– Мастеров ставить только в провинциях. В Царьграде, да ни исконных арийских землях нельзя, там волхвы и Мастера такого класса, что если вскинутся, то и нам шеи сломают. Там свой должен быть. Там дом. Там тихая гавань, покой на старости лет. Туда кто-нибудь из нас потом старшим на стол уйдет, другим покой создавать и надегу. Там чаша нашей судьбы. Чаша наша, и Доля.
– Согласен, – Вступил в разговор молчащий до этого Готфрид, – В каких провинциях мы быстрее всего обстроимся, где у нас помога в князьях, туда и надо Мастеров сажать. Они сами потом свои пределы расширят. Где мечом, где словом. Говори Звяга, ты мудер и хитер, все заранее взвесил.
– Конечно же, здесь в Галлии, любимой вами, ныне Францией прозываемой. Но не все так просто. Аквитанцы – катары свои обычаи чтут, над ними должен свой Мастер стоять, так же как над Пуату, Провансом и Овернью. Что ж тут скажешь древние медвежьи роды, считай, от самих Меровингов себя числят. Бесспорно, что на острове у Англов, где саксы осели и у шотландцев свой Мастер должен быть, из друидов их. Каталония и Арагон – древние арийские земли. К ним да в Порту со своим уставом не суйся. Там своих Мастеров найдем. Да, пожалуй, еще в Угорщине, у внуков Аттилы, придется из старых волхвов Мастера ставить.
– Ты прав, – Перебил Бернара Готфрид, – Однако помни. Доверяй, но проверяй. Потому ввел бы я должность смотрителя, доглядчика, за Мастерами этими, что бы в мыслях у них какой измены не родилось. А в командоры Домов братских давал бы им только самых верных братьев у нас, в Святой Обители воспитанных.
– Опять ты прав, – Бернар не обиделся на то, что Готфрид перебил его. Он первый раз видел такую горячность у всегда сдержанного воина.
– Значит, душой за дело болеет, – Подумал Бернар.
Обсуждение затянулось. Обговорили и то, какие Дома и где должны стоять, как делится братство по иерархии в мирное время, и как в бою. Что есть? Где спать? И многое, многое другое. Устав, теперь называемый Орден, приобрел законченный вид и отточенность. Даже права мастеровых и местных наемников оговорил мудрый Бернар в Ордене. И последним утвердили братья и так уже хорошо известный там, в Новом Израиле боевой стяг Пегий Босеан. Побурчал Святой. Мол, от Перуна это все от старых Богов, но, вспомнив наверно, как сам под таким стягом не в одной сече выстоял, согласился. То не Бернар согласился, то Звяга в нем заговорил. Потому как неожиданно для себя выдохнул он и девиз боевой, с новой верой никак не согласующийся, но братьями поддержанный. С тех пор и пошло, что наравне с кличем "Босеан!" летело по полям сражений загадочное "Бог Святая Любовь!". Но тем братья были Звяге обязаны. Да еще по настоянию Роллана постановили белый плащ давать только посвященным, а остальным братьям черный. И еще оговорили братья, в тишине между собой. Что будет у Братства единая казна – Калита, кошель. И будут блюсти ее, как и у соседей их Приоров Сиона, верные стражи казначеи, Собаками прозываемые. А где будет лежать та казна, кроме как Высшие Мастера, да сами Собаки знать никто не должен, и в том главная тайна Братства. На печати же Братства порешили изображать или Храм свой в Святой Обители – Иерусалиме, по имени которого станут их потом называть храмовниками. Или двух братьев на одном коне, как символ солидарности воинов, или как символ того, что в каждом из них Чернобог и Беолобог одинаково свою Правь правят. Документы теми печатями запечатанные, да и сами печати называть "Было" потому, как это было, так и подтверждено честью братскою и печатью скреплено. Для всех с Храмом. Для своих – с всадниками, что бы понимали, что двойное дно в тексте написанном, как и в самой печати.
Главным Заморским Домом предложил Бернар, не свое Клерво, чем ни мало удивил Гога и его спутников, а укрепленный монастырь в Наварре. Под боком у Арагонских князей.
Кажется все оговорили братья, но въедливый Бернар, оставил с собой Жоффрея и Готфрида Бизо и долго с ними еще обсуждал. Что одевать в жару и холод? Какая лошадь должна быть у сержанта, какая у всадника? Скрупулезен был старый вой и обстоятелен. Наверно поэтому не рвалась его паутина. А уж тот, кто попал в его сети, пропал навсегда.
На следующий день Бертран сел с гостями за стол с самого утра. Уже строчили Орден переписчики, используя новые письмена, мало кому ведомые. Уже гонцы поторапливали неповоротливых князей, учтиво напоминая им о Соборе в Трое. Уже готовили бернардинцы загодя дубовые столы с напитками и жаревом. Кто ж не любит потешить себя славным застольем после дел праведных? А уж у княжеского рода, тем более в западных уделах, вдалеке от старшей руки жиром зарастающих и от лени вывших на луну, тем более.
