- В нашем ящике, мамуля, для папы.
Верочка бросила на повестку беглый взгляд и отложила в сторону.
- Из диспансера, - пояснила она. - Вызывают на флюорографию. Я была, а он все никак не может выкроить время.
Наклонившись, я краем глаза прочла подчеркнутое красным карандашом: "Срочно явиться на контрольный снимок легких" - и нахмурилась: "Значит, Николай был на флюорографии!"
Мне хорошо было известно, что означает подобная повестка, в каких случаях больных вызывают на контрольный снимок легких. Обычно - когда обнаружена опухоль. Нередко такой бланк содержит суровый приговор…
Чувствуя волнение, я отвела взгляд и уставилась на изящный кофейный сервиз, сердце мое учащенно билось.
- Ты хотела мне погадать, - вернул меня к действительности голос Верочки. Она подняла чашку и весело добавила: - Мне кажется, уже можно.
Я механически взяла из ее рук легкую чашечку и вперилась в коричневые разводы: ни тени на дне, ни пятна, ни густого наплыва! Перед глазами были прозрачные, ажурные, как кружева, следы выпитого кофе. Может, я ошиблась и Николая вызывают в диспансер совсем по другой причине? Помолчав, я заговорила, выуживая из памяти стертые, миллион раз говоренные фразы и эпитеты.
Но постепенно речь моя стала литься свободно и вдохновенно. Я не жалела розовых красок, рисуя перед моей старой подружкой картину счастья, личного и семейного. Говорила - и сама поражалась, до чего же талантливо я лгу. В сущности, это даже не было ложью. Если верить чашке, в Верочкином доме все было о’кей. Но я-то ведь знала, что это не так! Не будь злополучной повестки, я наверняка отделалась бы двумя-тремя хорошими предсказаниями, у меня бы просто не хватило духу высказать все то радужное, что я прочитала на дне ее чашки. "Неужели все радости жизни опять этой Верочке?.."
Когда я кончила, она меня поблагодарила.
- Ты что, - сказала я, - за гадание не благодарят. Надо говорить "Аминь". Теперь посмотрим мою…
Я перевернула свою чашку и скривилась, как от зубной боли. Все та же муть и безысходность, которые всегда оседали на дне моих чашек, только на этот раз в двойной дозе. Да и откуда взяться просветам, когда по всем статьям полная безнадёга - и в работе, и в финансах, и в деликатной интимной сфере… Черная полоса продолжалась, и, боюсь, ей не будет конца.
- Ну что там? - наклонилась ко мне Вера. Я посмотрела на нее и вздрогнула. Мне почему-то представилась она в трауре. Вместо красивого пеньюара на ней было черное платье, лицо бледное, без макияжа, глаза провалились в глубокие черные ямы… Чтобы избавиться от навязчивого видения, я снова уставилась в чашку.
- Ничего веселого, - пробормотала, - ни денег, ни дороги, ни любви…
Так оно и было: ближайшее обозримое будущее ничего этого мне не сулило.
- Значит, и любви нет? - спросила Верочка. - Вот это плохо. Пора бы и замуж. Сколько можно оставаться одной? Какие у тебя были ребята, но ты вечно находила в них недостатки.
Я промолчала.
Обычно разговор о том, что я засиделась в девках, меня задевал, но на этот раз я почему-то даже ощутила гордость. Подружка моя потупилась, видно чувствуя неловкость.
Начало смеркаться, подул холодный ветер, и Вера предложила перейти в холл. Я наблюдала, как она зажигает красивый торшер, как грациозным движением задергивает шторы на широких окнах, как открывает коробку конфет и ставит передо мной чистую пепельницу, - и невольно восхитилась той непринужденностью, с которой она создавала вокруг себя уют. Раньше я не замечала у нее таких способностей.
Я понимала, что злоупотребляю ее гостеприимством, что пора бы и честь знать, но продолжала сидеть в уютном кресле. Признаюсь, мне хотелось дождаться Николая.
Он вернулся довольно поздно, вошел и сразу меня узнал. Я же внутренне похолодела - так он изменился. В приглушенном свете торшера он выглядел больным: худой, грудь ввалилась, глаза лихорадочно блестят, кожа лица восковая. Сев, он сразу же потянулся за сигаретой.
- Если бы я знал, что у нас такая гостья, я бы пораньше сбежал с совета, - сказал он обрадованно и начал подробно рассказывать, как обсуждали его проект. Он обращался ко мне, но было ясно, что излагает он все это Верочке. Знакомя с высказываниями и замечаниями, он приподнимал густые черные брови и снисходительно смеялся над какой-нибудь глупой рекомендацией. Вера сама не расспрашивала, только молча кивала.
"Бедняга, - думала я, глядя на его впалые щеки, которые при каждой затяжке превращались в черные ямы. - Ведь он, вернее всего, и не подозревает, ни на что не жалуется…" В том-то и состоит коварство данной болезни. Когда появятся первые симптомы, уже будет поздно.
Я похвалила квартиру и обстановку, сказала, что у меня отличное впечатление об их девчушке. Николай слушал меня внимательно (у него вообще была привычка смотреть собеседнику в глаза), и лицо его выражало отзывчивую заинтересованность.
