Леонид уделил мне половину своих фиалок, и мы положили два букетика на Приморской, под дверью с табличкой "4", тихо, по-воровски прошмыгнув в коридор.
ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ
В эту ночь я шел на работу медленно и тяжело. Впервые мне было абсолютно безразлично, что делать и как. Хотелось только, чтобы смена поскорее прошла.
Представьте себе горы развороченной земли, усеянной щепками, бревнами, и среди них высокую наклонную деревянную стену. Она внутри пустая, туда мы заливаем бетон. Это после водослива мы строим береговую стенку, набережную. С одной стороны ее будет сквер, с другой - забурлят воды, вырываясь из турбин станции. Нет, не пустая стена, а, конечно, заполненная арматурой. Тесно там, комбинезоны цепляются за крючья, повернуться негде, провод вибратора путается, света прожектора недостаточно.
Николай наверху открывает бадью и валит, а я принимаю машины внизу у крана. Сюда портальный не достает, пригнали паровую "Шкоду". Как он сюда прилез на своих широких, стертых и покалеченных гусеницах через горы земли, непонятно. Он - как двухэтажный дом, весь обсыпан углем и пыхтит, как паровоз. Темно, горит зола, высыпанная из топки; машинисты то выглядывают, то скрываются в будке, чумазые озабоченные; скрипит где-то неподалеку бульдозер да время от времени с буханьем вырываются искры из трубы крана.
Прохладно. Меня знобит и тошнит.
Чего-то мне хочется. Чего-то мне недостает. А чего - сам не понимаю. Но только кажется, что добудь я это - и горы свалятся с меня, станет легко жить на свете и радостно. Но чего? Или я болен?
Первым привез бетон старый знакомый, водитель машины "00–77", с грустными глазами. Я обрадовался ему, и он впервые заговорил со мной, сказал, что к нам трудно добираться.
О, шоферы строек! По каким только ямам, холмам, непроходимым хлябям и колдобинам вы не водите свои истрепанные, работящие машины! Ваши самосвалы в таком страшном виде не пустили бы даже в пригороды Москвы. А вы умудряетесь делать сто тысяч без капитального ремонта, носите резину до последнего клочка и еще экономите! К нам сюда пройти - сам черт ногу сломит, а "00–77" приехал и бетон не расплескал, и только заметил, что трудно добираться.
Вторым прибыл "рвач с золотыми зубами" - этот зато половину бетона выплеснул в пути.
- Ахо! Друзья встречаются вновь! - радостно приветствовал он меня, не выходя из кабины. - Как поживает сегодня твой карандаш?
- Ладно!
- А работенка сегодня никуда… Уж пару крестиков там проставишь законно, а?
Работа действительно не ладилась. Николай не мог попасть бадьей в узкий раструб стены. Крановщик бранился, боялся, как бы тяжелая бадья не оборвала стрелу. Кран натужно пыхтел, дергался, лязгал. А в деревянной узкой клетке девушки убирали кабели, чтобы их не заваливало, жались к стенам по углам, закрывались. И вот: грр-бух-бух-шлеп-трах! Вывалили!
Начинается вой в блоке:
- Куда тебя черт просил валить? Колька-а-а! Паразит! Иди теперь сам, перекидывай!
- Л-ладно! Молчать там! - с достоинством говорит Николай в дыру и садится закурить. - Б-бабы! Ваше дело малое: з-знай вибрировай.
Он на блоке ходит с опаской, хватается за штыри, взмахивает руками, и на фоне звезд похож на одинокую и бестолковую курицу, которая никак не найдет своего насеста.
Наконец бетон вообще перестали возить.
Николай спустился со стены по лестнице, собрал кучу щепок, притащил ведро из-под смолы, целое бревно, раздавленное экскаватором, свалил все в кучу и поджег:
- В-вот славно! Костер - п-первое дело! Эй, девки!..
Из блока выбралась Даша, с ног до кончика носа в бетоне; пришла, присела, подставляя огню бока и радостно щурясь, славная, добрая, словно и не она только что костила Николая.
- Вот зимой, Анатолий, х-холодища - во! - сказал Николай. - А я на эстакаде, на ветру. Бабы-то в блоке, а на эстакаде - метель, смерть моя! Спасаться надо? Вот я соберу щепочек, да в пустой бадье и разведу. Железо вокруг, не загорится. Залезу в бадью, дым глотаю - ах, хорошо!
- Расскажи про пожарника, - подсказала Даша.
- Ну, а когда начальство идет, я сразу затоптал, присыпал, словно и не я. Откуда дым? Курил! И вот однажды пожарник попутал. Я его не углядел: метель больно сильна была. Эх, он как набросился! Такой и растакой ты, говорит, Иркутскую ГЭС спалишь! Я же стою на своем: "Спасаться надо?" - "Я тебя, - говорит, - спасу!" Побег он искать начальника участка. Я скоренько костер загасил, золу скинул вниз, снегом присыпал, а сам ходу. На портальный к Ефремовичу залез и смотрю. Они пришли, ходили, ходили… А я наблюдаю. Начальник говорит: "Не может быть, я Николая знаю, он не допустит". Так и ушли. Потом начальник встречает. "Ты, - говорит, - жги, да так, чтоб пожарники все-таки не видели". Ладно. Знаем. Летом теперь что? Благодать.
