Отец по-прежнему молчал, глядя в стол. Дядя Сережа стоял у двери в пустую спальню, скрестив руки на груди. Сын посмотрел на тетю Наташу. Та не отводила взгляда от понурого зятя, хотя видела только его затылок. По истечении нескольких минут тишины вдовец поднял голову и обвел родственников бессмысленным взглядом. Казалось, он не видит причин присутствия иных людей в опустевшем семейном гнезде. Все виделись ему посторонними в комнатах, десятилетиями служивших убежищем неразлучной пары перед лицом огромного мира.
Андрей Владимирович встал, отошел в сторонку, извлек из внутреннего кармана пиджака сотовый и вполголоса вызвал машину к подъезду. Затем вернулся к отцу и осторожно взял его под мышку:
– Пойдем, па.
– Куда? – встрепенулся старший Полуярцев.
– Ко мне, – в очередной раз сказал младший. – Зачем тебе оставаться здесь одному? У нас дома поживешь, займешься внуками, Лена обо всем позаботится.
– Лена? Разве она занимается домом?
– Ну какая разница? Ей не обязательно самой мыть посуду, чтобы следить за порядком. Поселишься в своей комнате, почитаешь, музыку послушаешь.
Дядя Сережа и тетя Наташа подключились к уговорам, всячески расписывая выгоды пребывания в уютном домике племянника. Из окон его скромного жилища на окраине города открывался замечательный вид на поля и леса, без малейших признаков индустриализации, словно вернулись дикие времена человечества.
Андрей Владимирович решительней потянул вверх со стула тяжелое безвольное тело отца, и тот в конце концов оперся ногами об пол и встал по-настоящему. Под утешительные речи вдовца удалось вывести из квартиры, в которой остались его шурин со свояченицей, и провести по лестнице вниз, на улицу, где уже припарковался персональный синий "Фокус", полностью перекрывший проезд другим машинам.
Оба Полуярцевых забрались в машину. Старший – мягко осев на заднем сиденье, младший – пружинисто запрыгнув с другой стороны. Машина тронулась, медленно поплыли мимо подъезды родительского дома, затем, после выезда на улицу, знакомые с детства городские виды полетели за окнами быстрее, а Андрей Владимирович впал в задумчивость.
Дорога от дома до дома на индивидуальных колесах занимала буквально несколько минут, но сирота не замечал времени. Воспоминания беспокоили его нотками неустроенности и забытых волнений.
Маленький Андрюшка в свое время пошел учиться вовсе не в ту школу, где учительствовала его мама, чему несказанно удивился. Пару лет перед наступлением этого важного жизненного рубежа мальчишка наивно представлял себя гордо идущим по светлым широким коридорам незнакомого загадочного учреждения за ручку с мамой, под завистливыми взглядами остальных школьников. Ему мнилась близость к учителям, а не к одноклассникам, привилегированность, хотя самого слова он тогда не знал, даже избранность. И вышел один пшик. Его записали в ближайшую к дому школу, первого сентября мама отправилась к себе на работу, а сын с папой в одиночестве побрели к храму среднеобразовательных знаний в качестве простых смертных. Отец торжественно держал в одной руке огромный белоснежный букет, в другой – горячую ладошку сына, и оба учились гордиться своей скромностью.
В звонок Андрюшка не звонил, стоял в общем строю первоклашек, а когда строй обернулся неровной колонной, он оказался в ее хвосте. Расстроенный и испуганный, попал в классе на последнюю парту. Не умея еще ценить выгодность занятой позиции, огорчился еще больше, на глазах закипели слезы. Учительница попросила детей написать на листочках бумаги слова, какие кто умеет. Андрейка написал "мечь", имея в виду "мяч", но узнал о своей неудачей вечером, выкладывая маме впечатления от первого школьного дня. Зато оказался едва ли не единственным из всех, умеющим читать. Умеющим в полном смысле слова. Пара его соперников, также заявивших об аналогичном умении, в действительности читали по слогам, а он – больше ста слов в минуту, едва ли не по максимальной норме, установленной на весь срок обучения вечному искусству. В памяти осталась гордость и сознание собственного превосходства.
