Жизнь упрямо продолжала брать свое. После погребения полагались поминки, и назначены они были в ресторане. Полуярцевы прибыли туда последними, когда гости уже расселись за сдвинутыми столами. Траурные речи вновь последовали одна за другой. Пили раз за разом, не чокаясь. Андрей Владимирович ничего не слышал, кроме собственных мыслей, его отец вовсе не понимал, где находится и зачем. Только беспрестанно оглядывал собравшихся и все силился понять, почему они встают по очереди и говорят о его жене. Он даже думал – не стоит ли ему приревновать покойную к некоторым из выступавших с панегириками мужчин.
Лена почти все время находилась поблизости от мужа, только иногда отходила пообщаться с персоналом ресторана и быстро возвращалась. Близнецы сидели дома с няней. Слово "няня" теперь заставляло Полуярцева раздраженно мотать головой, отрицая за прислугой право влиять на его детей. Он постоянно думал о странных вещах, как бы не имевших отношения к происходящему – например, о необходимости ремонта родительской квартиры. Думал и не понимал, зачем во время тризны решать вопросы повседневного быта. Потом понимал: мать заговаривала иногда на ту же тему, но при ее жизни она бы ремонтом и занималась, теперь ответственность ложится на него. Отец совсем потерялся на пенсии, а без жены, похоже, готов и вовсе опуститься в пучину бессознательного.
По окончании застолья приглашенные подходили к Полуярцевым попрощаться и в последний раз выразить соболезнование, и один из них, лысеющий и полноватый человек, показался Андрею Владимировичу очень знакомым в лицо, но совершенно без имени. Человек пожал ему руку и сказал то же, что говорили прочие, и по голосу замглавы узнал нахального журналиста, бесцеремонно вломившегося в его кабинет минувшей весной.
– Это вы? – удивленно спросил Полуярцев, удерживая руку странного газетчика.
– Как говорится в известном фильме – да, это я, – с прежним высокомерием произнес непонятно откуда взявшийся человек.
– Как вы сюда попали?
– Получил приглашение.
– Какое приглашение? От кого?
– От вашего и вашего отца имени. А что, мне не следовало его принимать?
Полуярцев озадаченно покрутил головой, отыскивая жену. Она оказалась рядом и деловито спросила загадочного гостя:
– Простите, не напомните ваше имя?
– Запросто: Самсонов Николай Игоревич.
Казалось, журналиста совсем не расстроило происшествие. Возможно, он ждал его и едва не вздохнул с облегчением, когда оно стало потихоньку развиваться.
Лена извлекла из сумочки какие-то бумажки, быстро перебрала их и остановилась на одной:
– Самсонов Николай Игоревич, сотрудник "Еженедельного курьера". Выпуск 1981-го года.
– Именно так, – с достоинством подтвердил сокровенный человек.
– Лена, что это за бумажки? – удивился Полуярцев.
– Списки приглашенных. Мария Петровна составила.
– Мама составила списки приглашенных на свои похороны?
– Составила. Тебя это удивляет?
Полуярцев действительно удивился. Главным образом тому, что не знал о существовании таких списков. Он взял у жены бумажки, исписанные в разное время разными ручками. Некоторые из фамилий были вычеркнуты, некоторые вписаны между внесенными ранее. Если уж мать взялась за составление списков, она непременно привела бы их в образцовое состояние. Россыпь черновиков показалась Андрею Владимировичу нарушением материнских привычек.
– Откуда они у тебя? – спросил он жену.
– Мария Петровна показала, где они лежат, и просила не оставить их без внимания.
– Тебя попросила?
– Меня. – Лена несколько замялась и бросила короткий взгляд на Самсонова. – Она не испытывала уверенности в тебе.
– О чем ты?
– Здесь есть люди, не известные тебе, и люди, неприятные тебе. Она боялась, что ты их не пригласишь.
– Она тебе сама это сказала?
– Сама.
– А почему ты ничего не сказала мне?
– Потому что она этого хотела. Тебя что-то не устраивает, Андрей?
Самсонов почувствовал себя бесконечно лишним и попробовал распрощаться, но Полуярцев его остановил.
– Скажите, почему мама включила вас в список? Вы учились у нее?
– Учился. Она у меня классным руководителем была.
Андрей Владимирович лихорадочно перебирал бумажки в поисках никому не известного вопроса.
– Я не вижу здесь никого другого с пометкой "выпускник 1981-го года". Почему из всего выпуска она выбрала вас?
Самсонов и сам не знал почему. Он только развел руками и снова попытался уйти. Школьные годы до сих пор не вызывали в нем особо радостных воспоминаний. Фаворитом Марии Петровны он не являлся – она вовсе не имела таковых. Математическими талантами он также не отличался. Пятерки в табеле исправно получал, но вот на математических олимпиадах, куда его исправно отправляли в качестве отличника, ни разу ни одного задания не решил.
– Скажите, вы спешите куда-нибудь? – спросил вдруг Полуярцев.
