Она остановилась в дверях, посмотрела на меня и улыбнулась.
- Э, бог с ними, - сказала она, - сегодня я хочу побыть с тобой.
Мы сели за столик и стали беседовать, как добрые друзья. Я с прежним удовольствием смотрел, как она ест. Она вспомнила о гитаре и спросила, играю ли я.
- Я знаю, Рим словно для тебя создан. Здесь любят гитаристов.
- Ты мне никогда не говорила, что бывала в Риме.
Она посмотрела на меня и снова засмеялась. Потом стала рассказывать про ателье, про свою жизнь.
- Нехорошо ты все-таки поступил: уехал, не сказав мне ни слова, - упрекнула она.
- Ну-ка посмотри мне прямо в глаза, - сказал я.
Она затянулась сигаретой и взяла мою руку в свою.
- Не думай, я все понимаю, ты много пережил, и мне больно за тебя.
Когда я остался один, а она смешалась с толпой на Корсо, Рим показался мне особенно прекрасным. "Мы встретимся в пять и поужинаем вместе". Она сказала, что хочет побывать во всех моих любимых местах и хоть один вечер провести со мной наедине. "Я еще не натанцевалась и не наговорилась с тобой вволю", - добавила она.
За три часа я должен был сделать все дела, зайти в мастерскую, привести себя в порядок и вернуться на Корсо.
- Что с тобой приключилось? - крикнула Марина, завидев меня.
Из дому я отправился в мастерскую, где Джина возилась по хозяйству. Она сказала, что Джузеппе принес починить покрышку. Заходил совсем недавно и ничего больше не сказал, но я знал, что Джузеппе имел обыкновение ждать меня до самого вечера. Пришлось послать Пиппо отнести ему починенную покрышку и передать, что сегодня я буду очень занят. Джина заметила, что со мной что-то происходит. Нужно было еще забежать домой.
- Пойду переоденусь, а то мне сегодня надо кое с кем повидаться, - сказал я ей. - Ночевать меня не жди.
Когда мы встретились наконец с Линдой на Корсо, солнце еще светило вовсю. Линда была в том же коротком, до колен, платье, на руке красовался золотой браслет. Мне казалось, что мы идем берегом моря. Я смеялся, шутил, дурачился, словно сказал себе: "Сегодняшний день мой, а завтра разберусь, что к чему". Столько раз, завидев вдалеке какую-нибудь девушку, я говорил себе: "Это Линда", - и теперь мне все было нипочем.
- Куда ты меня ведешь? - спросила она.
Мы долго бродили по улицам. Вспоминали прошлое. Она сказала, что так и не поняла, почему я тогда в ателье рассердился на нее. Послушать ее, во всем был виноват один Карлетто с его злым языком.
- Все дело в том, что ты не хотел меня слушать, - доказывала она. - Никак понять не можешь, что у женщины есть своя жизнь. Уж так ты создан.
На мгновение мне показалось, что сердце, как и в прежние дни, забилось часто-часто, и я готов был поверить ей, готов сказать: "Ты ошибаешься". Неужто те ночи в Турине и мое отчаяние - все оказалось впустую, тогда мне остается только одно - броситься в По. Но нет, сердце билось ровно и спокойно: слишком много передумал я обо всем этом. И сейчас для меня не имело значения, приехала ли она в Рим с Лубрани или одна. И не имело значения, что Джина дожидается меня в мастерской. Имело значение только то, что Линда шла рядом, я вел ее под руку и мы с ней снова говорили друг другу "ты". И то, что мы сегодня будто впервые познакомились. И она тоже как будто понимала это.
- Для меня, - прошептал я Линде, - этот вечер особенный. Это наша первая встреча; тебя снова прислал Амелио, и вот мы гуляем с тобой по улицам.
Тут Линда вскрикнула и остановилась.
- Я всю дорогу думала об этом, а сказать забыла. Знаешь, что случилось с Амелио? - Она наклонилась и прошептала мне на ухо: - Он был красный, коммунист, и его схватили. Отвезли в тюрьму прямо на носилках.
Я пожал плечами, будто не поверил.
- Ты-то откуда знаешь? Кто тебе сказал, что он с красными заодно? - На этот раз у меня дрожали руки. - Неужели это правда? - с трудом выговорил я. - Ведь он даже с кровати не мог подняться.
- А разве для этого обязательно передвигаться? - сказала Линда. - Он уже давно начал с ними работать. Помнишь, сколько он газет читал? У него нашли листовки.
