– Это его князья галицко-волынские сюда двинули, – Зевая, уточнил Беда, – К морю рвутся. С белыми хорватами дружбу водят. Надолго ли? Подомнут их. Не ушкуйники, так черные клобуки. Оторвались больно от родной земли. Спи князь.
Поутру ушкуи бодро набрали ход и с береговым ветерком, умело петляя между отмелями и прибрежными островами, вылетели на чистую воду.
– Суши весла! Ставь парус к ветру! Кормчие держи нос на Берлад. Щас мы эту братию на уши поставим, – Удовлетворенно потер руки атаман.
– Это что за Берлад? – Спросил князь.
– Это городишко такой. Разбойный. Их тут два таких на Русском море: Тмутаракань и Берлад. Всякий сброд лихой сюда бежит и туточки ошивается, – Подробно разъяснял Бакланко, – Когда набег сделают. Когда лодьи пограбят. Когда в поход сходят на прибрежные городки. Злодействуют больно. И по Правде не живут.
– А чей народец-то?
– В Берладе Иван Берладник сидит на столе, племяш Владимирки Галицкого. Его дядя шибко обидел, с земли согнал. Вот он там осел и дядины вотчины трясет по немногу. Галицкие корабли, почитай, с этого времени по морю и ходить перестали. Грабит он их беспощадно и полон не берет. Уж и так купцы вертелись, и так. Даже откупа не взял. Нет, говорит, вам дороги в синем море.
– Озлобился видать сильно, – Сказал Беда, – И поделом. Неча младших обижать. То Владимирку урок. Не то больно горделив.
– А вам-то, какая корысть в Берлад заглядывать? – Опять спросил князь у Бакланко.
– А пугануть чуток, что б жисть медом не казалась. Что б не удумали чего с хмельных глаз.
– Ну, правь на Берлад. Будем с Иванко знакомиться. Он, вроде, не шибко старше меня. Нам с ним еще дружится и ссорится не раз.
Ушкуи подвернули по ветру к устью Дунай реки, где в лиманах и заводях прятался лихой город. Из-за островка выскочил стружок с раздутым черным парусом. Растерялся от неожиданности, резко развернулся, черпнув бортом морской воды, и стал улепетывать в меру всех своих малых силенок. Неврюй сначала хотел подать знак, чтобы его догнали. Но, поразмыслив, решил дать ему уйти. Пусть притащит на хвосте сорока весть своему хозяину, чтобы в гости ждал. Незваный гость он хоть и не к радости, да кто ж его знает?
Стружок набрал ветру в паруса и нырнул в дунайские рукава.
– Небось, и без него обойдемси, – Со знанием дела Бакланко встал рядом с рулевым и подал знак задним, – Делай как я!
Ушкуи встали в линию и осторожно пошли за старшим, скатишься в сторону, глядишь, на мель попадешь.
Попетляв по плесам и рукавам, Бакланко вывел их к Берладу. На пристани царил не малый переполох. Перечить боевой дружине, пришедшей в нежданные гости, Иванко смелости набраться не мог по многим причинам. Во-первых, по парусам и знаменам он видел, что дружина ростовская, но на киевских ушкуях, значит под рукой самого Мономаха. Спорить с ней, что с дубом бодаться. Сама дружина умела и злобна и его людей искромсает в капусту в один момент. Ушкуйники неврюевские, а его парус он узнал сразу, места эти знают, как свои пять пальцев и в ериках от них не укрыться, да и поздно уже. Во-вторых, он за собой вины по отношению к ростовцам не знал, а с галичанами у них, вроде, как большой любви не было, так что опасаться дружины и резону не было. В-третьих, он уже знал, что бежит на ушкуях молодой князь Андрей, почти его погодка, и он честно хотел с ним подружиться.
Вот по всему по этому и стоял он на пристани сам с ближними дружками и ждал гостей.
– Что князь, будем их пугать или они и так уже в штаны наложили, – Засмеялся Неврюй.
– В углу и заяц на волка кидается, – Отшутился Андрей, – Приставай, говорить будем.
Пока князья разводили турусы в тереме стоящем не далеко от пристани, дружина сгрудилась вокруг старого бандуриста. Слепой дед наладил струны и звонким голосом запел про ушкуйников, что на струге под названием "Ярко", в честь солнечного Бога названного, ходили в дальние земли. Прозывали их, по ушкую ихнему, ярконниками, искали они золотую шкуру, что охранял дракон неусыпный. Долго пел древний Боян, а потом пропал куда-то и никто не видел, что подхватила его Малка, и отвела за угол большого лабаза, о чем там они шептались не знамо, но вернулась она с чем-то замотанным в шелковый зеленый плащ.
А к тому времени, и князь вернулся обратно. Довольный разговором и готовый плыть теперь до самого Царьграда без остановок и так быстро, как ветер и сноровка корабельщиков позволят. Вслед за ним вкатили бочку валахского вина, подарок от берладцев и внесли корзины с закуской. Неврюй осмотрел, все ли в порядке, на все ли ушкуи дары приняты, не пропал ли кто, не задержался, и дал сигнал.
– Отваливай! Гребцы на весла!
