- Это там, - через силу произнес Фарр.
- Ключ у вас есть?
Фарр повернул ручку, и дверь распахнулась, с грохотом стукнувшись о стену. В коридоре, ведшем на кухню, было темно. Фонарик следователя осветил деревянный стол и два стула.
- Идите вперед.
- Я боюсь, - шепнул Фарр.
- Я сказал, идите.
Он нехотя сделал шаг вперед.
- Где он? - спросил следователь.
- В спальне. - Голос его охрип от волнения.
- Покажите.
Фарр провел его через комнатушку без окна - там стояла раскладушка, на полу валялись книги и журналы. Вулф направил фонарик на него.
- Вон там, - указал на дверь Фарр.
- Открывайте.
- Нет!
- Я сказал, открывайте.
- Умоляю, не настаивайте!
- Открывайте!
Фарр решил: в темноте он оттолкнет следователя и рванет на улицу.
- Я вам в последний раз говорю: открывайте!
Фарр толкнул дверь, она со скрипом открылась. В спальне, узкой и длинной, царила непроглядная темнота. Фонарик Вулфа выхватил железную спинку старой двуспальной кровати с продавленным матрацем.
Оттуда послышался стон. Фарр тоже издал стон, и волосы у него встали дыбом.
- Убийство, - простонал голос. - О ужас, ужас!
Луч фонарика осветил бескровное лицо старика - глаза его были открыты, и он смотрел на них.
- Кто здесь? - крикнул Вулф.
- Ох, сны мои, сны, - запричитал старик. - Приснилось мне, что меня убивают.
Откинув старенькое одеяло, тощий старик в фуфайке и кальсонах слез с кровати и зашлепал босиком по полу. Он шел прямо на них.
Фарр возбужденно шептал что-то себе под нос.
Следователь нащупал шнур выключателя, зажег свет.
Старик, увидев в комнате чужого человека, сказал:
- А вы кто такой, позвольте спросить?
- Теодор Вулф, следователь из полицейского участка на Шестьдесят второй, - показал он на значок.
Герман Фарр заморгал - удивленно и смущенно. Он торопливо схватил со стула брюки, влез в них, сунул ноги в разношенные шлепанцы, натянул подтяжки.
- Лег днем подремать и заспался. Обычно-то я в шесть начинаю ужин готовить, а в полседьмого мы с ним едим. А зачем вы это к нам, следователь? - спросил он.
- Пришел с вашим сыном.
- Он ничего не натворил? - испугался старик.
- Вот не знаю. Пришел выяснить.
- Пойдемте на кухню, - сказал Герман Фарр. - Там лампочка поярче.
Они отправились на кухню. Герман Фарр принес из комнаты третий стул, и они уселись за деревянный стол - Фарр, мертвенно бледный и измученный, его отец, тощий, морщинистый, с седой щетиной, и грузный Вулф в черной шляпе.
- Где мои очки? - спохватился Герман Фарр. Он вскочил, нашел очки на полке над плитой. Через толстые линзы его слезящиеся глаза казались огромными.
- А то я вас толком и разглядеть не мог, - сказал он следователю.
Вулф только хмыкнул.
- Так что же приключилось? - спросил Герман Фарр, глядя на сына.
Фарр презрительно усмехнулся.
Следователь вынул из пакета гирю и положил ее на стол. Фарр уставился на гирю с таким видом, словно перед ним была живая гадюка.
- Вы эту вещь раньше видели?
Герман Фарр, накрыв одну ладонь другой, тупо рассматривал гирю.
- Откуда вы ее взяли? - дрожащим голосом воскликнул он.
- Сначала вы ответьте на мой вопрос.
- Ну да, эта штука моя, только по мне - век бы ее не видать.
- Значит, ваша? - спросил Вулф.
- Да. Я ее прятал у себя в сундуке.
- А что это на ней за пятно?
Фарр не сводил глаз с места, на которое показывал следователь.
Герман Фарр сказал, что про пятно ничего не знает.
- Это следы крови, - сказал Вулф.
- Так оно и есть, - вздохнул Герман Фарр, губы у него дрожали. - Скажу вам всю правду. Жена моя, упокой Г-сподь ее душу, пыталась однажды ею меня стукнуть.
Фарр громко расхохотался.
- Так это ваша кровь?
- Слава Б-гу, нет. Ее.
Фарр и Вулф в изумлении уставились на старика.
- Вы правду говорите? - Вулф был суров.
- Да я душу бы отдал, если б можно было все переменить.
- Вы ее этим ударили?
Герман Фарр приподнял очки, утер пожелтевшим заскорузлым платком слезинки в уголках глаз.
- Грех не скроешь. Как-то в припадке пьяной злобы - уж очень меня бедность донимала - я запустил в нее эту штуковину, разбил ей голову. Кровь ее. Не имел я права винить ее за то, что она хотела меня убить. Она раз пыталась, вечером, за ужином, только эта гиря у нее из рук выпала и тарелку разбила. Я тогда с испугу чуть со стула не свалился. Вот когда я увидел, как гирька летит, понял, до чего я докатился, да и спрятал ее в сундук - как напоминание о своих грехах.