Мы свернули в какую-то пустынную улицу. Небо было багряное, удивительно красивое; витрины уже были освещены, и я сейчас еще словно вижу перед собой эту улицу. В глазах у Линды отражалось небо. Она говорила сухо и как будто насмешливо.
- Линда, я уже не прежний Пабло, - громко сказал я ей. - Кончится тем, что я кое-кого убью.
Линда тихо ответила:
- Мне жаль тебя. Чего ты добиваешься?
Ничего она не поняла. Ну что ж, может, это и к лучшему. Линда рассказала, что первое время, когда Амелио ездил с ней в Верчелли и Новару, она тоже помогала ему. В ту самую ночь, когда Амелио разбился, она успела вынуть у него из кармана пачку листовок. Когда она потом прочла их, то поняла, что Амелио рискует головой. В листовках черным по белому было написано, что надо быть наготове, что настает решительный час.
- Поэтому ты его и бросила?
Она покраснела, а может, мне это только показалось, и сказала:
- Теперь он в тюрьме, лежит, наверно, на койке, точно мертвец. Его, должно быть, переведут в Рим, - продолжала она. - Взяли его в конце мая.
До самого ужина мы все говорили об Амелио. Наконец она сказала:
- Хватит об этом. Если он выйдет оттуда живым, сам спросишь, каково ему там пришлось. - Она пыталась улыбнуться.
Чтобы отогнать грустные мысли, мы выпили вина. Линда сказала:
- Может, сходим в "Парадизо"?
Еще час назад мне бы наверняка понравилась эта шутка, но сейчас она напомнила мне о той зиме, когда я был таким глупцом.
- Пей лучше, - сказал я, - мне сейчас не до музыки.
Вышли певец и гитарист и нагнали на нас тоску. Линда засмеялась и спросила, не собираюсь ли и я стать гитаристом, любимцем римлян. Потом мы пошли к Тибру потанцевать. Все было по-старому. Она шептала мне что-то на ухо, всем телом прижималась ко мне. Наконец я сказал:
- Пойдем домой.
- У меня нет дома, - сказала она, пристально посмотрев мне в глаза. - Я не одна.
Я вспомнил о Джузеппе, который хотел меня видеть. Вспомнил Турин и все свои муки. Вспомнил, как бешено колотилось мое сердце, как страдала моя гордость, но взбунтоваться и уйти не смог. Что бы сказал Амелио, окажись он теперь здесь, спрашивал я себя. Если бы он знал, что я тоже красный.
Теперь он уже не внушал мне такого страха из-за того, что я отнял у него Линду. В этот вечер я понял, что женщины - совсем не главное в жизни. Я спрашивал себя, стоит ли вообще на них тратить время. Не лучше ли немедля уйти к товарищам, работать с ними? Ведь Амелио в тюрьме и ждет от нас помощи.
Я протанцевал с Линдой еще один танец. Она сказала:
- Помнишь тот вечер в "Маскерино", когда мы гадали о будущем?
- Будущего не угадаешь, - ответил я, - лишь одно можно предсказать заранее: все, что человек делал, он будет делать и дальше.
- Это верно, - согласилась она, - мы всегда повторяем то, что делали прежде.
- Но часто мы сами не понимаем, что делаем, - сказал я. - Каждый день чему-нибудь нас учит.
Тут Линда остановилась и сказала:
- Уйдем отсюда.
Мы шли по булыжной мостовой, ровной, словно выложенной из черепицы. Линда воскликнула:
- Как прекрасен Рим!
- Хочешь, пойдем в лес? - спросил я.
- Ты, я вижу, все наперед знаешь, - засмеялась она.
Я остановился и поцеловал ее, она взяла меня за руку.
- В Турине ты был менее покладист, - сказала она.
Мы поднялись по Скала деи Монти, кругом ни души. Потом долго целовались под деревьями.
- Как здесь прекрасно! - повторила она. О, этот аромат, исходящий от деревьев и от нее! - Ты приходил сюда с другими женщинами?
Я ответил, что хотел прийти сюда с ней.
- Если бы ты вдруг надумала выйти за меня замуж, нам было бы в Риме хорошо вдвоем.
Она сжала мою руку и заговорила о Джине.
- Послушать Карлетто, она просто дурочка, - сказала Линда. - Ходит за тобой, как собачонка. А я думаю, она просто здорово влюбилась. Ты ей сказал обо мне?
- Это разные вещи, - уклончиво ответил я. - Главное - ты здесь.
Мы снова поцеловались. Она сказала:
- Пойдем в "Плаца".