- Ну, так где гроши–то возьмёшь? Да и эти где взял, что есть, - не украл ли часом? Не ты ли хату Микулича спалил да деньгами его разжился? - повторил свой вопрос Старжевский. В его голосе послышалась угроза.
- Как можно? Нет, не я. Я в Ректе был. Я дома был, когда ночью пожар в Малой Зимнице занялся. А когда я наутро приехал, всё уже сгорело. Скопил я, десять лет копил - голодал, но копил. Это всё моя Г анна, - лепетал полумёртвый от страха Василь, уже готовый отказаться от своих мыслей о выкупе на свободу, лишь бы Старжевский оставил его в покое.
Ганна удивлённо взглянула на мужа, не понимая, куда тот клонит, упоминая её имя.
Василь, а вслед за ним и жена упали на колени и принялись умолять поверить им, что все деньги заработаны десятилетием напряжённого труда.
"Пожалуй, что не врут холопы", - подумал Старжевский. Как и предрекал Крюк, Старжевский послал людей разгребать пожарище в Малой Зимнице на следующий день после того, как в деревне побывал Василь Блин. Никому не доверяя, пан самолично следил за раскопками. К его огромной радости, удалось откопать под углями два жбана с золотыми и серебряными монетами, а это была треть той суммы, которую Старжевский запросил с Микулича за вольную для него и его семьи.
- Так откуда гроши у тебя завелись? Слышал я, что и серебро есть, и даже золота немного? - продолжал расспрашивать Старжевский.
- Это всё жёнка - Ганна. Её кто только не кличет бабой, если где роженица на сносях. И холопы, и мещане, и купцы в Пропойске. Даже у одного пана была…
- Помню я - сам ему советовал. Так ведь и у меня была. Но разве с того такие гроши заработаешь? - засомневался Старжевский. - Я, помнится, только пару золотых дал, да кабанчика в придачу. Холопы да мещане и столько не дадут. Да и купцы не разгонятся.
- По–разному бывает, - заверила Ганна, наконец сообразившая, куда клонит её муж. - А купцы так и вовсе одаривают. Один целый жбан серебра дал, да мы боялись кому сказать, чтобы не украли.
- Так ты хочешь сказать, что я тебе за то, что ты бабой была, мало дал? - прищурился Старжевский.
- Как же можно так и думать–то? Вы наш отец родной. Мы и так ваши. Купцы- то, да и мещане - чужие нам люди. И мы им чужие, вот и дают кто чего. А для вас мы и так всё должны делать. Да и где это было видано, чтобы пан своим же холопам целого кабана, да ещё и грошей дал?! Мы и так благодарны! - продолжала уверять Ганна.
- Хитрая ты баба! - строго сказал Старжевский и, глядя сверху вниз на всё ещё стоявших на коленях Василя и Ганну, спросил: - Так говоришь, много где и у кого бабой была? Оттого и гроши?
- Оттого! Ей - Богу, оттого! Ну и родило у нас на поле всё, с Божьей помощью, хорошо. Василь немало жита и овса продал. Да и в долг бобылям давали. Известное дело - не без выгоды.
Это была неправда - Блины вообще не любили ничем делиться с более бедными односельчанами, чтобы не рисковать, а если что и давали, то без процентов, но теперь нужно было врать, чтобы как–то пояснить происхождение денег.
Услыхав про "выгоду", Старжевский презрительно ухмыльнулся и заметил:
- Я всегда говорил - дай вам волю, так холоп с холопа ещё больше сдерёт, чем взял бы самый жадный пан!
- Ваша правда! - охотно подтвердил Василь, подумав, что такого жестокого и беспощадного человека, каким был Старжевский при взыскании долгов, ещё нужно было поискать.
- А бабой везде была, - продолжала пояснять Г анна. - И в Ректе, и в Малой Зимнице, и в Большой Зимнице, и в Журавичах, и в Довске, и в Кульшичах, и в Ржавке. И в самом Пропойске меня все знают. И у панов, и у купцов была. Разве что у самого чёрта только не была!
При последних словах Старжевский, которому стала надоедать похвальба холопки, сердито нахмурился.
- Ой, да что это я чёрта вспоминаю?! Да пусть у меня язык отсохнет или глаз за это вылезет, что я в доме у ясновельможного пана такие слова говорю! - Ганна демонстративно зажала рукой рот, всем своим видом показывая, что она сожалеет о допущенной оплошности.
"И чего это я раскудахталась, как квочка! Ещё, чего доброго, осерчает Старжевский да в шею нас!" - испугалась Ганна.
Недовольный Василь незаметно ткнул жену в бок.
Старжевский внимательно посмотрел Ганне в глаза:
- Левый глаз или правый?
Ганна вопросительно посмотрела на пана, не понимая смысла вопроса.
- Я говорю - левый глаз или правый пусть вылезет у тебя? - недобро усмехнулся Старжевский.
- Как пан скажет, - растерянно пробормотала Г анна.
Ни слова не говоря, Старжевский пошёл к дверям, ведущим из передней в его покои, остановился у самого порога и, оглянувшись на стоящих на коленях Василя и Ганну, твёрдо подытожил:
- Если за месяц соберёшь все деньги - получишь вольную. Соберёшь завтра - приноси завтра.