Неподалеку лежал ящик для угля. Я развернул его к огню, постелил там доску и прилег. Железо было ледяное, костер погасал. Иногда гул будил меня, я вскакивал, выбегал к машине, но это была не машина, это гудел и клокотал котел крана. Во сне я видел зиму: Москва завалена снегом, и по улице Горького колонной идут снегоочистители. Морозно, термометр на Моссовете показывает "35". А я - школьник, с портфелем в руке, иду и жую мандаринку, и от нее желтые корки остаются на снегу. Скоро Новый год, у нас культпоход на "Щелкунчика"…
Меня разбудил "рвач"; он привез кубометр бетона, который "выдоил" с завода, и сказал, что там поломка, бетон будет не скоро. Я дрожал от холода, был как пьяный, - то ли больной, то ли сонный.
- Ну слушай, парень! - стал канючить этот сильный мужчина. - Ну добавь же ходок хоть пяток! Сам видишь, какая работа. Ну что я, не рад бы возить? Вот вырвал из зубов кубик… Ну допиши, прошу тебя, детишкам на молочишко! Ведь у меня их сколько, и все пищат: дай, дай, дай!
Я достал блокнот и дорисовал ему три ходки. Потом мне стало жалко водителя "00–77", и я ему дописал две.
- Вот за это пойдем на кран греться! - весело сказал шофер, беря меня под руку.
Мы вскарабкались на кран, открыли железную дверь в его стене, и… пахнуло жаром, огнем из раскрытой топки. Кочегар, черный, как шахтер, скалил зубы:
- Что-о? Прибыли? Днем никакой дьявол не заглянет…
- Эх! Рай, жизнь-малина! - молодецки воскликнул "рвач". - Сюда бы еще девочку да белоголовочку - и помирать не надо! Неси-ка, друг, водички.
Кочегар нырнул в темноту, за причудливые механизмы, цилиндры, манометры, принес ведро с плавающей в нем сажей, и мы с удовольствием напились.
- Полезайте на полати, - сказал кочегар. - Там Жорка спит; вы его потесните, да не будите.
Забравшись по лесенке под крышу, мы очутились на каком-то помосте из досок, на нем лежали фуфайки, штаны, тряпки. Рядом в темноте проходила раскаленная труба, было жарко, как в парной. У меня от сладкой истомы сразу размякло все тело.
Мне снилась Комсомольская площадь в Москве. Я спешу на вокзал. Жара. Душно. Москвичи торопятся в дачные поезда. Все битком забито, одна за другой отходят электрички. Мороженое нарасхват. А мне очень весело: сейчас мы поедем в лес, на реку, на рыбалку. Эх, бычки! Да знаете ли вы, что мы с Ленькой поставили мировой рекорд по рыбной ловле на ржавые крючки! Только чего-то тошнит. Бычков нужно ловить - и выпускать обратно в реку, там они уже в очередь построились. Ловлю - и выпускаю. Ни ветерка, ни тучки. Пить, пить!
- Пить…
- Эх, парень, ты, видать, к здешним полатям непривычный. Слезай: бетон привезли. Айда!
Ну и жизнь! Я вышел из крана пошатываясь. Уже светало. "00–77" опрокинул кузов над бадьей. Я полез с лопатой и свалился в бетон. Полез еще, тюкнул раз-другой - и опять свалился.
- Поезжай! А, хорош!
Кран понес бадью. Долго кликали Николая; он залез в очередной "курятник" и так крепко уснул, что его едва разбудили. С грохотом вывалили бетон, и тут в блоке поднялся такой крик, такие вопли, что у меня похолодело сердце: кого-то завалило.
- Николай! Николай! Что случилось?
Николай смотрел вниз и шевелил губами.
- Николай! Да отвечай же! Девчат завалило?
- Хуже, - сплюнул он. - А что им, бабам! Опалубка треснула. В-весь бетон поплыл к м-матери. Наб-бетонили, шабаш!
Я кошкой вскарабкался наверх и увидел: противоположная стена треснула и отошла. В образовавшуюся дыру хлынул бетон. Девушки спасались, тащили вибраторы, визжали, карабкались по арматуре. Можно было ждать, что весь блок крякнет и разрушится, как спичечный коробок. А бетон плыл в дыру лениво, убийственно спокойно. Все труды пошли прахом!
Дашкина голова показалась первой и сейчас же сказала Николаю с непередаваемой яростью:
- Ах ты, рыж-жий аспид! Ты куда же на стенку валил? Не видел, что она слабая, да? Ах!..
- Даша, не ругайся, - вступилась Тоня. - Он валил правильно.
Она была красная, растрепанная, словно вылезла из пекла, и едва тащила вибратор. Я бросился на помощь. Она благодарно взглянула синими глазами и сказала:
- А вообще надо было Толю поставить. Вот уж он валит - по ниточке.
Я задохнулся. Это была первая похвала за все дни моей работы на стройке. И ее сказала она, Тоня…
- Тебе спать, тебе дрыхнуть только! - шипела Дашка, готовая вцепиться Николаю в лицо.
Он хлопал белесыми ресницами и краснел, как индюк.
- Уйди! - неожиданно тонко выкрикнул он. - Спихну!
- Это ты-то меня спихнешь?
- Дашка, перестань! Оставь, Даша! Иди лучше Москаленчиху покличь. Не нервничай!
Я впервые видел, как люди из-за неполадок готовы были схватиться и избить друг друга, искалечить. Из-за чего? Это же не свой огород, не своя хата?