– Кажется, нет, – ответил Самсонов прежде, чем вспомнил свои планы на сегодняшний вечер. Тон вопроса и обстоятельства, при которых он прозвучал, показались ему веским основанием для пересмотра планов, если они препятствовали положительному ответу. Перед журналистом стоял в сущности совершенно незнакомый человек, о котором он знал только самые казенные сведения: фамилию, имя, отчество, место работы и должность. Еще он знал, что мать этого человека потратила несколько лет жизни на бесплодную попытку воспитать из будущего борзописца достойного человека.
– Лена, иди домой, я задержусь, – повернулся Полуярцев к жене.
– Планируешь пьянку?
– Нет, планирую прояснить несколько необъяснимых вещей.
Лена посмотрела на мужа долго и пристально, пытаясь высмотреть в нем новые черты. Затем бросила взгляд на Самсонова и снова устремила его на благоверного.
– Вы ведь незнакомы.
– Лена, прошу тебя, не вмешивайся. Позволь мне самому решать, с кем разговаривать.
– Я просто не очень уверена, что ты в полном порядке. Ты себя хорошо чувствуешь?
– Лена, я сегодня похоронил мать. Если бы я хорошо себя чувствовал, меня следовало бы отдать под суд. Иди домой и не проявляй обо мне излишней заботы.
Андрей Владимирович всячески проявлял нетерпение, Самсонов – безразличие. Лена после долгой паузы все же оторвала взгляд от мужа, вновь мельком глянула на журналиста, развернулась и молча направилась прочь из ресторана. Каблучки ее звонко цокали по полу, чеканя решительный шаг.
– Простите, если внес раздор в вашу семью, – счел нужным произнести Николай Игоревич, которому не понравилось присутствовать при семейной сцене.
– Ничего, – рассеянно произнес Полуярцев. – Мне нужно с вами поговорить.
– О чем?
– В том числе о нашей прошлой встрече.
– Спасибо вам за нее, – вставил неожиданно Самсонов.
– Мне?
– Вам. Честно говоря, я ждал неприятностей по работе, вплоть до увольнения.
– Пустяки, – раздраженно махнул рукой Полуярцев. – Я тогда подумал: болеет человек за дело. Знаете, я ведь попытался разобраться в этой истории с текстом на мемориальной доске. Мои сказали: школа дала сведения написанными от руки, листок не сохранился. То ли у них была ошибка, то ли у нас, то ли кто-то честно не разобрал почерк. Наверное, нужно было сверить окончательный вариант…
– Наверное, – снисходительно согласился журналист. – Знаете, его мать ничего не заметила и всем довольна.
– Хорошо… Почему же ваш очерк не напечатали? Редакция побоялась скандала?
– Все проще гораздо. Меня ведь привлекли на замену – изначально Ногинскому очерк поручили, а он на некоторое время бесследно исчез. Вот главный и перестраховался. А в результате – приношу свой очерк, а мне говорят: текст Ногинского уже пошел в набор. Он, видите ли, решил перед увольнением все же выполнить последнее задание.
– А ваш очерк кто-нибудь видел?
– Нет.
– Как вы думаете, напечатали бы его?
Самсонову не хотелось рассказывать незнакомому человеку о течении мысли, вынесшей его весной вовсе не к тому варианту текста, который представляет собеседник.
– Не знаю, – хмуро буркнул он, желая поскорее сменить тему.
– Послушайте, мне нужно с вами поговорить, – немного севшим голосом произнес Полуярцев. – Давайте пройдемся?
– Давайте, – удивился журналист, не ожидавший такого поворота светской беседы.
Мужчины оделись и вышли на улицу, в сумерки, под мелкую изморось, заметную только вокруг уличных фонарей и перед автомобильными фарами. Огни расплывались в полутьме, прохожие сутулились и прикрывали головы, спасались под мокрыми, блестящими в искусственном свете зонтами. Некоторое время представитель власть предержащих и несостоявшееся золотое перо молча шли рядом куда-то вперед, в неопределенную мрачную перспективу улицы.
– Скажите, вы совсем не догадываетесь, почему мама включила вас в список приглашенных? – спросил наконец Полуярцев.
– Не догадываюсь, – честно ответил Николай Игоревич. – Я неплохо учился, но школу окончил без малейших претензий на медаль и вообще, звездой не являлся. В частности, по математике.
– Но была ведь какая-то причина? Она же помнила о вас столько лет?
– Видимо, да. Я не удивлюсь, если выяснится, что она помнила всех.
– Возможно, возможно… Но на похороны пригласила только вас.
Самсонов пожал плечами.
– Думаю, догадки не имеют смысла, – сказал он рассеянно. – Не все ли равно, где лежит правильный ответ. Мама ваша была женщиной суровой, ни с кем не сюсюкала – ни с учениками, ни с подчиненными, ни с начальством. Но, похоже, в мыслях вела некий список близких людей. Только вот при жизни не желала им открываться. Думаю, стеснялась проявить слабость.