С помощью безутешной Марии Павловны журналист составил целый список связей ее сына, ни одна из которых не могла привести к нему напрямую, но действовать немедленно в этом направлении было бессмысленно. Среди бела дня большинства не окажется дома, и бродить по многочисленным адресам прямо сейчас нет смысла.
Самсонов наскоро распрощался женщиной и первым делом направился в ОВД, где после некоторых усилий смог разузнать главное. Первухина-младшего подозревают в причастности к нападению на сотрудников охраны картонажной фабрики пару дней назад. Двое пострадавших оказались в больнице с переломами и сотрясением мозга, не сумев толком рассказать об обстоятельствах происшествия. Однако, как часто бывает, нашелся свидетель, видевший поблизости от проходной, где все и случилось, нескольких парней. Он узнал в некоторых из них рабочих фабрики, а в одном – младшего Первухина, который на фабрике не работал, но был известен там некоторым в качестве сына своей матери.
– А что за охранники на этой фабрике? – спросил Самсонов.
– Да одно охранное агентство, частное, – пояснили ему и многозначительно подмигнули, чем сказали намного больше.
Николай Игоревич вернулся в редакцию, порылся в справочных данных и принялся звонить на картонажку в надежде узнать дополнительные подробности. Он долго общался с разными людьми, говорившими то девичьими голосами, то мужскими, но все они оказались едины в одном: администрация фабрики не может комментировать события, не связанные непосредственно с ее деятельностью. Оказавшийся в розыске Михаил Первухин на фабрике никогда не работал, то обстоятельство, что он является сыном одной из работниц фабрики, администрацию нисколько не интересует. Все детали, касающиеся деятельности охранного агентства, следует выяснять о сотрудников этого самого агентства.
Журналист в целом представил себе ситуацию, за исключением мелких подробностей, и в общем домыслил их до состояния почти полной уверенности. Тем не менее, совесть требовала уйти от фантазий к фактам, и Самсонов отправился на картонажку для проведения собственного расследования. На проходной его встретили крепкие молодые люди в черном и не проявили ни малейших признаков понимания. Удостоверение их совершенно не впечатлило, даже не принудило вызвать старшего.
– Вы хотя бы знаете пострадавших? – настырно лез не в свое дело Самсонов. – Общались с ними после нападения?
Ответом послужило молчание и угрюмое бурчание, не содержавшее никакого смысла, кроме неприятия журналистского клана вообще и некоторых его представителей в частности.
– А почему вы так враждебны? – не унимался Николай Игоревич. – Вы считаете, что я непременно представлю происшествие предвзято?
– Как тебе скажут, так и представишь, – холодно ответили ему. – А откуда мы знаем, что тебе скажут?
– Логично. А если я справку принесу от Касатонова с разрешением на сбор сведений?
– Ни хрена ты не принесешь. И на Касатонова твоего нам плевать. У нас свое начальство есть – ты от него справку принеси.
Не добившись никакого прогресса в переговорах и сталкиваясь со все нарастающей агрессивностью парней в черном, Самсонов вышел на улицу и отправился в районную больницу. Там ему вновь пришлось напрячь актерские и прочие творческие способности, дабы получить доступ в палату к пострадавшим охранникам. Он размахивал служебным удостоверением, ссылался на необходимость освещения в прессе проблем здравоохранения в видах их скорейшего решения, интересовался уровнем преступности в городе, каким он видится медикам у операционных столов и наговорил много всякого, чего никогда прежде не говорил в своей жизни. Журналист прорвался в кабинет главврача и вывалил на корректную, ослепительно белую даму весь свой дар красноречия, Позднее ему вспоминалось в некотором тумане, будто он даже пообещал ей строительство нескольких новых корпусов больницы. Зачем он зашел так далеко, Николай Игоревич никогда объяснить не мог.
Тем не менее, главного он достиг: в ходе экскурсии по больнице, в накинутом на плечи халате, среди выставленных в коридор коек с больными разного возраста и пола, журналист попал в палату с шестью недовольными мужиками.
– Что у нас здесь такое? – бодро поинтересовался Самсонов.
– Вот, двоих позавчера ночью привезли, – объяснила терпеливая главврач, которой не терпелось поскорее закруглить визит навязчивого репортера.
– Ага, отлично! – искренне обрадовался тот. – Что случилось, мужики?
– А тебе какая разница? – хмуро буркнул один из пострадавших охранников. Его нос был густо залеплен пластырем, но густая синева заливала распухшее лицо, и все равно было понятно, что нос сломан. С правой ключицей, видимо, случилось то же самое: согнутая в локте рука торчала вверх, удерживаемая в воздухе подпоркой.
– Да вот, собираю материал о преступности, – продолжал всеми силами демонстрировать беззаботность Самсонов. – С кем же это вы вдвоем встретились, да так, что не они, а вы здесь оказались? У нас что здесь, банда орудует?
– Откуда мы знаем, кто у вас тут орудует. Мы в командировке.
