сроку не поспевал.
– Но успел все-таки?
– Успел. Слушай, не будь младенцем. Органы так не ищут, как я. У них стукачи есть.
– Вот именно.
– Я смотрю, у тебя в подполье совсем крыша съехала. Слушай, я же матери твоей телефон редакции оставил, она мне сама туда и позвонила – за тебя, дурака волнуется.
– Откуда я знаю, куда она тебе позвонила? Она и сама не знает.
Темный силуэт борца как бы раздвоился, и вдруг раздался мелодичный девичий голос:
– Миш, хватит тебе. Он же один ходит. Опера такие не бывают, сам посмотри. Ты же сам у него в карманах ничего не нашел.
– Ты еще по карманам моим шарил? – возмутился Самсонов. – Может, мне бабки в кошельке пересчитать?
– Целы твои бабки, – недовольно буркнул Первухин. – Чего ты за мной ходишь?
– Переговорить надо.
– О чем мне с тобой говорить?
Репортер, почти невидимый для собеседника, пожал плечами:
– О жизни.
– Удачное место ты нашел.
– Положим, место нашел ты. Но я не против, могу и на явку пройти, хоть с завязанными глазами. Ты почему до сих пор не уехал-то?
– Много хочешь знать… Надо будет, уеду без твоих советов.
– Хорошо. Мы что же, здесь и поговорим?
– Не собираюсь я с тобой говорить. Прекращай за мной таскаться, и все. А то совсем урою.
– Откуда же такая агрессия? Я обыкновенный журналист, занимаюсь своим делом. Разве вам не нужна печатная трибуна? Я не собираюсь тебя выспрашивать о методах партийной работы. Меня интересует мировоззрение.
Самсонов невольно погладил ладонью свою малость одеревеневшую голову.
– У нас партийная программа не секретная – бери и читай. Какое тебе еще мировоззрение?
– Да к черту партийную программу! Я лично тебя хочу попытать.
– Попытал один такой!
– Да брось ты в бутылку лезть! Не цепляйся к словам. Мне интересно, чего хочешь конкретно ты в конкретно нашем славном городе. Честно говоря, я не думаю, что у нас тут есть ваша партийная ячейка. Ты ведь один здесь революцией занимаешься, так?
– Болтаешь много, журналист.
– Да ладно, не отвечай. И так знаю – один ты. Вот только девушка у тебя – наверное, добровольная помощница.
– Ее не тронь.
– Не буду, не буду. Так чего же ты хочешь добиться?
– Чего это я тебе рассказывать стану? Все равно не напечатают.
– Не напечатают. Ну и что?
– Как это "ну и что"? Чего мне на тебя время тратить?
– Потому что я пресса. Мало ли, как все повернется. Я кое-какие ходы знаю, сможешь листовки свои здесь печатать. Конечно, если деньги будут. Дают тебе деньги-то? Нет, наверное. Зачем тебе, без ячейки.
– Ничего, будет ячейка.
– Серьезно? Подбираешь кадры? На картонажке, что ли?
– Болтаешь до хрена, журналист. Людей полно вокруг. Выйду на улицу, свистну – рота соберется, если понадобится.
– Думаешь, соберется? Может, ты по себе судишь? На картонажке вот народ пашет с утра до ночи и помалкивает – не хотят на улицу вылететь. А со стороны посмотреть – на фига им такая работа, зачем они за нее держатся? А ведь держатся – хозяина боятся, охранников боятся.
– Не так уж и боятся. Чуть подтолкни – башку кому хочешь снесут.
– Как же не боятся? О забастовке – и то речи нет. Кому там по кумполу дали за разговоры?
– Ну и что? Теперь злее стали.
– Хорошо, быков упаковали для первого раза, но потом-то что? Какой смысл воевать с наемниками? Наверное, с нанимателем надо разобраться? Я в твои дела не лезу и ничего не советую, просто пытаюсь выстроить логическую линию.
