Андрей еще раз осмотрелся вокруг, все шло по накатанному. Он отыскал глазами всех своих ближних, все были при деле. Можно было хоть спать ложится, работа крутилась колесом. И отправка задерживалась только отсутствием Владимира Мономаха, обещавшего самолично присутствовать на проводинах их немалой флотилии.
Наконец на дороге ведущей к пристани появился княжеский поезд, возглавляемый дюжими гриднями с бердышами наголо.
В окружении боярской дворни и дружины к ним приближался Великий князь. Сегодня митрополита и игумена Печерского с ним не было, не удосужились на проводы размениваться.
– Да и, к лучшему, – Подумал Андрей, – Баба с возу – кобыле легче.
– Чай потерял кого? – Будто угадав его мысли, крикнул издаля Владимир, – Один я сегодня, без святых отцов, считай, самый святой я и есть. Ладно, поди сюда, перекрещу на дорожку. Вот тебе грамотка к Византийскому царю, и на словах передай, что люблю его и жалую. Все давай целоваться и трогай. Длинные проводы – лишние слезы. Ветер вам в паруса. И удачи в пути. Ступай.
Дружина расположилась на ушкуях. Атаман дал знак. И на главном струге раздался гром большого барабана.
– Поднимай паруса, отдать концы, весла на воду!
– Запевай! – Махнул рукой Андрей, – До свидания Киев.
Над Днепром разнеслась песня. Та, обещанная песня, которую просил на пиру Владимир. Песня про лихого купца Садко, что в воде не утонул, в огне не сгорел, медные трубы прошел, у морского царя на дне морском побывал, но на родимую сторону вернулся с победой и прибытком. Про любовь его к той земле, из которой корни его растут. И так выводил ее звонкий голос с княжеской лодьи, так разливалась она по днепровскому плесу, что не одна гарна дивчина тайком утерла слезу набежавшую на светлые очи. Не один парубок развернул молодецкие плечи, не один согбенный старец вспомнил боевую молодость.
– Потешили удальцы, – Ухмыльнулся Владимир, – Потешили. Вот песня так песня. Будет теперь Киев ждать, когда эти Садки из-за моря прибегут. Будут теперь нонешние цари морские, в облике боярском и княжеском, каждое утро с тревогой паруса на Днепре высматривать и пыль на шляхах принюхивать. Не вернулись ли певуны голосистые, что бы предьявы предъявить тем, кто на печи отлеживался, али чужое прибрал, пока хозяин по чужим землям славу отчизне зарабатывал, – Он махнул рукой и вслед парусам вслед улетающей песни с высокого берега разнесся, как лебединый крик высокий голос серебряных княжеских труб.
– Что ж, обещали песню, которую не забудут. И спели. Эту точно не забудут.
Ушкуи летели, поймав ветер по широкой днепровской воде. За холмами пропали золотые купола Святой Софии и замер звук серебряных труб, только издалека доносился запоздавший прощальный колокольный звон. Видно припозднился митрополит с приказом бить в било.
– Поздновато отпевать бросились, – Ехидно промычал себе под нос дьяк.
– А ты все зудишь, зануда, – Расслышал его и поддержал разговор Андрей.
– Зужу, а что? Не нравится мне этот ромейский поп. А за то, что его на пиру приложили, так за это с меня в Царьграде бочка вина на выбор.
– Не откажешься от слов-то своих, – Вынырнули из-за мачты неразлучники Данила и Чубар.
– Вот как на духу. А тем, кто это сделал от меня каждому, – Он прищурился знакомо, – Каждому подарок.
– Какой подарок? – Невесть откуда с двух сторон, как сговорившись, подали голос Малка и Микулица.
– Снюхались уже, – Двусмысленно огрызнулся дьяк, но улыбка растянувшее его лицо говорила больше чем слова.
– Не снюхались, а спелись. Что мы тебе, кобели слюнявые, – Обидчиво поправил Микулица.
– Извини, друг. Спелись. Только песня была без слов, но громкая, – Кольнул он, – Может не так громкая, как правильная.
– Вот, вот. Тут ты, Гуляй, в точку попал, – Вступил Андрей, – И правильная и своевременная. Не то, может, пришлось бы нам волну глотать не так, и не здесь. Не знаю кто, – Он потупил глаза, – Но огромное ему спасибо за ту песню без слов, что на пиру прозвучала.
– Вот, и я говорю, что отдельно всем подарок в Царевом граде сделаю, – Поняв, что тема не для продолжения и князю не нравится, закруглился дьяк, – Кому какой по душе, но для песен таких очень гожий, – Забросил он последнею приманку.
– Смотри-ка, – Вдруг показал Данила, – От атаманского струга стружок отвалил. Сюда гребет.
Стружок резво подбежал к княжеской лодье и из него вылетела абордажная веревка с кошкой на конце и вцепилась в борт. В мгновение, стружок стоял борт о борт с лодьей, и из него перескочили на палубу атаман в сопровождении дюжего кметя и Бакланко.
– Будьте ласки, примите гостя, – С подкупающей простотой заявил Неврюй, – Надо нам обсудить, как мы дальше братствовать будем.
– Пришел – будешь гостем, за стол сел – будешь хозяином, – В тон ему ответил Данила, показывая на накрытый стол посреди палубы.
