- А то, что в обход этой категоричной инструкции нам все-таки сунули план нефтедобычи! Значит, нефть добывать мы можем, а плановую разработку, обустройство и освоение вести нам нельзя. Это что? Насмешка? Недомыслие? - Он вскочил и, энергично жестикулируя, загремел во всю мощь своего недюжинного голоса: - Разве нельзя отрезать нам от чертовой болотины кусок скважин на пятьдесят - шестьдесят? Утвердить сетку разбуривания. Выверить, отработать режим. Да по уму. С заглядом вперед, с учетом технических достижений. Тогда мы не полтора, - три миллиона тонн качнем в этом году. Это как-никак одна шестая Азербайджана. А заодно, без дополнительных затрат времени, сил и средств, доразведаем и досконально изучим месторождение…
"Черт его принес", - неприязненно подумал Ивась о Бакутине и как-то вдруг отдалился от происходящего, перестал слышать и понимать. Автоматически заученным жестом неприметно и ловко извлек из кармана маникюрную пилочку и, спрятав руки под стол, принялся вслепую скоблить и шлифовать ногти… Съесть бы сейчас чего-нибудь. Чтоб не грузно, но сытно. На худой конец, чашечку кофе с пирожным. Потом бы хоть полчасика в горизонтальном положении с книжкой. В портфеле и электрокипятильник, и банка растворимого кофе, и новый роман Лема… Он ощутил во рту горьковатый кофейный привкус, блаженно зажмурился. Скорей бы определиться в гостиницу. Хотя какая тут гостиница? Господи, не мог этот нефтяник явиться минутой позже. Гремит, из кожи лезет, а ради чего? Не положено до утверждения? Жди, пока утвердят. Не выдали схему? Жди, пока выдадут. Раньше, позже - что от того переменится? Земля так же будет крутиться, и солнце не соскочит с орбиты. Ах, чудак…
- А дороги? Дороги?! - Черкасов тоже кричал.
Они стояли друг перед другом. Разгоряченные, встопорщенные, того гляди схватятся врукопашную.
- Пока лежневки…
- По таким болотам?
- По таким болотам!
- Откуда лес на лежневки?
- Сплавим по Мурманье. Всего полтораста километров.
"Шизики. Будто три жизни у каждого, - лениво думал Ивась. - Лежневки, бетонки. Любое бревно живет дольше человека…"
Нащупал в кармане конфетку, которой одарила бортпроводница. Неприметно развернул под столом, ловко сунул в рот леденцовый кубик. От кислоты скулы свело. Глянул в окно. Через дорогу рабочие собирали брусчатый дом. "Откуда везут эти деревяшки-времянки? Кажется, из Новосибирска. Нет бы сразу крупнопанельные, со всеми удобствами… Сами трудности печем, сами кушаем…" Где он слышал этот колючий афоризм о трудностях? Или вычитал? Пошарил в тайниках памяти…
- Как у нас связь с областью? - спрашивал кого-то Черкасов в телефонную трубку. - Знаю, что по радио. Попробуй, вызови Бокова. Да да, первый секретарь обкома. Давай. Жду. - И умолк, не отнимая трубки от уха.
Момент был самый подходящий. Ивась медленно, как бы нехотя, встал, степенно подошел к Черкасову.
- Я пойду, перекушу, Владимир Владимирович. Потом встречусь с Мелентьевой.
Не дожидаясь ответа, развернулся и зашагал к выходу, мимоходом прощально кивнув Бакутину.
3
Очередь желающих позавтракать начиналась еще на невысоком крыльце приземистого деревянного дома. Чем ближе к кассе, тем гуще и шумней становилась разноликая толпа. Тут и заляпанные глиной, мазутом, цементом фуфайки, и брезентовые робы, и модные яркие свитера, и фасонистые куртки, и начинавшие входить в моду болоньевые плащи.
Тридцатилетний Ивась был, пожалуй, самым пожилым в этой очереди. Выделяли его из толпы и кабинетная блеклость гладкого, выхоленного лица, и преждевременная полнота, и уже приметная сутулость высокой и от природы ладной фигуры. Парни вокруг были поджары, плечисты, с огрубелыми, до красноты исхлестанными непогодой лицами. Они нетерпеливо переступали, подталкивали друг друга, беззлобно задирались, липли к девчатам, которые громко, заливисто хохотали над грубоватыми шутками, весело огрызались, дразня и притягивая взглядами.
- Всегда здесь так? - недовольно, хотя и негромко спросил Ивась впереди стоящего парня.
- Вы бы сюда в семь утра заглянули. - Улыбнулся невесть чему, сверкнув металлическим зубом. - Очередь - удавом вокруг столовки. Две харчевни на весь поселок.
- Загибаешь, Егор, - будто из-под полу возник тонкоголосый парень с фигурой подростка и живыми лукавыми глазами, - у строителей…
- Закуток на три столика, - небрежно отмахнулся тот, кого назвали Егором. - Конторщиков не поспевают накормить, а рабочие туда не суются.
