- Так у вас же всего этого еще нет. Вы на три-четыре года каких-нибудь меня постарше.
- Вот чудак, разве же это по заказу происходит? Любовь - это не пенсия за выслугу лет. Положитесь на мой личный опыт. Через полгода будете гулять у меня на свадьбе. Хорошая девушка. Честное слово, хорошая.
- Как зовут-то хоть? - спросил Алеша, тронутый счастливым блеском его глаз.
- Любашей, - охотно ответил Комков, - здешний финансово-экономический техникум кончает. Сейчас у них самые горячие денечки - экзамены идут. Жаль, сегодня ночные полеты. Я бы вас познакомил. Однако чего мы стоим, пора в столовую.
После обеда они сразу возвратились домой. Жаркая погода вынудила обоих раздеться. Комков перед вечерними полетами прилег, как и полагалось летчику, но сон не шел, и он с удовольствием продолжал расспрашивать соседа об авиаучилище, из которого тот прибыл, об однокашниках - среди них могли оказаться и его знакомые. Алеша рассказал, как добирался в Соболевку, вспомнил мрачного ночного железнодорожника.
- Это капитан Савостин, - усмехнулся Комков. - Он в нашей дивизии служил. В прошлом году уволили.
- Плохо летал? - осведомился Горелов. - Или по пословице: четыре раза по двести, суд чести и миллион двести?
Василий пожал плечами:
- Да нет. Просто наступил кому-то на мозоль. А потом в порядке сокращения личного состава стали нас омолаживать. Полагалось людей физически слабых и старшего возраста с летной работы уволить. Ну а омолаживанием кто занимался в нашей части? Одни старички, которым, моя бы воля, давно пора на пенсию. Вот они вспомнили строптивость этого капитана и записали его в "миллион двести". Теперь ходит по перрону, фонариком машет, дежурный по станции, так сказать. Впрочем, не будем обсуждать, лейтенант, действия старших. По уставу не положено. - Комков замолчал, но всего на минуту-две. - Подойдите к окну, Алеша, и посмотрите на аэродром, - позвал он внезапно.
Горелов встал у раскрытого настежь окна. Отсюда, с третьего этажа, летное поле производило внушительное впечатление. Над выгоревшей, вылинявшей за лето травкой господствовал белый цвет металла. Самолеты с длинными фюзеляжами и непропорционально короткими острыми крыльями рядами стояли на бетонных дорожках. Техники и механики хлопотали около восьми машин, выведенных на первую позицию. Этим машинам с наступлением темноты предстояло раньше других подняться с бетонированной полосы, и Алеша подумал, что среди них, вероятно, стоит и машина его соседа по комнате.
- Ну как? - разомлевшим голосом спросил Василий.
- Нравится.
- Эффектное зрелище. Вы на какой матчасти кончали школу?
- На "мигарях". Но потом летал немножко и на этих.
- И что скажете?
- Еще не разобрался как-то. По-моему, эти сложнее.
- Люблю летать на "мигарях", - задумчиво резюмировал Василий. - Для меня они ясная и четкая конструкция. А эта труба все пожирает: и знания и силы. Из нее после полета выходишь мокрый, как мышонок. А в воздухе чуть зевнул, и кажется, что не ты ею управляешь, а она тебя таскает. Иногда идешь на полеты такой усталый... Вот как сегодня.
Горелов с каким-то жалостливым чувством посмотрел на Комкова. Зачем он так мрачно? Полузакрытыми были глаза соседа, и на веснушчатом его лице лежала печать невеселого раздумья. Тревога проникла в Алешино сердце.
- Я вас не понимаю, Василий.
- А чего же тут понимать? - ответил тем же дремотным голосом Комков. - Что сказано, то и сказано.
- Но позвольте откровенно...
- Давайте на самых максимальных оборотах откровенности. Мы же соседи и, думаю, скоро станем настоящими друзьями.
- Вот поэтому я и хочу, Василий, - нескладно начал Алеша. - Мне кажется, если вы хотите летать на МИГах и чувствуете, что вот этот тип самолета вам противопоказан, откажитесь от полетов на нем.
Комков пошевелил сухими губами.
- Отказаться? Да вы что, Алеша. У нас все-таки воинская часть, а не кружок художественной самодеятельности. - В его усталом голосе прозвучала грустная усмешка. - Да и притом, что обо мне в полку подумают...
- Ничего не подумают! - запальчиво воскликнул Горелов. - Да как же можно ложное самолюбие приносить в жертву здравому смыслу?!
- А вы бы отказались? - прозвучал контрвопрос.
- Я бы?.. - Алеша запнулся.
