"Нечего сказать, хорошо же ты начал свою летную службу! - казнил он себя. - А в чем, собственно говоря, твоя вина? - возник в его сознании другой, уверенный голос. - Что, собственно, произошло? Твой однополчанин, еще не успевший даже стать тебе другом, доверчиво открыл душу. Он поставил тебя в известность, что не хотел бы летать на истребителях этого типа, что его тянет назад, к МИГам, что на новых машинах он устает и уходит на полеты расслабленным. Ты посоветовал ему отказаться от очередного полета и был им же за это высмеян. Мог ли ты после всего этого, вопреки согласию Василия идти к командиру полка и настаивать, чтобы его исключили из плановой таблицы, доказать, что этот человек, совершенно здоровый физически, не должен лететь? Что бы сказал о тебе тот же майор Климов, замполит Жохов, сам Комков? Они бы посчитали твое заявление наивным и несерьезным. Где же правда? Виноват я или нет?"
За окном серый рассвет. Мелкий неожиданный дождик прибивает тугими брызгами травку, а на обгоревших обломках разбившегося самолета капли дождя как следы. Мрачно молчит аэродром. В штабе полковник Ефимков перечитывает коротенькое донесение на имя командующего:
"В ночь на 7 июля 1961 года во время полетов на отработку перехвата воздушных целей старший лейтенант Комков В. В. с высоты двенадцать тысяч метров передал о появлении тряски в самолете. Через три минуты сообщил, что ему плохо. На этом связь с летчиком прекратилась. Самолет упал на восточной окраине аэродрома и взорвался. Старший летчик Комков В. В. погиб. Причина катастрофы: потеря летчиком сознания. Мною отдан приказ о проведении тщательного расследования".
* * *
Еще не было и семи утра, когда побледневший и осунувшийся лейтенант Горелов остановился возле знакомой ему, обитой кожей двери с дощечкой: "Командир дивизии". Нет, у молодого летчика не дрожали коленки перед предстоящей встречей. Спокойно и уверенно толкнул он дверь.
Незнакомый лейтенант, дежуривший в приемной комдива, вопросительно поглядел на Алексея:
- Я вас слушаю.
- Мне надо видеть командира дивизии.
- Вас он вызывал?
- Нет, но у меня серьезное дело.
- Полковник занят в связи со вчерашним. Вы же знаете.
- Знаю. Я тоже в связи со вчерашним.
Дежурный пожал плечами и скрылся за дверью кабинета. Возвратился он очень скоро, почти тут же, и развел руками.
- Должен вас огорчить. Сказал: "Я в курсе, но принять сейчас не могу".
С низко опущенной головой поплелся Горелов в гостиницу. Что же делать, если полковник Ефимков, знавший его на протяжении двух лет, даже видеть его сейчас не хочет? Значит, слишком велика его вина.
Приближалось время завтрака, но Алеше и думать было противно о еде. Ощущая слабость, поднялся он к себе на третий этаж, не раздеваясь, лег. С фотографии, стоящей на столе, на него укоризненно глядел военный летчик со шпалой в петлицах и, казалось, говорил: "Не уберег. Как же ты это? А?"
- Да не мог же я. Честное слово, ничего больше не мог сделать, - прошептал Алексей, чувствуя звон в висках и сухость во рту.
Как он заснул - не смог бы сказать. Видимо, сон был хрупок, как и у всякого возбужденного человека. Гулких шагов по коридору Алеша не услыхал. Но когда еле-еле скрипнула дверь, вскочил и замер от удивления. Чуть пригибаясь в дверях, в комнату вошел полковник Ефимков. Снял с головы фуражку, обнажив на лбу дорожку бисерного пота, глазами поискал на столе место, куда бы ее положить. Мохнатые, с проседью брови его сомкнулись над переносицей, отчего озабоченность на загорелом лице комдива проступила еще больше. Подвинув к себе стул, Ефимков сел.
- Ну, здравствуй, - спокойно произнес он, оглядывая Горелова. - Чего ж это ты на кровать в брюках да еще обутым взгромоздился? Я, кажется, не этому тебя обучал. Конец света, что ли, пришел?
- Кошки на сердце скребут, товарищ полковник.
- Кошек гони, - мрачно изрек Кузьма Петрович, - конца света тоже не предвижу. А ну-ка, дай лоб. Что-то ты мне не нравишься, парняга. - Он положил тяжелую ладонь на лоб лейтенанту, потом потрогал его щеки. - Так и есть. Градусов тридцать девять, не меньше. Небось южную лихорадку подцепил, да и нервишки сдали. Врача к тебе пришлю, чтобы все на уровне было. Ну а теперь рассказывай, зачем ко мне в кабинет ломился?
