Почти бесшумно, как большие светлячки, двигались во все стороны тягачи-буксировщики, специальные машины, полуторки, выделенные для обслуживания полетов, и немногочисленные легковушки, развозившие по аэродрому старших начальников. Прожектористы дали яркий желтый луч. Он постоял несколько секунд почти вертикально, не в силах достать до безоблачного звездного неба, а потом, разрубив надвое летное поле, лег точно на бетонированную взлетно-посадочную полосу. Стойкий, не колеблющийся свет выделил ровный ряд стоявших на линии предварительного старта истребителей. Черные фигурки летчиков, техников и механиков суетились около них с завидной муравьиной старательностью. Горелов подумал, что там среди них расслабленной походкой шагает и его сосед, лейтенант Комков. "Почему он такой утомленный?.. А говорит любопытно. Интересный парень".
Алеша включил настольную лампу, к которой моментально устремилась целая эскадрилья комаров, взял со стола фотографию летчика в гроздьях мандаринов и на оборотной стороне прочитал выцветшую надпись: "Родная Катя! Энное время ты можешь за меня не волноваться. Очень трудно дался в бою тринадцатый "мессер". Не зря говорят, что тринадцать - чертова дюжина. А на том "мессере" был действительно нарисован рогатый черт, и пилотировал его какой-то ас, барон, что ли. Я получил в том бою легкое ранение и теперь не столько лечусь, сколько отдыхаю в Цхалтубо. Природа здесь чудо. Видишь, какие мандарины вымахали. Вот бы Ваську нашего сюда - дал бы им жизни. А о тебе и не говорю. О тебе можно пока только мечтать. Обнимаю и целую. Вечно твой Виктор".
Алеша бережно поставил фотографию на место, еще раз полюбовался худощавым лицом Комкова-старшего и тотчас же с грустью вспомнил обелиск над Днепром, белозубую улыбку отца на фотографии, хранившейся у матери. "Значит, мы оба выросли без отцов, - подумал он, - с Василием стоит подружиться".
Он выключил свет. Тем временем на аэродроме ночные полеты шли своим чередом. На стоянках запели турбины. Сначала послышался тонкий плавный свист, но вскоре обрел он силу и превратился в рев, водопадом обрушившийся на окрестности. Грозные языки пламени вспыхнули за соплами самолетов, и загудел на все голоса ночной аэродром. Одна за другой стали взлетать боевые машины. По мере их удаления гул турбин становился мягче и тоньше. К голубым звездам полуночного неба прибавлялись новые: красные и зеленые. Это горели на плоскостях истребителей заветные огоньки АНО.
Потом на летном поле наступило затишье. Только желтый глаз прожектора иногда вспарывал темень над широким полем аэродрома.
Сонная истома одолела Горелова, и он задремал. Алеше снился родной Верхневолжск, яркий летний день после дождика. Он, маленький, шлепая босыми ногами, смеясь, убегает от настигающей его матери. Впереди крутой волжский берег. Он смело кидается с обрыва в реку, долго летит вниз головой, а прохладная вода все не прикасается и не прикасается к нему. И вдруг небывалой, силы взрыв наполняет уши режущей болью. Все уплывает в сторону: и мать, и река, и дождевые лужи. Горелов открывает глаза и видит непонятные багровые отблески, мечущиеся по стенам комнаты. Вскочив с кровати, он бросается к окну и каменеет. Его сон действительно был прерван страшным взрывом. За окном - аэродром, но таким еще никогда не видел его Горелов за короткую свою службу в авиации.
По тем же рулежным дорожкам, оглашая сиреной южную ночь, мчится белая "санитарка". Впереди - успевшая ее обогнать пожарная машина. Зябко сник луч прожектора, застыл неподвижно над восточной окраиной летного поля, и в блеклом его свете Алексею представилась зловещая картина. Он увидел яркий костер. Пламя корежило упавший на землю истребитель и так быстро пожирало легкий металл, что пожарная машина была уже явно ненужной.
В желтой полосе рассеянного света прожекторов показались темные силуэты. Это люди со всех стоянок бежали к месту взрыва. Бежали изо всей мочи, хотя твердо знали, что случившегося уже не поправить и они совершенно бесполезны человеку, погребенному под грудой горящих обломков.
Охваченный смутным беспокойством, Алеша стремительно оделся и тоже побежал на аэродром. Ветер свистел у него в ушах, фары обгоняющих автомашин слепили глаза, а он бежал все быстрее и быстрее, еле успевая переводить дыхание. Когда он приблизился к месту падения самолета, шаги его стали медленнее, а дыхание тяжелее. Пламя, угасающее под струей из брандспойта, уже долизывало высокий стрельчатый киль. Пожарники разгребали обломки. Горелов, втиснувшись в кольцо людей, увидел, как один из пожарников положил что-то на развернутые носилки, а другой негромко, но так, что многие расслышали, произнес:
- Здесь еще кисть с часами.
