Олег привык к подобной реакции и сам пьянел от нее. Он часто испытывал то же, что и слушатели, и ему хотелось читать, читать и читать, чтобы выхлестнуть все, и опьянеть от этого, и вознести свою душу куда-то вверх. Он чувствовал в себе смесь ярости и восторга. Кругом него были свои; кто лежал на полу, кто сидел у стола, какая-то группка облепила вольтеровское кресло. Всюду были разбросаны бутылки водки, пива, вина и необильная, скорее спартанская закуска: черный хлеб, лук, кусочки сыра. Но водки было в невероятном количестве: вдоволь хватало на всех.
Олег прочел довольно много, и был какой-то переломный момент: некоторые устали. Читать дальше или не читать?
Все решили резкие сумасшедшие шесть звонков в квартирную дверь.
- Кто это ломится? - подумал Берков. - Уже совсем ночь.
Пошатываясь, Берков пошел открывать - вперед, по длинному коридору. Он слышал как что-то щелкнуло: и ему показалось, что дверь в одну из комнат приоткрылась, и на него смотрит глаз: огромный, внимательный и пугливый.
То была старушка-соседка, которой часто после "сборищ" - снились кошмары. Беркову захотелось шагнуть к ней, но он раздумал и продолжил свой путь. Неуверенно открыл дверь, и перед ним очутился Леня Терехов.
В другом конце коридора по какому-то наитию уже чувствовали, что это Терехов. Высунулся кто-то лохматый и белолицый (напротив жил милиционер), который прошипел.
- Терехов, Терехов идет! - громко и радостно закричали. Олег немного сник, теперь не хотелось читать. Терехов был единственный подпольный поэт в Москве, который - по крайней мере, в смысле славы - мог соперничать с Олегом. И писал он другие стихи - совершенно разорванные, безумные, возникающие как факелы в ночи (В творчестве он считался намного левее и авангардней Олега). И жизнь его была подстать его поэзии.
- В шапке или без? - спросил Олег.
Если Леня был в шапке, независимо от погоды - это значило, что он почти трезв. Шапку же он снимал (тоже независимо от погоды) - когда был пьян. Как он объяснял - из почтения к алкоголизму.
- Без шапки, но держит ее в руках, - осведомила Олега Тоня Ларионова.
Олег вздохнул. Последний раз Леня появился перед ним в шапке - в приличной академической компании, куда был приглашен. И действительно, был трезв. Пили только чай - из опаски - но Леня почему-то часто отлучался в уборную, и хотя ничего не пил, кроме чаю, с каждой отлучкой все пьянел и пьянел. Все впали в транс от этого, а Леня, наконец, вышел из уборной без шапки, и Олег понял, что Терехов припас в кармане бутылочку и прикладывался к ней в тишине клозета. Для вдохновения, чтобы читать стихи.
- Если Терехов идет, то ожидай маразм и сумасшествие! - раздался вдруг голос сверху, со шкафа. То произнес Коля, который уже сидел там с четвертинкой водки.
Какая-то маленькая, смеющаяся девочка подошла к шкафу и вытянула личико:
- А ты знаешь, Коля, кому, я слышала, Терехов любит больше всего читать свои стихи? - прошептала она, - трупам! - и она подняла пальчик. - Да, да, трупам. Человеческим. Он как-то умудряется присутствовать среди них.
В ответ Коля молча налил ей стопочку и протянул со шкафа.
Терехов вошел, и тут же его окружили. Был он растерзан, в распахнутой рубашке, и выглядел старше своих 26 лет.
- Леня, штрафную!.. Где ты, где ты пропадал!? Тебя все ищут по Москве!
- Да разве его найдешь?!
- Пива!
И ему налили кружку пива. Он плюнул в нее и отпил.
Но его появление неожиданно внесло метафизические ноты в загул. По всем этим людям, в этих двух комнатах, с их непонятной мебелью и безумными картинками на стенках, вдруг прошел некий трепет. Неясно с чего это началось, но идея этого трепета была такова: надо превращаться, превращаться и превращаться! Превращаться - в кого? Это было неизвестно! Но в этом движении смещалось все: и жажда бытия, и желание вырваться из себя, превратиться во что-то иное, может быть даже в светоносное. Ко<л>я так и подпрыгивал на шкафу от этих предположений. Из-за этого водка пролилась на голову смеющейся девочки Лены.
- Превратиться… Превратиться… Превратиться, - этот шепот… это бормотание передавалось от одного человека к другому, и охватывал почти всех.
- Я чувствую, что во мне зреет мое будущее воплощение, - бормотал молодой человек в красной рубашке. - Оно будет кошмарным. Моя душа воплотится не в этом мире. Он будет черным, с огнями-провалами, и никто в нем не найдет друг друга.
- И я вижу в себе… - кричал кто-то в ответ, схватясь за галстук Беркова.
- Вырваться, вырваться, вырваться! - стонал Закаулов, вставший из своего угла.
- И улететь!
- Куда улететь!?.. Куда… Куда?!
- Я знаю…
- Но мы там будем одинокими…
- А я хотела бы стать котом, - вставила белокурая девочка из Катиной свиты. - Просто так. Не от ума.
