Полуярцев очень хорошо помнил историю своего вхождения во власть. Районная администрация приняла его в свое лоно в девяносто третьем, двадцати двух лет от роду, спустя двести лет после восхождения в зенит французской звезды Робеспьера. К Андрею Владимировичу судьба оказалась благосклонней, чем к великому кровопийце. Спустя двести лет после увенчания Бонапарта императорской короной деятель районного просвещения, в отличие от героя советской историографии, был все еще жив и даже сделал немалую карьеру. Путь от скромного канцелярского стола до стола для совещаний оказался весьма коротким, хотя и беспокойным. На середине маршрута сменился глава администрации, и возможность дальнейшего роста некоторое время представлялась вполне призрачной. Тем не менее, гроза миновала и события внезапно приняли благоприятный оборот. И Полуярцев знал причину. Мать, доросшая к девяностым годам до заведующей роно, имела знакомцев в нужных кругах и могла составить ему протекцию даже в весьма безнадежных ситуациях. Снова мать.
– Я помню, как попал в этот кабинет, – тихо сказал Полуярцев. – А ты напрасно вспомнила об этом именно сейчас. Я и сам давно уже не пустое место, знаю дело.
– Конечно. И тебя ценят.
– Да, меня ценят! Лена, я не собираюсь сейчас обсуждать тему моих служебных перспектив. У меня мать умерла, а ты со своими пустяками.
– Да, тебя ценят. Больший специалист в деле народного просвещения: после пединститута ни единого дня не преподавал.
– Каждому – свое. Откуда ты знаешь – может, именно к школе меня близко нельзя подпускать. А организовывать процесс – совсем другая работа.
– Конечно, другая. Кто же спорит! Для нее пединститут совершенно не нужен.
– Дался тебе этот пед! По-твоему, меня совесть должна мучить? Я что, грабежом занимаюсь или мошенничеством? Государственная служба у нас – пока совершенно легальный род деятельности.
– Вот именно, пока. Вскоре могут и запретить.
– Лена, это у тебя шутки странные, а не у меня – знакомые.
– В каждой шутке есть доля… – Лена неопределенно покрутила в воздухе тонкими длинными пальчиками. – У нас ведь всегда с плеча рубят. Ведь распустили в семнадцатом полицию как инструмент царского режима. А после следующей революции возьмут и вас распустят.
– Где ты увидела следующую революцию?
– На горизонте, где же еще. А ты со своей руководящей высоты уже совсем ничего не замечаешь? Ты все еще не уловил алгоритм русской истории? Рост давления в чугунном котле, взрыв перегретого пара с обрушением государства, постепенное нагнетание в заклепанный котел нового пара, до очередного взрыва и обрушения. Думаю, нам уже недолго осталось.
– Лена, ты Лимонова начиталась?
– Нет, Маркса с Лениным. После них ничего нового не придумали.
Полуярцев раздражался необходимостью вести непонятные разговоры в день смерти матери и обвинял близких в происходящем. Последний выпад жены он так и воспринял – как попытку вывести его из душевного равновесия в самый тяжелый момент его жизни. Он молча встал и вышел прочь из комнаты, затем из другой, и шел так до тех пор, пока не оказался на улице.
Андрей Владимирович стоял на крыльце в домашних туфлях и лихорадочно курил, бросая короткие взгляды на пляшущую в пальцах сигарету. Вороны галдели высоко на деревьях, сумрачное небо лежало на самых макушках крон, резкий порыв ветра поднял с земли стаю опавших желтых листьев и бросил их в лицо курильщику, словно тоже желал продемонстрировать свое презрение.