- Вот то-то и оно! - вяло заметил Василий. - Два - ноль в мою пользу. Самое трудное - это победить самого себя. Многие полководцы именно потому и обрекали свои армии на полный разгром, а народы на страшные жертвы, что не могли в критическую минуту победить себя, выйти и сказать: вот я такой и сякой. Вы мне верили и верите. Но вы не знаете самого главного: раньше я мог, а теперь не могу, освободите меня... Ладно, перестанем об этом говорить, - закончил Комков примиряюще.
Но сон к нему не шел, и усталый мозг снова настраивал на разговор.
- Я очень часто думаю о сегодняшней нашей авиации, - продолжал рассуждать Василий. - Огромные скорости. Перегрузки, от которых мельтешит в глазах, а лицо уродуют гримасы. И вместе с тем кабина - это целая лаборатория. Как же много требуется от тебя, чтобы пилотировать такой самолет! И силенки сколько, и знаний. Попробуй сейчас сядь в кабину, не зная физики, алгебры, теоретической механики. Не много налетаешься. Мне вспоминается, как нам новый наш командир, Кузьма Петрович Ефимков, про войну и поршневую технику рассказывал. Тогда, говорит, иные воевали по принципу: или грудь в крестах, или голова в кустах. Гашетки, ручка, сектора газа, педали - вот и все. Он, конечно, утрирует, но многое верно. Разве сейчас с семиклассным образованием сядешь на истребитель?
- И все равно так же, как и в войну, кроме знаний и физической подготовки, нужно еще одно условие, чтобы летать.
- Какое же?
- Призвание, - тихо произнес Алеша.
- Лирика это, - отмахнулся Комков, - об этом призвании хорошо у поэта одного сказано, вот только забыл его фамилию:
Земля нас награждала орденами,
А небо награждало сединой.
А впрочем, давайте лучше завтра договорим. Мне и впрямь пару часочков не грех соснуть. Боржоми не хотите? В наш военторг позавчера завезли, так я пять бутылок взял.
Горелов поблагодарил и отказался. Дождавшись, когда Василий заснет, он вышел из гостиницы. Надо было сдать в политотдел открепительный талон, стать на вещевой учет, зайти к замполиту полка.
Когда через два часа он возвратился, Комков встретил его на пороге. На нем была уже летная курточка песочного цвета с поблескивающей "молнией".
- Вот и хорошо, что пришли. Я с собой ключ брать не буду, зачем он мне в кабине.
- Отдохнули хорошо? - поинтересовался Горелов.
Василий дружелюбно похлопал его по плечу.
- Да что вы меня, как замполит или полковой врач, исследуете? Это им по штату положено такие вопросы перед вылетом задавать.
- Я ваш сосед, - с улыбкой напомнил Алеша, но Комков и тут отпарировал:
- А дистанцию между старшим и младшим летчиком забыли?
- Не забыл, Василий. Только вы мне очень усталым сейчас кажетесь. Не надо бы вам сегодня на ночные. И задание сложное небось?
- Э-э-э, бросьте-ка причитать, батенька, как говаривал один хирург, вскрывая совершенно здорового пациента. Задание как всегда: перехват в стратосфере. Наберу высотенку, атакую в стратосфере цель - и домой. Так что гуд бай, геноссе, если перейти на помесь английского с немецким, - засмеялся Василий. Он пытался произвести на Алексея впечатление бодрого, уверенного в себе человека, но тени усталости лежали полукружиями у его глаз. Поняв, что обмануть соседа не удалось, он вздохнул - хочешь не хочешь, а идти надо.
Дверь почти бесшумно затворилась, и вскоре быстрые шаги Комкова замерли в лестничном пролете.
Оставшись один, Горелов распаковал свой чемодан с нехитрым холостяцким имуществом. Потеснив в платяном шкафу вешалки соседа, нашел место для шинели и двух военных костюмов, штатских брюк и рубашек. Потом написал коротенькое письмо матери, сообщив, что доехал благополучно и вполне прилично устроился. Покончив с делами, разделся и в одних трусах сел у окна.
Быстрые южные сумерки плотно обволакивали степь, принося с собой после душного дня прохладный ветерок. Картина ночного аэродрома волновала. Алексей пожалел, что не захватил с собой этюдник, подрамник, краски, кисти. Ночной аэродром так и просился на полотно! Раздольные бетонированные полосы были окаймлены гирляндами зеленых электрических лампочек. Эта дорожка приветливо горевших огоньков бежала вперед, к самому краю летного поля, и казалось, дальше тоже отрывалась от земли, устремляясь вместе с самолетом к голубому, ровно мерцающему звездному куполу ночного неба... То ласково зеленым, то предостерегающе красным, запрещающим посадку светом загоралось и гасло электрическое стартовое Т - издревле знакомый всем авиаторам посадочный знак. Очевидно, это электрики опробовали световую сигнализацию перед полетами.