Горелов сел на койку и откровенно поведал комдиву о своих мучениях. Ефимков невесело покачал головой.
- Полагается в авиации по закону, установленному самой жизнью: если чувствуешь, что не готов к полету, заяви об этом и от полета откажись. Если знаешь, что твой товарищ не готов к полету, тоже скажи об этом командиру.
- А я вот не сказал, - признался Горелов.
- Юридически к тебе нельзя предъявить никаких претензий. А вот с точки зрения человеческой совести...
- Надо меня судить, - перебил комдива Алеша, но полковник, поморщившись, мотнул головой.
- Надо бы, конечно, - сказал он спокойно, - если бы ты промолчал.
- А разве я не промолчал? - горько воскликнул Алеша. - Разве я сказал о своих сомнениях командиру полка, вам или врачу?..
- Чудачок, - усмехнулся Ефимков и зачем-то потрогал усы. - Врач немедленно бы подтвердил, что Комков физически здоров и нет никаких оснований не допускать его к ночному полету. Вот ведь фабула-то какая! - Полковник побарабанил пальцами по коленке, потом, помолчав немного, спросил: - Так, говоришь, он и стихи тебе читал?
- Читал, товарищ полковник.
- Какие же?
- "Земля нас награждала орденами, а небо награждало сединой".
- Неважнецкий симптом. - Ефимков достал из кармана старомодную трубку, с искусно вырезанным чертом, набил ее и, не раскуривая, отвел влево руку. - Если летчик выходит на полеты, как тореадор на корриду, его нельзя и близко к боевой машине допускать. Жаль только, прибора такого нет, чтобы определять неуверенность.
- Мне он дал в руки такой прибор, - быстро возразил Алексей, - свою откровенность.
- Хрупкий прибор, - хмыкнул Ефимков, - и не всегда верный.
- Почему же?
-- Да потому, что я тоже иной раз в кабину усталым сажусь. Только я себя в этих случаях переламываю и никому об этом ни гугу. Но попытался бы кто-нибудь отстранить меня от полета! Вот, брат, какая она штука, жизнь... тонкая!
- Значит, я все-таки виноват...
- Чудак, - покачал головой Ефимков, - сказано, чудак, чудак и есть. Существуют такие ситуации, которые не только законам, но даже собственной совести - более тонкому инструменту - не подсудны. Дай-ка лучше огонька.
Откинувшись на спинку стула, комдив выпустил в низкий потолок тонкую струю дыма.
- Вам теперь плохо, товарищ полковник, - сочувственно промолвил Горелов, - только дивизию приняли - и катастрофа... могут и выговор.
- Выговора посыплются, - подтвердил комдив, - за этим дело не станет. Да что - выговора. В них разве дело? Человека нет. Понимаешь, Горелов, - человека. А что такое человек? - спросил он разгоряченно. - Что может быть выше и сложнее? Мы придумали истребители, летающие на сверхзвуковых скоростях, кибернетику, в космос забрались. Но какой Главный конструктор в состоянии изобрести человека? Полковник снова сел, покосился на застеленную кровать Комкова. - На фронте у нас традиция была: если летчик не возвращался из боевого вылета, никто на застеленную кровать не ложился. Пусть и его койка так постоит.
- Хорошо, - шепотом откликнулся Алеша.
Ефимков вздохнул:
- Каково его матери... Ей за пятьдесят. Для слабого материнского сердца такое известие... сам понимаешь... - Докурив в молчании трубку, полковник встал, с хрустом разминая спину, прошелся по комнате. - Вот ведь, черт. Тебя-то я выслушал, а о своем деле позабыл. Я же к тебе тоже пришел по делу.
- По де-лу? - удивился Горелов.
Ефимков ласково потрепал его по плечу:
- Вот что, Алеша. По училищу знаю тебя как способного художника. Здесь у нас этого сделать некому. Ты видел Василия Комкова. Ты получишь его увеличенные фотографии. Комков был честным человеком. Погиб как солдат. При расследовании катастрофы выяснилось, что он до самой последней секунды за машину боролся. Даже в полусознательном состоянии. О катастрофе и не думал. Так ты вот что. Должен срочно большой портрет его написать. Я сейчас к тебе врача пришлю, пусть он тебя микстурами заморит, а потом за дело. Кисти и все прочее тебе из клуба доставят. Сможешь до вечера сотворить?
- Смогу, товарищ полковник.
- Вот и спасибо. Мы этот портрет над его гробом повесим. Через час на самолете мать его к нам ожидается.