Мать стала знакомить его с "девушками из приличных семей" сразу после института, когда юный Полуярцев, минуя армию, попал в качестве материнского протеже на гражданскую службу. Невесты возникали ненароком, как бы случайно, в совершенно неожиданных ситуациях. Никогда от Андрея не требовалось установить контакт с той или иной девицей в видах женитьбы на ней. Просто его вели в гости, поскольку люди пригласили, и неудобно отказываться, а у хозяев вдруг объявлялась дочка на выданье, в самом соку, хихикающая и краснеющая по пустякам, играющая на фортепьяно и даже поющая под собственный аккомпанемент. Однажды его позвали установить компьютер и подключить Интернет в семью, не имеющую мужчин, зато могущую похвастаться дочкой-интеллектуалкой в трогательных очках и с длинной косой, которой срочно требовалось подготовить к сдаче не то курсовую, не то дипломную работу. Чаще всего против него использовали английский язык. Вызванный для консультации и разъяснения трудных для перевода мест в подлежащих сдаче "тысячах", Андрей оказывался один на один с пытливой студенткой, которая, невинным тоном задавая вопросы по тексту, наклонялась вперед и прижималась к нему теплым упругим бюстом. Полуярцев не возмущался, но удивлялся каждый раз неуемному стремлению противоположного пола к замужеству. Ему казалось, что для женщин институт брака не хранит никаких преимуществ, а одни только бесчисленные лишения и ограничения.
Мать всегда оставалась нейтральной стороной, только иногда мимолетным замечанием о достоинствах какой-нибудь из невест выдавала свою сопричастность к очередному матримониальному происшествию. Несколько раз, начиная еще со студенческих лет, сын самовольно приводил домой собственных избранниц. Отец ко всем относился с благосклонным равнодушием, мать же с первого взгляда и полуслова буквально бросалась на бедняжек в психическую атаку, заваливая их неудобными вопросами и непрестанно делая туманные намеки на некие непреодолимые обстоятельства, препятствующие вхождению гостьи в семью. Полуярцев не всегда понимал эти намеки и даже неудобность вопросов, иногда он оставался в уверенности, что мать наконец сдалась, и долго не мог понять причину слез отвергнутой с порога девушки.
– Да с чего ты взяла? – искренне пытался он разубедить одну из них. – По-моему, мамаша всеми силами демонстрировала благожелательность. Никуда ты не денешься от меня, паникерша!
Но паникерша продолжала тихо утирать слезы и бормотать себе под нос слова бессилия и обиды. Она искренне удивлялась бесчувственности женщины, родившей такого замечательного сына. Несчастная не понимала главного и самого ужасного для себя. Жестокость матери объяснялась не бесчувственностью, а как раз наоборот, стремлением спасти единственное чадо от опасности неудачного брака. Потенциальная свекровь обдумывала требования к будущим невесткам едва ли не с тех времен, когда сынок усиленно зубрил таблицу умножения. Она изобрела мысленный портрет особы, достойной претендовать на Андрюшку. В нем оговаривалась и внешность, и манера одеваться, и характер, и круг интересов, и многое другое – благо времени на разработку ушло много. Согласия сына портрет не предусматривал – разве мальчик способен без материнской помощи выпутаться из каверзных сетей, расставляемых на него многочисленными охотницами?
Наступил роковой день, начавшийся, как самый обычный и ничем не примечательный. Вечером Андрей пришел домой с девушкой и церемонно представил ее родителям. Отец кивнул головой и вернулся к своей газете, мать с первой секунды не увидела в "очередной девице" ничего, хотя бы отдаленно соответствующего идеальному портрету, и она заговорила с ней в своей обычной манере. Лена отвечала спокойно, с легкой улыбкой, ничем не выдавая волнения, страха или раздражения. Ответных выпадов она тоже не делала, просто внимательно слушала вопросы будущей свекрови о родителях, жилплощади, доходах и образовании и отвечала на них тихо и беззаботно, словно болтала с подружкой об общих знакомых.
– Мама, ну что ты на Лену набросилась, – неожиданно разорвал напряженную беседу Андрей. – Сколько можно. Мы ко мне пойдем, музыку послушаем, а вы пока тут развлекайтесь.
Именно в этот момент мать и поняла, что впервые потерпела поражение. Очередная девица на деле оказалась для сына единственной и неповторимой – он предпочел ее матери. Лена смотрела на свекровь ясными глазами, без малейшей издевки или искорки торжества, но та вдруг похолодела и ответила новенькой взглядом скулящей собаки. Невестка заметила странность в поведении своей визави и будто бы удивилась и обеспокоилась произведенным впечатлением. Именно "будто бы" – для матери эти буквы словно горели в сознании оранжевым пламенем.