– Касатонов – тоже не главное. Он без власти – никто. Власть его обслуживает, и бороться с ним бессмысленно. Проблема во власти, сгнившей сверху донизу.
– Насчет прогнившей власти – с тобой многие согласятся, почти все. Но что лично ты намерен предпринять? Участвовать в выборах?
– Какой смысл в выборах? Как говорили в свое время европейские левые – если бы выборы что-нибудь меняли, их бы запретили. Менять нужно систему власти, а не перетасовывать одни и те же рожи в разных комбинациях.
– И как же ты собираешься сменить систему власти без выборов?
– Да очень просто: противопоставить власти волеизъявление народа. Недовольство не может нарастать вечно – в конце концов произойдет взрыв. Как в феврале семнадцатого – без крови, резни. Просто все разом вышли на улицу и сказали власти разом и членораздельно: пошла на хер! И солдаты отказались стрелять, и генералы бросились уговаривать царя отречься, все получилось как бы само собой. Но сколько лет копилось! Вот и сейчас – второй десяток лет копится ненависть ко всей этой мрази. Думаю, недолго осталось. А я тут понемногу стараюсь. Учу работяг складывать А и Б. Политическая грамота легко не дается. До крови уже дошло. И из-за чего? Человек по простоте душевной хотел организовать совершенно конституционными способами легальный протест. Ему за наивность кости переломали. Ну а я организовал ребят и костоломам тоже ребрышки пересчитали. Посмотрим, что теперь Касатонов придумает. Быкам мы теперь так просто не дадимся – арматуры на них на всех хватит. Еще хорошо подумают, стоит ли за какого-то хрена с горы башку подставлять.
Силуэт революционера несколько раз резко вздрогнул, отражая бурлящую в нем энергию.
– Миш, пойдем отсюда, – волнующе прозвучал девичий голос, и Самсонов понял, что он на месте Первухина не устоял бы перед призывом.
– Подожди, – нетерпеливо отрезал тот.
– Слушай, Михаил, – поспешил вступить репортер. – Я все равно не понимаю. Свергнуть власть мало. Все равно нужно выдвинуть какие-то новые рожи на место старых. И где вы их возьмете, таких честных и справедливых?
– Как это где? Из числа революционеров, из народа. Согласно нашей программе, будет созван двухпалатный парламент, законодательная палата депутатов будет выборной, а законосовещательная палата представителей – комплектоваться активистами прогрессивных общественных и религиозных организаций, представителями профессий и возрастных групп, патриотами, вышедшими из народа, а не из борделей.
– Если прогрессивные активисты и патриоты соберутся в невыборной палате, кто же останется для выборной? И почему ты думаешь, что их непременно кто-то должен туда делегировать? То есть, избиратели за них не проголосуют?
– В прямых выборах много политиканства и лжи, люди сами не знают, кого выбирают, все решают денежные мешки. После национализации крупных предприятий олигархов не останется, конечно, но власть есть власть – в палату депутатов все равно попадет много грязи, прямые выборы просто для нее созданы. А в палату представителей попадут люди, которые докажут верность интересам народа в уличном противостоянии с режимом, а не в удобных кабинетах, с ручкой наперевес. И их мнение станет определяющим для главы правительства.
– Почему?
– Потому что это будут не брокеры-маклеры-менеджеры, а лидеры революции.
– А здесь, в нашем городке, ты и будешь лидером революции?
– Не знаю. Может, не доживу еще.
– Миша! – укоризненно воскликнул девичий голос.
– Революция ведь будет бескровной, почему же не доживешь?
– Потому, что все зависит от режима. Если снова станут стрелять в народ, как в девяносто третьем, мы по щелям прятаться не станем.
– Со стороны послушать, разговаривают ветераны Великой Французской революции. Ты за якобинцев, а я вроде как за термидорианцев. По-моему, это доказывает, что ничто не ново под Луной. В семнадцатом году власть рухнула, потому что прогнила сверху донизу?
– Да.
– И перешла власть в руки благородных честных революционеров, не жалевших крови за народное благо.
– Да.