Дальнейшие школьные годы протекли медленно и однообразно. Очень скоро Андрей узнал, что мать требует от его учителей особого внимания к своему сыну. А именно – спрашивать с него больше, чем с остальных детей. Впоследствии она часто объясняла, что необходимость обращения к репетиторам в старших классах всегда объясняется усредненной интенсивностью преподавания в набитом учениками классе, а для Андрюшки экстремальные условия получилось организовать прямо за государственный счет, в казенном помещении. Его не обучали по отдельной программе, просто ставили едва ли не тройки за ответы, достойные пятерки в исполнении любого из одноклассников. Такие тройки объяснялись, например, наличием другого решения, такого же правильного, как предложенного Андреем, но более изящного или оригинального, в общем красивого. Сочинения по литературе от него требовались какие угодно по содержанию, только не повторяющие версию учебника или учителя – поэтому в большинстве случаев юный Полуярцев вынужденно избирал вольные темы (при их наличии). При отсутствии оных – изо всех сил напрягал слабые подростковые способности в поисках новых слов. Изменять официальные трактовки не позволялось, но собственный язык маскировал их под самостоятельные. Если домашнее задание по русскому языку требовало составить несколько предложений по заготовленным схемам, от Андрея требовалось сочинить связный текст, либо полностью завершенный, либо представляющий собой как бы фрагмент чего-то большего. Такие упражнения ему даже нравились – иногда он сочинял настоящие батальные сцены, развлекая не только себя в момент творчества, но и учительницу в часы проверки тетрадей.
Преподавательница математики, мать ни разу не подсказала сыну правильного решения задаром. Иногда он сидел до поздней ночи со слипающимися глазами, с бессильной искренностью пытаясь понять ее объяснения, случалось – так и шел наутро в школу с невыполненным домашним заданием. Вечером мать проверяла, получил ли он двойку, и если дневник сохранял девственную чистоту, сама устраивала ему грандиозную Варфоломеевскую ночь, выматывая все силы и силком принуждая сына победить непокорный предмет. Учился он хорошо по всем предметам, но при этом литературу и историю воспринимал чем-то вроде развлечения, а алгебру с геометрией, физику и химию в сокровенных мыслях проклинал денно и нощно. Мать, напротив, презирала за никчемность гуманитарную сферу деятельности и раздражалась очевидной неодаренностью отпрыска в отношениях, полезных для общества. Повзрослевшего сына, желавшего поступить на истфак, она долго пытала вопросами о причинах, побуждающих его заниматься не делом, а тем, чего нет. В ответ он пускался в бесконечные рассуждения о национальном чувстве и воспитании гражданской ответственности, но не встречал понимания. Мать полагала фундаментом того и другого развитие точных наук и технологий.
"Фокус" вкатился во двор дома, Полуярцевы выбрались из него, причем, старший сделал это самостоятельно, почти с легкостью. Машина задним ходом выбралась на улицу, а отец и сын вошли в открывшуюся им навстречу дверь. Лена поцеловала свекра в щеку и произнесла несколько слов соболезнования, потом обняла мужа. У нее за спиной смирно стояли восьмилетние близнецы Гордей и Савва. Они уже знали, что бабушки не стало, и не понимали, как такое оказалось возможным. Дед внуков не обнял и как бы не заметил, молча направился в комнаты, неуверенно проходя через двери. Задумывался о том, правильно ли он помнит план сыновнего дома. Оказалось – правильно.
– Как он? – тихо шепнула Лена, в тайне не только от вдовца, но и от сыновей.
– Ничего, – пожал плечами Андрей Владимирович. – Держится. Могло быть хуже.
Младший Полуярцев хорошо помнил отношения родителей, озадачившие его в период полового созревания. Именно тогда он осознал, что главой семьи является мать, хотя отец зарабатывал больше, как и положено типичному отцу семейства. Деньги он полностью отдавал жене и потом просил их у нее на собственные надобности так же, как и его сын. Мать сама принимала решения о целесообразности тех или иных трат – могла выделить сумму больше запрошенной, но чаще производила существенный секвестр или отказывала начисто. На свои дни рождения муж и сын получали щедрые подарки, веселые поздравления и редкостное угощение. Существовали особые пироги с вишней, которые вкушались строго с интервалом в полгода – в честь очередных годовщин появления на свет представителей мужской части семьи. Дату рождения матери сын не знал ввиду ее абсолютной секретности. Она не видела поводов для торжества в наступлении очередного дня, каким бы числом он ни обозначался. Рассказывала иногда о своей уверенности в том, что возраст можно заколдовать, если не вспоминать о нем.
Родители никогда не спорили друг с другом. По крайней мере, Андрей Владимирович не помнил ни их споров, ни, тем более, ссор. Иногда возникало несогласие или взаимное непонимание, но они не перерастали во что-либо более серьезное. Просто мать с самого начала, буквально в течение минуты после зарождения несуразицы, безапелляционно произносила последнее слово в дискуссии, и отец замолкал. Понимал бессмысленность и бесперспективность разговора. Наверное, опыт совместной жизни научил его простой истине – жена никогда не ошибается. То есть, он мог в душе полагать, что она не права здесь или там, но сама супруга всегда считала иначе, и изменить ее убеждение не мог никто. Не могли даже ее собственные родители, пока жили на белом свете. Пытались уговорить ее не связывать жизнь с неудачником, после свадьбы время от времени повторяли ей в разных ситуациях "вот видишь!", но упрямица оставалась при своем непоколебимом мнении.