Наступил день Собора. Съехались все и те, кого ждали и звали и те, кто сам себя хвалил. Святой приказал никого взашей не гнать. Посланцы разместились в главной зале Собора, с трудом всех вместивших. На почетном месте у алтаря сели посланцы Царьграда и Руси. Медоречивый Святой в этот раз мыслью по древу не растекался. Заранее заручившись поддержкой главных князей, он уже не убеждал и не юлил. Неистовый низвергатель и объединитель встал во весь рост и под сводами Храма голос его зазвучал, как набат. Коротко, по-военному, обрисовал он картину разложения и распада общего. Усобицы родов и отступа от веры и старшего стола. Правь ныне не правится, и Правда ныне не чтится. И закончил не по смирению, а по старому, волховски.
– Отступников не следовало бы убивать, если бы их можно было каким-либо другим способом удержать от слишком большой вражды или угнетения верующих. Ныне же лучше, чтобы они были истребляемы!
Тишина повисла в зале. Но, не обращая внимания, на гнетущее, почти осязаемое враждебное отношение к сказанному, Бернар продолжал, что только воинству Господню по силам удержать разгулявшуюся вольницу. Только Псы Господни вырвут из сердец, гордыней возгоревшихся, неминуемую спесь и презрение ко всем, кроме себя.
– Очистительным огнем и мечом праведным закон надо в мир нести. Так нам Господь наш завещал. Кто защитить вдов и сирот, слабых и беззащитных? На милость Божью уповают они! А милость ни доходит до убогих! Где честь и достоинство? Верность и добродетель! Пока на ангелов небесных уповать будем, всю Ойкумену, землю обетованную на клочки разорвут, по уделам растащат. Лежа на печи только калачи жрать сладостно! Князей на божий суд не вызовешь! Не по роду им! А пред кем ответ держать они будут? До Бога высоко! До царя далеко! Пора накинуть жесткую узду на княжью вольницу. Бешеный пес должен быть пристрелен без жалости! Не то всю стаю заразит! И будет стая не от врагов род стеречь, а своих же во дворе драть! Бешеного пса другими псами травить только свору портить. И на волков его выпускать, только бешенство множить. Для такого дела другие псы нужны – волкодавы. Специальной выучки, самим Всевышним освященные на дело святое. Общее!
Тишина в зале становилась плотнее, сам воздух с трудом пропихивался в глотки. Однако правда, сказанная Святым, была очевидна и пряма. Жить по старому было нельзя. Князья и дьяки понимали, что без Государевой руки и Государевого ока спорных вопросов не решить, и Суд Божий не всегда решение вопроса. Всем было ясно, что мечи у соседей наточены и только дело времени, когда они без пригляда из ножен вылетят. А коли, вылетят, когда их обратно в ножны вложат, и какой кровью они перед этим напитаются. Больно большую силу стал Чернобог по всей земле обетованной набирать начал. Уже капища разорять стали, уже волхвов конями топтать и друидов на дубы вздергивать. Заполняла словенские земли черная волна беззакония и безнаказанности.
– Пора взбесившимся псам стальной намордник и стальной ошейник как лекарство прописать! – Кто уж крикнул это в гнетущей тишине, теперь так и останется тайной.
– Пора! Любо! – Голоса стали сливаться в единый гул.
– Любо! Любо!! – Даже возражать ни кто не стал.
Бернар простер длань над Собором, кажется, став еще выше и суровее. Он приподнялся на кафедре, и с восхищением посланцы увидели нимб над его седой головой.
– Велик старик, – Подумал Беда, поняв, что Святой знал, когда и куда упадет луч солнца из верхнего окна, и заранее занял место.
– Мудер и хитер, – Отметил про себя Гог, – С ним можно и в огонь и в полымя.
– Внемлите мне братья! С вашего одобрения и токмо волею вашей утверждаю сегодня воинство Господне и нарекаю имя им Братство бедных слуг Христовых всадников Девы Марии Иерусалимской Богородицы Соломонова Храма. Службу пусть несут они токмо Господу нашему, чистота их помыслов белее их жупана парадного. А вам всем слушать их, как слова самого Всевышнего. И будет так всегда отныне и до скончания света. Во имя Пресвятой Богородицы!
– Любо! Любо!! Любо!!!
Собор закончился принятием Устава-Ордена Братства Храмовников. Бернар опустошенный лежал в своих покоях. Сегодня он использовал все, чему его учили старые волхвы и друиды. Сегодня вся его сила была направлена на подчинение себе Собора. И все-таки он чувствовал, что в зале были люди, которые не подчинились его воле и думали сами. Лежа на скамье, Бернар размышлял, с кем были те, кто из Высших Мастеров, потому, как только они могли противиться сегодня его чародейству. Уж больно страшные силы позвал он себе в подмогу. Так кто же выдержал его чары сегодня? Он чувствовал, как отлетали его стрелы в разных концах зала от сидящих там. С кем они? Вот главный вопрос, который его мучил. Потому, что от ответа на этот вопрос зависел теперь успех всего дела. Таких врагов не спихнешь, и как рукавицу с руки не сбросишь. Таких надо знать и договариваться, или биться на смерть.
В дверь постучали. Он напрочь запретил пускать к себе. Кто ж это? Святой поднял голову.
– Входи.
– Вечер добрый, – В горницу вошел дьяк Беда.
– Ну, вот и первый, – Подумал Бернар, нутром поняв, что дьяк один из тех о ком он думал.