И Алексей понял - речь шла о человеке. Нехорошее предчувствие сдавило грудь. В отсветах угасающего пламени появилась фигура замполита, коренастого, со шрамом во всю щеку, подполковника Жохова, которому несколько часов назад представлялся Горелов. Замполит, подойдя, скользнул горестными глазами по лицу новичка и глуховатым голосом курильщика проговорил:
- Зря пришли, лейтенант. Не надо бы вам...
Алексей почувствовал, как свинцовой тяжестью наливаются ноги. Мимо него на санитарных носилках пронесли небольшой комок, накрытый белой простыней, - так мало осталось от человека, находившегося в кабине истребителя, дышавшего и говорившего несколько минут назад.
На огромной скорости примчалась "Волга". Из-за руля выскочил всклокоченный комдив. Он сегодня не был на ночных полетах и только что приехал из города, расположенного в восьми километрах от летного поля, - там находилась его квартира. Кольцо людей разомкнулось, словно разрубленное, и по образовавшейся просеке Ефимков тяжело и угрюмо прошагал к обугленным останкам самолета. Безмолвными тенями его сопровождали замполит Жохов, инженер и командир полка - щеголеватый, с тонкой талией, черноглазый майор Климов. Не оглядываясь на них, огромный, как монумент, Ефимков односложно спросил:
- Климов, вы все время держали с ним связь?
- Да, товарищ командир.
- Что он радировал?
- На двенадцати тысячах метров, после выхода из атаки, передал: чувствую тряску. Потом на две минуты связь прервалась. Я несколько раз его запросил - почему молчите? В наушниках сначала послышался стон, затем он очень отчетливо, хотя и слабым голосом, ответил: "Мне плохо".
- Это я знаю! - грубо перебил Ефимков. - Еще какие детали вам известны?
- Надо прослушать ленту магнитофона.
- Спасибо за совет! - отрезал комдив, и даже в полумраке огромные его белки гневно блеснули. - Я вижу, майор, на вас очень плохо действует бессонница, если даете такие само собой разумеющиеся рекомендации. Почему не проконтролировали лейтенанта Комкова перед допуском его к ночному полету?
- Он недавно прошел ВЛК, - тихо сказал замполит Жохов, - кардиограмма была хорошей, да и все другие показатели на месте.
- На месте, на месте, - грозно проворчал Ефимков, - а где теперь это место? На кладбище, вот где.
Он повернулся к ним всей громадой своего мускулистого тела и медленно зашагал к "Волге". Неведомая сила оторвала в эту минуту тяжелые Алешины ноги от земли.
- Товарищ полковник!
Ефимков уже у самой машины удивленно попридержал шаг, открыв дверцу, скосил на Алешу глаза:
- Ты-то откуда здесь взялся, Горелов?
- Товарищ полковник, - заглатывая слова и от этого еще более волнуясь, заговорил Алексей, - виноват... Я виноват. Он перед полетом на усталость мне пожаловался, а я не настоял, чтобы он от задания отказался, и командиру сообщить стыдным посчитал. Виноват!...
- Ну и спасибо за откровенность, - отмахнулся досадливо полковник. - Час от часу не легче.
Хлопнула дверца. "Волга" с места взяла скорость и помчалась поперек аэродрома к слабо освещенным ночным окнам штабного здания.
4
Горелов не спал до рассвета. Лежа на спине, он воспаленными глазами смотрел в давно не беленный потолок.
Почему командир дивизии его не выслушал и не расспросил подробнее? Почему даже не выругал столь же резко, как майора Климова и замполита Жохова? Ведь он, лейтенант Горелов, больше всех виноват, только он мог предотвратить катастрофу - и не сделал этого. Почему он не забил тревогу, узнав о настроении Василия, не пошел к командиру полка или его замполиту? Пусть бы отстранили от полетов Комкова и тот бы надолго с ним из-за этого вмешательства рассорился. Но ведь он остался бы жить. Смеялся бы и рассуждал о полетах, женился на студентке Любаше, допил бы свой боржоми, которым запасся в военторге. Словом, носил бы по земле свою молодость, а потом зрелость и старость еще долгие годы.
А теперь обгорелые его останки унесли санитары. Как же это все так? Почему на него, Горелова, никто не обрушился как на виновника, почему он должен терзаться один?!
Алексей вскочил, зажег свет и заходил по комнате. Ему было тоскливо среди вещей, хранивших на себе прикосновения Комкова, согретых теплом его рук, расставленных в том порядке, в каком он любил. Виски трещали от боли.
- Василий, прости! - прошептал Алеша.