Вулф чиркнул под столом спичкой, подумал и потушил ее. Фарр курил последнюю сигарету из пачки. Старик плакал, утирая слезы грязным платком.
- Если кто и заслужил такого конца, так это я. В молодые годы я зверем был, жестоким был, да все по безволию своему. Я им обоим много зла причинил. - Он кивнул на Фарра. - Он сколько раз мне говорил, что я ее каждый день понемножечку убивал. Не раз - за что вечных мук заслуживаю - до синяков ее лупил, она как-то утром на холод пожаловалась, так я ей нос в кровь разбил, другой раз с лестницы спустил. А его сколько ремнем лупцевал…
Фарр затушил сигарету, швырнул окурок в раковину.
Вулф неторопливо закурил сигару.
Старик плакал в голос.
- Этот парень, он живой свидетель всех моих злодейств, но он и не догадывается, как жестоко я страдаю с тех пор, как несчастная моя жена покинула этот мир, не знает, какие жуткие кошмары меня по ночам мучают.
- Когда она умерла? - спросил следователь.
- Шестнадцать лет назад, а он меня так и не простил, так и живет с ненавистью в сердце, хотя она, добрая душа, как в последний раз заболела, все мне простила, в его же присутствии. "Герман, - сказала, - я отправляюсь туда, где мне не будет покоя, если тебя не прощу", - и с этими словами отошла с миром. Но сын мой все эти годы меня ненавидел, я это каждый день в его глазах читаю. Он, конечно, бывал порой снисходителен к беспомощному старику, что верно, то верно, и не раз, когда у меня артрит разыгрывался, приносил мне в постель супу, с ложечки меня кормил, но, хоть я и раскаялся, в глубине души он ненавидит меня по-прежнему, пусть я тыщи раз на коленях молил простить меня. Я ему часто говорю: "Что сделано, то сделано, ты меня суди по тому, каким я нынче стал", ведь он же умный человек, книги читает, про какие ни вы, ни я слыхом не слыхивали, а тут ни в какую смириться не желает.
- Он вас когда-нибудь обижал?
- Ворчит да огрызается, а больше ничего. Нет, он нынче все сидит один в своей комнате, читает, думает о чем-то, только вся его ученость так его со мной и не примирила. Я, конечно, очень огорчаюсь, что он службу бросил, я ведь с такими руками больными да распухшими хорошо когда по полдня работать могу, но люди всякие бывают, кому-то, если не поразмышлять, и жизнь не в жизнь. Он с самых ранних лет такую склонность имел, только я заметил, что его тянет к уединению и покою, когда он уже из армии пришел.
- Он чем тогда занимался? - спросил Вулф.
- Год на старой работе был, потом бросил ее, пошел в больницу санитаром. Только долго не выдержал, уволился, с тех пор дома сидит.
Фарр взглянул в темное пожарное окно и увидел себя: бредет он по мрачному пустынному пляжу, где гуляет ветер, валяются обглоданные приливами бревна, а отпечатки его ног за спиной исчезают и появляются впереди него, и он все бредет в пустоте и безмолвии…
Вулф затушил сигару о подошву ботинка.
- Хотите знать, зачем я сюда пришел? - сказал он Герману Фарру.
- Да.
- Он явился вечером в полицейский участок и заявил, что убил вас вот этой вот гирей.
Старик застонал.
- Не скажу, что этой участи я не заслужил.
- Он думал, что и в самом деле вас убил, - сказал Вулф.
- У него воображение слишком буйное, и все потому, что физической нагрузки у него нет. Я ему это сколько раз говорил, да он меня не слушает. Описать вам не могу, о чем он во сне разговаривает. Сколько ночей я из-за него глаз не сомкнул.
- Вы видите эту гирю? - спросил Вулф Фарра.
- Да, - ответил тот, не открывая глаз.
- Вы по-прежнему утверждаете, что ударили или пытались ударить ею своего отца?
Фарр уставился в стену. Если отвечу, сойду с ума, подумал он. Нельзя. Нельзя.
– Он считает, что убил вас, - сказал Вулф. - Видите сами, он же сумасшедший.
Герман Фарр коротко всхлипнул, как будто его пырнули ножом в горло.
- А как же мальчик, которого я убил? - закричал Фарр. - Вы сами мне его фотографию показывали.
- Этот мальчик - мой сын, - ответил Вулф. - Он умер десять лет назад от тяжелой болезни.
Фарр вскочил и подставил ему запястья.
Следователь покачал головой.
- Наручники ни к чему. Мы просто вызовем санитарную машину.
Фарр замахнулся и со всей силы двинул следователя в челюсть. Стул под Вулфом опрокинулся, он рухнул на пол. Шум, грохот, крики, Герман Фарр причитал, что это его надо повесить, а Фарр мчался вниз по тускло освещенной лестнице, лелея в душе мысль об убийстве. На улице он зашвырнул монеты в ночное небо.