– Поехали с орехами, – Подал голос Бакланко, – Поскакали с пирогами, – Посмотрел на небо, послюнил палец, поднял его над собой, и закончил, – Ветер в жопу, долетим к Царьграду как на крыльях, – Смачно сплюнул за борт в дунайскую волну, чего никогда не позволял в море.
– Гнилой народ местные людишки, хоть в сече и мастера, но гнилой. А Ивашка их, парень вроде ничего, но связался со сбродом всяким, не к лицу князю это. Не княжеское дело мореходов трясти, – Философски сказал он, глядя на пенный след бежавший за кормой, – Молодой еще, повзрослеет, образумится.
На корме княжеской лодьи уединились Малк и Микулица и оживленно о чем-то шептались. Андрей подошел, полюбопытствовал:
– Чего шепчетесь, заговорщики?
– Вот, Малк от бандуриста дар получил. Дар бесценный, сам князь посмотри, – И он развернул зеленый плащ.
На шелке, переливающемся зеленью весенней травы и пахнувшем лесной полянкой, лежал Дар.
– Плащ-то у нее такой же колдовской, как и хозяйка, – Ненароком подумал Андрей. Но заинтересованно взглянул на то, что лежало сверху.
Старая бандура выделялась на зелени темным пятном старого дерева, по благородной старине шел серебряный узор давно забытой вязи. Двуглавые птицы и кони перемежались с Перуновым знаком – шестилучевой громовой звездой и в магическом хороводе окружали такую же узорчатую фигуру Макоши.
– Знатный струмент, – Знающе оценил князь, – Дай-ка по струнам пробежаться, – Он протянул руку.
Но на полпути рука сама отклонилась в сторону другого дара, лежащего рядом с бандурой. Это была книга. Древняя книга древних волхвов – любомудров, как называли их в те древние времена. Он взял ее в руки. Она вся дышала стариной и мудростью. На первой странице из гладкой дощечки ясно были видны руна Велеса и родовой знак рода Асандра. Он перевернул страницу. Только почерневшая доска смотрела на него, но вдруг на ее поверхности стали проступать какие-то знаки и рисунки, и через минуту он увидел первую страницу книги испрещенную непонятным письмом. Князь удивленно покрутил головой.
– Бояновица. Это бояновица. Письмо такое древнее, руны, как у северных полабских славян, но древнее. Ими все Велесовы книги написаны, – Пояснил ясный голос Малки.
– Стоп! Ты хочешь сказать, что это Велесова книга. Велесова!
– Да князь. Это Велесова книга. Это "Рафль" или по другому "Книга Перемен". И дал ее нам сам Боян. И бандура его. Это нам благословение на дорогу в заморские земли.
– А ты, – Осторожно, стараясь не сболтнуть лишнего при посторонних, спросил князь, – В этих знак разумение имеешь?
– Чуть, чуть, – Улыбаясь, ответила ему Малка.
– Разберемся, поднатужимся и разберемся, – Уверенно пробасил Микулица, не видя за спиной хитро подмигнувшего князю зеленого отрока.
– Ну что ж, Дар знатный и богатый. Старику поклон и благодарствие.
– Сказал, и в ноги ото всех нас поклонился, – Ответил Малк.
– Ладно, Малк, – Попросил подошедший Беда, – Спой нам. Чай ты на этом струменте горазд струны перебирать. Спой нам что-нибудь про дом, про возвращение.
– Спою, – Тряхнул золотыми кудрями отрок и запел, перебирая древние струны.
Запел про древних воев ходивших походом к Царьграду, запел про их князя, вернувшегося домой, и, на старости лет, пришедшего на могилу своего коня. Струны откликались ему колдовским глубоким звуком, почувствовав в новом хозяине такого же ведуна, что и старый. Это были звуки моря, подпевавшего им своим плеском о борт, это были звуки ветра шумевшего в парусах, это были звуки шума родных дубрав и шелеста шелковистых трав. Все это звучало в струнах старой бандуры.
Над синим, спокойным морем неслась тихая, печальная песня. Отталкиваясь от родных берегов, песня эта неслась к далекому Заморью. Неслась вместе с ней весть, что дружина ростовская все ближе и ближе к теплым берегам. Значит все дальше и дальше от родных куполов дорогих Суздаля и Ростова.
И всем взгрустнулось. Потому что пропал из виду родимый берег. Потому что скоро близилось расставание, одним далее бежать, другим домой возвращаться. Потому что полюбилась всем компания, а надо ее скоро рушить. И вообще, потому что песня была печальная, и говорилось в ней о родимой стороне. А на темном небе высыпали звезды, и кто, из тех, кто пел, знал, где его звезда.
Звезды смотрели с темной выси, отражались в черных глубинах моря, дрожали и рассыпались под напором драконов на носах кораблей, режущих эту темную гладь.
Где-то там, сияла звезда князя Андрея, пока еще слабым светом. Но это была его звезда, которая определяла его судьбу, и он еще не знал, что свет этой далекой звезды когда-нибудь затмит многие звезды нынешнего небосвода.
Так было написано в волшебной книге, которую он читать не умел.
Часть вторая
Заморье
Если бы свободно падающий камень мог мыслить, он думал бы, что падает по свободной воле.
Спиноза