Споры длились бесконечно, никому не приносили ни победы, ни удовлетворения, изматывали всех и постепенно превратились в одну из нудных подробностей обыденного образа жизни. Потом жена забеременела. Впервые за много лет. Она сказала об этом мужу ночью, в постели, в темноте. Они не видели лиц друг друга, только чувствовали тепло. Сагайдак тогда подумал о невероятности случившегося и стал невольно перебирать в уме возможные метафизические первопричины состоявшегося чуда, а Ирина долго и безуспешно ждала от него проявления чувств. Не дождалась и в гневе отвернулась, подавив острое желание отхлестать негодяя по лицу. Той ночью она почти не спала, только урывками проваливалась в полузабытье, перемешавшее сны с реальностью, утром очнулась злая и готовая к страшной мести, но мужа рядом с собой не обнаружила. Он встретил ее на кухне, сияющий от счастья, умытый, одетый, с приготовленным скромным завтраком.
– С добрым утром, родная! – торжественно провозгласил чудак и преподнес жене тарелку с тремя жареными розами, вырезанными из картофелин.
Она стояла в дверях, ошалевшая от неожиданности, а он вдруг спросил озабоченно:
– А тебе можно?
"Дурак, какой же дурак!" – подумала Ирина и глупо заплакала, по-беременному, как муж стал называть с того дня ее неожиданные новые реакции на обычные повседневные происшествия. Разногласия начались сразу.
– Надо Милку как-то подготовить, – озабоченно сказал Сагайдак.
– Зачем? – искренне удивилась Ирина. – Ей не три года, взрослая девчонка уже.
– В том-то и дело.
– Господи, какой же ты у меня идиот! – ласково удивилась беременная. – Не надо ее ни к чему готовить. Сейчас встанет, и порадуем. И еще возьмем с нее слово, что будет помогать с ребеночком.
– Все-таки щекотливый вопрос, – не унимался муж и отец.
– Этому щекотливому вопросу уже миллионы лет. Мужики вокруг него копья ломают, бьют друг другу морды и вышибают челюсти, а бабы рожали, рожают и будут рожать во веки веков. Успокойся и займись своими делами.
Машина медленно катилась некоторое время за чумазым самосвалом, и Сагайдак вдруг с удовольствием вспомнил про свой треклятый КрАЗ. Несколько месяцев Петр Никанорович пытался избавиться от него без затрат на утилизацию, и уже сам перестал верить в удачу, но несколько дней назад старикан ушел, наконец, с рук. По цене металлолома, но какая разница, хоть бы и бесплатно – ведь альтернативой была не большая прибыль, а прямой убыток. Деньги небольшие, но грузовые перевозки – не то Эльдорадо, которое может заставить забыть о мелочах.
– Мама тебя терпеть не может, папочка, – сказала Милка тихо, неторопливо и как бы рассеянно.
– Что?
Сагайдак ударил по тормозам, вильнул к бордюру и на скорости влетел на него правыми колесами. Машина подпрыгнула, застонала подвеской и остановилась. Дочь продолжала безразлично смотреть вперед.
– Что ты сказала?
– Что слышал, то и сказала. Если бы ты не расслышал, мы бы продолжали спокойно ехать.
– С чего ты взяла?
– Так подсказывает простейшая логика, папуля.
– Не валяй дурочку. Я спрашиваю про маму. Ты с ней разговаривала?
– Нет, просто я живу дома. Пока. Ты ведь мужчина, вы никогда ничего не замечаете.
– Интересно, и что же именно ты заметила?
– Я уже сказала. Повторять не буду.
– Прекращай свои фокусы, Мила. С чего ты взяла эту ерунду?
– Это никакая не ерунда, а самая наичистейшая правда.
– Хорошо, в чем именно ты разглядела эту свою наичистейшую правду?
– Где, где… Везде! Я на вас каждый день смотрю. И я тысячу раз видела, как мама на тебя смотрит.
– И как же она на меня смотрит, интересно знать?
Милка упрямо молчала несколько минут.
– Она на тебя смотрит, как на незнакомого. Как на прохожего посреди улицы. Иногда – как на таксиста.
– Ты, оказывается, специалист по оценке взглядов. Чем же, по-твоему, отличается взгляд на прохожего от взгляда на таксиста?
– От таксиста человеку что-нибудь нужно, от прохожего – ничегошеньки. По прохожим просто скользят взглядом, на таксиста смотрят и думают – даст он сдачу, или нужно сделать вид, будто даешь ему чаевые.
– И часто ты на такси ездишь? Когда это ты успела взгляды изучить и систематизировать?
– Да уж нашла время. Не на вас же его тратить. Вы ведь разговариваете только о кухонной плите, холодильнике, линолеуме в прихожей и плитке в ванной.
– Обыкновенные супружеские разговоры. О чем же, по-твоему, мы должны разговаривать?
– Хотя бы о книгах, которые ты заставляешь меня читать. Вы сами-то их читали, или для меня берегли?
– Мы их прочли и обговорили еще до твоего рождения. Потому и поженились. Мы друг друга узнали и поняли. И говорить шестнадцать лет о том, что нас сближает, нет нужды. Мы не сумасшедшие, не фанатики и вообще не психи.