- Что касается Николины, я принимаю похвалы, - сказал он глухим голосом. - Здесь есть и моя какая-то заслуга, хотя она больше похожа на маму. Но относительно всего этого… - широким жестом худой волосатой руки Николай указал на окружавшие его предметы, - то главная, если не сказать - вся, заслуга принадлежит Верочке. Я ни во что не вмешивался, оформление интерьера - ее творчество. Не веришь? - Он резко всем корпусом подался в мою сторону.
Это быстрое внезапное движение, по-своему приятное, вернуло меня к тому времени, когда Николай приходил в нашу комнатушку. Горло мое сжала спазма. Как бессмысленна и жестока наша жизнь! Только-то человек устроился, все у него как в сказке, и вдруг - бац! - падает гильотина. Недаром в народе говорят: "Слишком много счастья не к добру…"
- Ну, мне nopa! - сказала я, с трудом отрываясь от кресла, убрала в сумку сигареты и бросила быстрый взгляд на повестку, которую Верочка, принеся с террасы, положила на низенький шкафчик.
Николай, видно, проследил за моим взглядом, протянул руку и взял извещение.
- Что это?
- Повестка, вызывают на флюорографию, уже повторно, все не можешь собраться…
Николай повертел бланк в руках, потом вчитался и сказал равнодушно:
- Но это не мне. Тут написано - Никола Митев, а не Николай, - и, повернувшись ко мне, добавил: - Вечно нас путают. Это однофамильцы, живут на четвертом.
Я стояла посреди холла в полной растерянности; мне кажется, у меня аж челюсть отвисла. "Так, значит, это не его диагноз?! И все, что я передумала за последние два часа, - чистейший бред? Плод моей больной фантазии!.."
Я повернулась к Верочке. Она смотрела на своего мужа преданно и спокойно, а когда он взглянул на нее, чуть прикрыла глаза, как бы мысленно посылая ему поцелуй. "Нет, счастье ей не изменило. Видно, моя подружка в рубашке родилась!.."
Они проводили меня до дверей. Верочка на прощанье ласково меня обняла, я же только кивнула, вся какая-то деревянная. На улице было темно и прохладно, пахло лесом. "В Софии нет другого такого места, где был бы столь же чистый и свежий воздух, - подумала я. - Нет другой такой счастливой семьи".
Через три месяца я узнала, что Верочка умерла.
Сначала я не поверила - настолько это было нелепо, абсурдно. Но, позвонив нашей общей знакомой, убедилась, что правда: она умерла от лейкемии. Три года болела, ездила даже лечиться во Францию… "Значит, когда я была у них, она уже знала, что обречена!" Я вспомнила, какие мысли бродили тогда у меня в голове, и меня обдало горячей волной стыда; горький, соленый вкус ощутила я на своих губах.
Осенью, когда листья на деревьях начали желтеть, я тихим теплым вечером подошла к ее дому и, подняв голову, долго смотрела на террасу, где мы когда-то сидели. Сейчас там было темно и пусто…
Как и в прошлый раз, на меня пахнуло прохладой и запахом леса. Нигде в Софии нет такого чистого и свежего воздуха…
Эмил Калычев
КОМСОМОЛЬСКОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Я женился, в буквальном смысле слова, по комсомольскому поручению. Это на первый взгляд невероятно, но факт остается фактом. Его подлинность может подтвердить вам и моя жена - теперь уже не Петрова, а Христова. Перед тем как произойти этому замечательному событию, я представлял собой вполне законченного холостяка. А, по мнению досужих сплетниц, был достойным кандидатом в женихи. Я, конечно, понимал, что последнее не совсем отвечает действительности. Более того, самая мысль о женитьбе вызывала у меня головную боль. Не буду скрывать и того, что некоторые девушки пытались со мной заигрывать, но я не проявил к ним и тени интереса. Я бы сказал, в течение долгих лет мне удавалось таить в себе и страсть и сдержанность отшельника.
Но известно, что самые значительные события человеческой жизни случаются внезапно. Событие, изменившее мою судьбу, явилось ко мне в облике комсомольского секретаря, который однажды после обеда остановил меня у входа в тоннель. Остановил и спрашивает:
- Как ты относишься к вопросу о воспитании человека?
Я, не задумываясь, отвечаю:
- Положительно!
- Так… Что ж, выходит, ты и сам человек положительный.
Меня просто подкупает такая оценка, и я продолжаю с воодушевлением:
- За человека надо воевать, бороться за него…
- Вот именно, - отвечает он, - надо воевать и бороться.
И так хитро смотрит на меня:
- А не знаком ли ты случайно с Гинкой - той, что работает на помпе в смене у Данчо?
- С кем, с кем?
- С Гинкой Петровой. Знаешь, с нее и начнем. Займись-ка ею!
- Как то есть - займись? - недоумеваю я, и от дурного предчувствия у меня начинает ныть под ложечкой.
- Пойми ты - пропадает девчонка! Совсем от рук отбилась: выпивает, курит и вообще катится по наклонной плоскости.