Ивась счел неудобным продолжать разговор на эту, как ему казалось, щекотливую тему. По всему судя, Егор говорил правду. Значит, обиженных и недовольных - сколько угодно. Этот рабочий класс не особенно стесняет себя выражениями да формулировками. Войдут в раж - чего хочешь наговорят. Спорить с ними - себе дороже. Отмолчаться - неудобно: сам начал. Лучше сменить мелодию. И он поспешил с вопросом:
- Давно здесь?
- С первым эшелоном, - охотно ответил Егор. - Полгода, считай, разменяли. Так, Ким? - повернулся к тонкоголосому.
- Согласно моей хроники - сто восемьдесят четыре дня тридцать часов и шесть минут.
- Прижились?
- Вполне, - с откровенным самодовольством ответил Егор.
- Нам хоть на кочке, хоть на пороховой бочке! - лихо поддержал друга Ким.
Меню состояло из трех блюд: рагу с макаронами, гуляш с рожками, жаркое с вермишелью. Ивась поморщился.
- Бери любое, - посоветовал Ким. - Только названья разные, везде тушенка. Ладно говяжья, в свиной один жир.
Остывшие, слипшиеся комьями макароны были обильно политы какой-то обжигающе острой приправой. Ивась дробил вилкой липкие комочки, цеплял вместе с макаронами кусочки волокнистого мяса, лениво кидал в рот и медленно пережевывал. Непропеченный хлеб лип к деснам. Ивась снял корку с ломтя, оставив мякиш нетронутым.
Чай оказался холодным, да к тому же остро припахивал прелью. Недовольно кривясь, покашливая и покряхтывая после каждого глотка, Ивась еле-еле цедил мутную жидкость сквозь зубы. Егор с Кимом ели и пили с азартным, аппетитным хрустом и причмоком, они уплели по две порции гуляша и смолотили ломтей по пять хлеба.
- Неважнецкая пища, - все-таки не стерпел, пробурчал недовольно Ивась, чувствуя неприятную тяжесть в желудке и ржавый прогорклый привкус во рту. - Расчет на стопроцентное здоровье.
- Тут и гвозди сжуют, - еле внятно выговорил полным ртом Ким. - Главное, не пусто там, - похлопал себя по животу.
- А нездоровому здесь каково? - спросил Ивась.
- Сюда такие не едут. Сырки, молочко, яички всмятку - это дома. А мы как-нибудь и без них управимся, - лихо выпалил Ким, добывая из кармана сигареты.
- Вот выстроим на центральном проспекте ресторан "Витязь". Рядом - диетическое кафе. Тогда милости просим и гурманов и диетиков. Всех ублажим, - Егор блеснул металлическим зубом.
Оптимизм парней показался Ивасю неискренним, но он ничем не выказывал этого. Спросил равнодушно:
- Как в магазинах?
- То же самое, только в разобранном виде, - ответил Егор.
- За исключением тушенки, - добавил Ким.
- За вычетом сгущенки, - подсказал Егор.
- И фруктово-овощной смеси, - завершил перестрелку Ким и, не выдержав серьезного тона, расхохотался.
Из столовой вышли вместе. Ким влез в кабину стоящего перед крылечком бульдозера, прощально помахал Егору, и бульдозер заковылял прочь, угрожающе посверкивая траком.
- Может, к нам зайдете? - похоже, из вежливости пригласил Егор. - Вы ведь здесь впервой…
- Пожалуй, - уныло согласился Ивась. Ему не хотелось оставаться одному в этом развороченном, грохочущем, чужом мире.
Узкая, до бетонной твердости вытоптанная тропа огибала котлованы, перескакивала коряги и пни, прикипев к доскам и жердочкам, провисала над непросохшими болотцами, крохотными озерками и лужами.
- Это балки́, - Егор повел рукой вдоль шеренги деревянных и металлических вагончиков. - Вот насыпушка, - ткнул пальцем в самодельную избенку с крохотными оконцами. - А это - вершина северного зодчества - кумга.
- Что-что? - не понял Ивась.
- Кумга. Обыкновенный фургон отработавшего грузовика. Снимают с колес, ставят на землю - вот вам люкс-палата.
- Занятно, - негромко выговорил Ивась и принялся самозабвенно цвиркать, вытягивая воздухом крошки, застрявшие меж зубов.
- Здесь и не такое можно увидеть. Разгул фантазии.
В хаосе разномастных строений, на крохотных пятачках, среди поленниц, корыт, фляг, куч кирпича и штабелей теса сушилось белье, играли дети, бродили флегматичные псы. Никто не надзирал за детишками. Перепачканные, дерзкие и горластые, как уличные воробьи, они рыли землю, строили плотины через ручьи, возили на самодельных тележках камни и железки, пинали мяч, гонялись друг за другом, смеялись, дрались, плакали.