– Хлеб, да соль, – Отозвался Бакланко.
– Едим, да свой, – Прогудел Чубар.
Общий хохот подвел итог знакомства. Ушкуйники и княжеские дружки расселись вкруг стола. Челядь поднесла меды и брагу. Данила умело рассек баранью ногу еще не успевшую остыть и разговор потек спокойно и размеренно, в такт качавшим их волнам, и мерному взмаху весел, ритмично поднимающихся под удары барабана, стоящего на корме.
После первой, второй чарки, Андрей задал вопрос.
– А что, Неврюй, так вот тихо и ходите по Днепру, без приключений?
– Почему ж без приключений, очень даже лихо ходим. Вот скоро Переславль с Корсунью пробегать будем. Это считай, как меж двух огней проскочить. Слева Корсунь, а точнее городец ее Заруб, на высокой круче, а справа Переславль с его князьями бешеными, вот и вертись, кланяйся. Это ноне мы мимо них пролетим, как птицы лебеди, с посвистом. Не по зубам им ватага нынешняя. А так с посулом, с прогибом, на полусогнутых.
– Что ж так на карачках и ползаете? – Спросил с подначкой дьяк.
– Еже ли б мы все время на карачках ползали, то вы б в своем медвежьем углу, дальше Плещеева озера вообще бы нос не совали, – Огрызнулся кметь.
– Правильно, – Похвалил его Бакланко, – Правильно Громада наш говорит, это атаман прибедняется, сиротку из себя строит. Ежели б его в прибрежных городках зажженными фитилями не встречали, у пушек стоя, то и держать бы те фитили не кому было.
– Ну, ты дед, поостерегись хулить-то, – Обиделся Неврюй.
– Это ж кто хулит-то. Это хвала тебе неразумному, – Тут же ответил мореход.
– Дальше побежим дикими землями. Там теперь Черные клобуки правь правят.
– Это кто ж такие? Не слыхивали про таких, – Удивился Чубар.
– Ну, жили там берендеи. Это из медвежьих людей, тех которые в степях обосновались, поганых то есть. Жили они не то чтобы мирно, но и соседей сильно не тревожили. Да и мы с ними вроде как не вражились.
– А надысь, появились в тех краях робяты, прозываемые Черными клобуками, по одежке своей. Вот как, не прими в укор себе, тот отрок, что куропатку сейчас грызет, – Бакланко указал на Микулицу, – Иноки одним словом в клобуках все. Конно. На руке сокол, впереди пес дикий, не наших мест, то же черный. У седла метла привязана и палица железна. С седла стрелы пущают как сам Бог Перун. Страшный народ. Чем уж они там этих берендеев уломали, уболтали, но с их приходом стали те им служить не за страх, а за совесть.
– А вот торки – это то кто? – Вставил вопрос Данила.
– Торки это, – Морехода понесло, – Торки – это холопы ихние. Лошадей подковать, харч сварить, шатер разбить. Принеси, подай, пошел вон. Вот торкаются так цельный день. Потому и торки.
– А те, их туркают, почем зря, – Неожиданно вставил кметь, – Потому и турки. Затурканные значит.
– Так что торки, турки, один ляд. Все это холопы наемные на черные работы, Гнул свое щуплый дед, – Вои же там, берендеи. А по новым своим хозявам прозваны они стали Черными клобуками.
– Сдается мне, – Закончил за всех атаман, – Пришлые это люди, с Царева града, и свою они корысть имеют. А какую, пока нам не знаемо. Но на нас у них кишка тонка.
Разговор пошел о странах, где бывали ушкуйники. Дед начал плести про людей с песьими головами, и про птицу, которая крыльями солнце закрывает, но, уловив усмешку на лице слушателей, понял, что байки не проходят и начал разговор серьезный. Поговорили про днепровские пороги, путь через Русское и Сурожское море на Дон. Про волока на Волгу у острова Куманского, который кумане в руках держат. Да мало ли про что еще. Под разговор ушкуи прошли под стенами Переславля и Заруба, откуда весело махал честной народ, и побежали дальше без остановки. Проскочили заставы и засеки на границе степей и Низовой Руси и под спокойную песню гребцов поплыли через степи.
– Навались, братки! В Олешье отдохнем, разомнем косточки, перекусим перед большой волной, – Приободрил атаман.
Олешье было не то что бы городом или городком, скорее местячком, в котором подправляли снасти перед выходом на морскую волну, добирали воды и снеди. Остановка была короткой, да и не очень жданной, по-светлу хотели добраться до Белогорода, что в устье Днестра. Там и городок поболе и народ породнее. Как никак волынцы, да белые хорваты – свой брат.
Поэтому паруса поставили быстро, поймали попутный ветерок, и докатились таки до Белгорода еще до того, как солнышко нырнуло в черную морскую волну.
– Спать будем на борту. Народ здесь вороватый. Верить им, что заранее все сразу и отдать, – Категорично заявил атаман, – Дозоры усилить, караульным не спать. А тем, кто спит, спать в полглаза. Все. До утра. С первыми лучами дале побежим.
– А что? Неплохой городок? – Укладываясь, сказал Андрей, – И Днестр на замок замкнули.