– В командировке? Никогда бы не подумал, что в наш славный город можно приехать в командировку. Чем же это вы таким занимаетесь, мужики?
– Не твое дело, – вмешался второй покалеченный. У этого нос был цел, зато голова была плотно обмотана бинтами, а правая нога закована в гипс. – Иди себе дальше, материал собирай.
– Мужики, я же вам помочь хочу. А вы так реагируете, словно я собираюсь про вас фельетон писать.
– Откуда мы знаем, что ты там собираешься. Сказано тебе, иди куда шел. И помогать нам не надо, сами разберемся.
– Вы что, секретные агенты под прикрытием?
– Проваливай.
– Нет, я только делаю предположения. Если попаду в точку, просто кивните.
– Проваливай отсюда.
Главврач не смогла оставаться в стороне и вмешалась в ситуацию не на стороне Самсонова:
– Пойдемте, нельзя нервировать больных.
– Нет, ну я же не требую от них ничего ужасного или компрометирующего, почему такая реакция?
– Проваливай, козел!
– Пойдемте, пойдемте, Николай Игоревич.
Женщина в белом схватила журналиста под руку и насильно вытащила в перенаселенный коридор.
– Что вы себе позволяете?
– Да ничего я себе не позволил! Вы же все видели.
– Видела. Они не давали вам согласия на интервью.
– Ваша правда. Не давали. А что у вас богатый опыт общения с журналистами?
– У меня просто есть ясное представление о медицинской этике.
Самсонов испытал острый позыв сострить по поводу медицинской этики, но вовремя придержал язык – главврач ему может пригодиться еще не раз, и портить с ней отношения без необходимости показалось ему верхом глупости.
Репортер вернулся из больницы в редакцию и позвонил Марии Павловне. Она снова стала плакать и жаловаться на отсутствие новостей от Мишки, но Николай Игоревич смог ее прервать и поинтересоваться домашним телефоном фабричного профорга. Женщина порылась в своем блокноте и спустя некоторое время сообщила репортеру требуемые сведения, после чего опять стала плакать. Самсонов бросил телефонную трубку и вышел из редакции на улицу.
Мороз отступил, воздух стал промозглым и сырым. Журналист остановился на тротуаре и задумался. Чем он занимается и зачем? Почему судьба Мишки Первухина выводит его на неприятную позицию конфликта с серьезными людьми, а он послушно следует путем проклятого? Если он и напишет что-нибудь о безвестном революционере, "Еженедельный курьер" его материал не напечатает, а для любого другого издания он – просто человек с улицы. Да и кому вообще понадобится этот юный бунтарь, занявшийся по глупости робингудовскими подвигами? Кто пожелает прочесть хотя бы строчку о нем? Прохожие обходили задумчивого журналиста стороной, некоторые его задевали и недовольно оглядывались. Он всем мешал.
Самсонов медленно отправился в служащую ему временным приютом коммуналку, где решительно подошел к Алешкиной двери и постучал. Тот долго не откликался, затем из комнаты донеслись шаркающие шаги, дверь со скрипом открылась и в проеме обнаружился потерявший себя хозяин. Отсутствующим взглядом обозрел он полутемный коридор и с нескольких попыток смог остановить его на посетителе. В затуманенном взоре Алешки не сразу, но постепенно прорезалось удивление.
– Привет! – как ни в чем не бывало почти крикнул Николай Игоревич. – Дело есть. Тут, понимаешь, такая ситуация… У тебя есть какая-нибудь куртка, старая? Мне на время, только на сегодняшний вечер. Мои все дома остались, а там сейчас жена, неохота с ней общаться.
Алешка смотрел на просителя долго и сосредоточенно, осмысливая его запрос. Затем молча углубился в свою комнату и вынес оттуда совершенно невообразимое тряпье. "А вдруг вшивая?" – с опаской подумал Самсонов, но машинально взял предложенный ему предмет верхней одежды и даже поблагодарил. То ли хорошее воспитание сказалось, то ли сработал эффект неожиданности, но уже через несколько секунд Николай Игоревич пришел к уверенности, что никогда не сможет это одеть. Получасовой санитарный осмотр и аутотренинг привели к перемене настроения, и он вышел на улицу в своем чудовищном наряде.
Самсонов прошелся по окрестностям, нашел магазинчик, купил в нем бутылку водки и упаковку сыра для тостов, затем пристроил бутылку за пазухой, а сыр – в кармане. Испытывая сложные чувства, он вернулся к картонажной фабрике и присел на лавочке за ближайшим углом в ожидании. Минут через тридцать закончилась смена, работяги хлынули через проходную на улицу и рассыпались в разные стороны. Журналист выбрал пару наиболее крикливых и недовольных жизнью пролетариев, активно решавших некий внутренний конфликт, и беззаботно приблизился к ним. Смысл дискуссии уловить сходу ему не удалось, но интуиция повела репортера вперед вслепую.