– Замечательно. Значит, после шестнадцати лет брака людям нечего обсуждать, кроме кафеля?
– А по-твоему, они должны с утра до вечера целоваться, гладить друг друга по головке и всячески друг другом умиляться?
– Не знаю. Но я много раз видела, какими глазами девчонки смотрят на парней, без которых не мыслят своей жизни. И мама никогда так не смотрела на тебя.
– Здрасьте, приехали! Оказывается, мама у нас зеленая девица, обезумевшая от собственного мужа. Милочка моя, так не бывает. Мама смотрела на меня такими глазами, когда сама была девчонкой, а я – таким же придурком, как этот твой Сережа.
– Сережка – не придурок, прекрати его обзывать!
– Ну разумеется, он лучший парень на всем белом свете.
– Да, лучший! И я смотрю на него так, как мама никогда не смотрит на тебя!
– Поздравляю. Возьми себе пирожок.
– Прекрати издеваться надо мной, слышишь? Я ведь не шучу, я в самом деле убегу!
– Не надо убегать. Не буду издеваться. Только хочу спросить: ты действительно думаешь, что люди, прожившие вместе целую жизнь, относятся друг к другу так же, как перед свадьбой?
– Если нет, зачем жить вместе целую жизнь?
– Затем, что есть семья, дети, потом внуки. Чувства меняются. Телячий восторг уходит, приходит терпимость и осознание полной невозможности расстаться. Развестись – как руку себе отрубить.
– А как же люди разводятся?
– Разводятся те, кто утратил чувство восторга и ничего другого не нашел.
– А как узнать, найдется что-нибудь после восторга, или нет?
– Никак. Сказал уже – жизнь нужно прожить.
– Как же так? Люди женятся, потому что жить друг без друга не могут, а через несколько лет просто выясняется, что очень даже могут?
– Примерно так. Ничего не поделаешь.
– Ну почему?
– Что почему?
– Почему чувства теряются? Зачем они вообще приходят, если никто не знает, сохранятся ли они вечно?
– Зачем… Спросишь тоже! Вся мировая литература только об этом и талдычит. Но не твои дурацкие книжицы – они тебе только голову морочат.
– И что же делать?
– Во-первых, слушать папу и маму.
– Папа!
– Я совершенно серьезно тебе говорю. В отличие от тебя, мы уже пожили немного на белом свете и понимаем в людях побольше тебя. Во-вторых, в любом случае не кидаться на шею каждому, кто загадочно улыбнется в твою сторону.
– Я не бросаюсь на шею каждому встречному!
– Это тебе так кажется.
– Ничего мне не кажется! Про себя-то я знаю, где правда, а где – нет!
– Не знаешь. Ну вот скажи, например, что такого в этом твоем драгоценном Сережке?
– Он лучше всех!
– Чем же это он лучше всех, интересно?
– Я просто это знаю, и все тут! Никто никогда не знает, почему ему кто-то нравится. Ты как маленькая девочка, папа! Только они такие вопросы задают.
– Ах ты, взрослая какая. Хорошо, уточню вопрос. Можешь вспомнить, как у вас все начиналось? Что произошло? Вы вместе учитесь и встретились где-нибудь на танцах?
– На улице мы встретились, на улице!
– Даже так? Может, еще и в транспорте?
– А что такого страшного, если и в транспорте?
– Действительно в транспорте?
– Да нет же, говорю – на улице.
– На прошлой неделе? Или на позапрошлой?
– Нет! Представь себе – зимой еще!
– Ах, зимой! Надо же. Ну и почему же вы не прошли мимо друг друга?
– Потому что он меня защитил.
– С ума сойти. Тебя облаяла какая-нибудь дворняжка, и он дал ей пинка?
– Нет, не дворняжка! Не дворняжка! Два здоровенных парня пристали, а он вступился.
– Не помню, чтобы дома рассказывала о каких-то парнях на улице.
– А я и не рассказывала. Что рассказывать? Чтобы вы заохали и запретили мне на улицу выходить?
– Вообще-то, и сама могла бы поостеречься после такого. Голова-то на плечах есть?
– Есть голова, есть! Я с Сережкой стала гулять, чего мне остерегаться?
– Звучит настораживающе. В каком смысле гулять?
– В обыкновенном. Тебе толковый словарь дать?
– Ты не груби мне, дочь. Я ведь и выпороть могу. Ну, и что же это за Сережа такой? Сколько ему лет? Чем занимается?
– Восемнадцать недавно исполнилось. Учится где-то.
– Что значит "где-то"?
– Ну не помню, какая мне разница?
– Разница большая. Если бы он учился в МГИМО, то был бы сейчас в Москве. Значит, он учится в нашем ПТУ, которое теперь колледж.
– Ну и что? Отправишь меня в Москву охотиться на студентов МГИМО?
– Да успокойся ты, не отправлю. Просто интересно – он инвалид какой-нибудь, или просто от армии косит?
– Ниоткуда он не косит. А если бы и косил, мне все равно. Наоборот: лучше даже, если со мной останется.