Леня, стоявший по-прежнему в центре комнаты с пивной кружкой в руке, недоуменно и сердито реагировал на эти бормотания.
Наконец, он прервал всех.
- А я вам вот что скажу! - закричал он, и все обернулись к нему. - От себя не улетишь!..К адку, к адку надо привыкать!
- К какому "адку"?
- К обыкновенному. К аду. Который здесь на земле, и особенно после смерти. Да поймите же вы, - и его мутные глаза вдруг загорелись, - эти тихие спокойные вещи: большинство людей в аду будет! Да и сейчас полуад на земле… Так вот привыкать, привыкать надо. (Леня даже застонал…) Надо приучаться любить страдания, любить ужас и вопреки всему жить в аду своим бытием! Ведь бытие наше все равно там останется, и оно есть. Патологическая любовь к жизни в аду - вот в чем сейчас нуждается человечество! Брести по черному, обездоленному миру, и любить свое бытие!
- Не слишком ли?
- И даже мерзость, мерзость любить! Потому что иначе не вывернешься: она всегда с людьми, любим мы ее или нет. Уже здесь на земле повенчаться со страданием… Тренироваться, тренироваться надо для ада! Ишь, адожители!
И он захохотал - по-своему, дико и с надрывчиком.
- Ну, начинается, - проговорил недовольный Олег.
- Я почему в свою кружку плюю, - покачнулся Леня. - И еще плюну. Вот (И он плюнул). Это высший экстаз: жизнь мерзка, а я все равно ее люблю.
И он влил пиво себе в глотку.
- Жизнь мерзка, а я все равно ее люблю… - это опять каким-то шепотом пронеслось по комнатам. Все смешалось, и все завертелось.
Кто-то говорил, что вечного ада не существует: почитайте индусов и эзотериков… Но не так важно, сколько он длится… Просто: страдания, страдания и страдания… Разве их мало уже на земле? Здесь тоже стал полуад.
Другой говорил, что пришедший к чистому бытию в аду тем самым освободится от ада; но знающий, как освободиться от ада, не попадет в него.
И все вдруг стали смеяться, и наливать в стаканчики водку…
- Странники… милые странники, - говорила Катя Корнилова, подняв высоко бокал с водкой, - жизнь так прекрасна, ошеломляюще! Даже ангелам не так хорошо, как нам! Если есть дух внутри!
"Адожители", как обозвал всех Терехов, согласились с этим.
- Не мерзость надо любить, ребятки, а бытие, бытие, даже если оно среди мерзости: вот в чем дело, - и Катя подошла близко к Терехову. - Ты понимаешь?
- Я все понимаю, царевна бытия! Я почти это и имел в виду. Но я все-таки опять плюну в свою кружку…
- Водочки, водочки бы сюда, - улыбалась всем широколицая Верочка Тимофеева.
- Ты же прямо в ней плещешься, - отозвалась ее подруга. - Иди, иди сюда, Верочка… Я расскажу тебе свои последние цветные сны. Идем в уголок.
И она взяла ее за руку.
- Бессмертия, бессмертия! Бессмертия! - внезапно закричали из какого-то дальнего угла.
…Да, да, вот оно, найденное слово; вот чего им действительно не хватает: бессмертия. И это слово, как молния, как взрыв, прошло по комнате.
- О, конечно, бессмертия, бессмертия! - застонала Катя, вдруг раскинув руки. Глаза ее на белом лице загорелись, и вся она засияла внутренней огненной красотой. - О, как я хочу бессмертия! Никто не знает об этом!
Бессмертия - не обязательно божественного, думала она. - Бессмертия - чтобы жить, жить где угодно, пусть в квазимирах забытых галактик, или в бредовых сочетаниях астральных пространств - но жить. А что значит, жить? Это значит ощущать себя, свое бытие. И Катя поцеловалась с Тереховым.
- Да, да, мы будем жить! - пробормотала она. - И наплюем на собственный труп - с небес! Давай-ка чокнемся за это!
- Бессмертия, бессмертия! - завопили из дальнего угла.
- Водки… водки… водки! - раздался другой крик.
Один молодой человек уже был под столом, и посматривал на Колю - который был вверху, на шкафу.
Катя подошла к известному подпольному прозаику - он писал рассказы и сказки - Вале Муромцеву. Его звезда начинала уже восходить и быстро приближалась к звездам первой величины неофициального мира Москвы. Это был плотный человек среднего роста, лет 28–29, в черном костюме, и сидел он в глубоком вольтеровском кресле у окна (там за окном словно пели скрытые птицы) в глубокой задумчивости, как будто не принимая участия ни в чем…
Катя наклонилась над ним и заколдовала:
- А я тебе говорю. Валя…что выть ты будешь… выть, если с тобой что-то случится… В смысле приближения смерти…
Валя вздрогнул и посмотрел на нее.
- Ты жить хочешь, - ее голос даже дрожал. - И это твое желание совсем особенное… Не как у многих… И потому ты не выдержишь, я знаю это, я понимаю тебя, если что подкрадется… И ты будешь выть… Это все наше, от нутра. Ты и из могилы будешь кричать: жить!.. Ладно, ладно, думай о своих рассказах.
И она плавно отошла от него.