Открыв двери, Старжевский, больше не глядя на гостей, скрылся в своих покоях.
Вечером, обнаружив в углу очередной мешок с ячменём, Ганна изжарила из купленных накануне яиц яичницу для хута и приготовилась нести наверх.
- Ничего - скоро своих кур заведём! Выкупимся и заживём как люди! - заметил Василь, который знал о хуте по рассказам жены, но сам его ещё ни разу не видел.
- Хут, хут, иди сюда, дам яеченьку–обораченьку! - позвала хута условленной фразой Ганна и собралась уже спускаться вниз, но тут её окликнул хорошо знакомый голос.
- Постой, - казалось, что хут появился на груде мешков просто так, из воздуха. - Завтра тебя позовут бабой. Дитя родится. Всё сделай как знаешь, только не бери золота, если предложат, - бери одно серебро. И ещё - заметишь что странное, не подавай виду. И ничего не трогай, тогда всё будет хорошо.
- А кто позовёт? Куда? Чего не трогать?
Хут ничего не ответил и лишь широко раскрыл рот, в который тут же перекочевала по воздуху яичница.
- Так кто позовёт? Я ничего не поняла, - развела руками Ганна.
- Не трогай того, чего тебе не нужно, и не суй нос, куда не просят. Да и в гостях меру знай - погостишь и домой. Хотя. Делай как знаешь. Вас, баб, учить - только зря время тратить! - хут проглотил яичницу, вытер рукой рот и, довольно крякнув, неожиданно исчез, словно растворился в воздухе.
Наутро, едва успело взойти солнце, приехал на тарантасе эконом Старжевского и тут же потребовал, чтобы Г анна собиралась и ехала с ним в имение к пану.
- Зачем же такая спешка - мы только вчера у него были? - удивился Василь, испугавшись, что Старжевский передумал или же решил изменить условия выкупа.
- То не вашего, холопьего, ума дело! - поначалу возразил эконом, но потом, вспомнив, что у Блинов водятся деньги и не сегодня–завтра Старжевский отпустит их за выкуп на волю, смягчился: - Чего всполошились - какой–то пан из–под самого Могилёва к Старжевскому приехал. Дескать, говорит, хочу к себе забрать на пару недель Ганну Блиниху - моей жене рожать скоро, а лучшей бабы не найти, - и, взглянув на удивлённую Блиниху, добавил: - Ну, чего глазами хлопаешь - быстрее собирайся! Пан богатый - не обидит! Так и сказал Старжевскому.
Наскоро собравшись, Ганна поцеловала детей, отвела в сторону Василя и напомнила про яичницу и хута, перекрестилась и уже из тарантаса с довольным видом крикнула вышедшему её провожать Василю:
- Говорила же - у кого я только не была бабой?! У самого только чёрта не была! Под самым Могилёвом про меня слыхали - вон откуда паны за мной едут!
- Опять ты чёрта поминаешь! Мало тебе вчерашнего - не мели языком почём зря, глупая баба! - в сердцах крикнул ей Василь.
Но Ганна толком ничего не расслышала - эконом хлестнул пару лошадей, и тарантас покатил в имение.
Пан Перчшинский, как его представил Старжевский, и в самом деле оказался очень богатым. В Могилёв ехали в самом настоящем, украшенном золотом, просторном экипаже, который везла шестёрка породистых вороных лошадей, запряжённых в серебряную сбрую. На козлах сидел самый настоящий кучер в ливрее, а по бокам экипажа скакали по три вооружённых ружьями гайдука с каждой стороны дороги. В самом экипаже, который напоминал Ганне скорее комнату, сидел Перчшинский, его старший сын и, напротив панов, у передней стенки спиной к кучеру - сама Ганна.
Стояла самая распутица, и хоть зима была и малоснежной, но дорога оказалась разбита и покрыта лужами из грязи и снежной крошки. Тем не менее экипаж, к удивлению Ганны, ни разу не застрял по–настоящему. Едва только кони начинали вязнуть, кучер залихватски свистел, рассекал воздух длинной пугой и экипаж рывком выскакивал из трясины и двигался дальше.
- Добрые у вас кони, и кучер добрый! - восхищённо заметила Ганна, которая не смогла сдержать эмоций после того, как карета преодолела особенно большую лужу.
Перчшинский лишь едва заметно улыбнулся, не удостоив Блиниху ответом, а молодой панич самодовольно кивнул:
- У нас всё такое - и дом, и экипаж, и кони!
- Я и говорю. Я таких отродясь не видывала! - рассыпалась в похвалах Ганна.
Впрочем, она и в самом деле была поражена роскошью экипажа - ей непременно казалось, что в таких каретах ездят только цари, короли и самые богатые шляхтичи. А раз так, то Перчшинский был птицей самого высокого полёта и Ганне светило немалое вознаграждение, если роды пройдут удачно. Конечно, всё могло быть и не таким радужным - в противном случае Ганне было бы несдобровать, но пока она гнала от себя мысли о возможных неудачных родах. К тому же успела выяснить у молодого панича, которому едва исполнилось восемнадцать, что для панны роды должны были быть уже пятыми, а четверо предыдущих были удачными. Всегда самыми опасными бывали первые роды, а тут Ганна, уверенная в своём опыте, рассчитывала на благополучный исход.