- Здорово, - я криво улыбнулась, покосившись на собственные руки: с венами, покрасневшими и вздувшимися от тромбофлебита, и огромным синяком там, где раньше стоял катетер - его пришлось переставлять в ключицу.
- Хотя я бы с тобой местами поменялась. Мне-то это не очень нравится. Пианино то есть, - простодушно сказала Катя. Потом уставилась куда-то в пол, и губы её задрожали. - Но мама хотела, чтобы я её закончила… значит, нужно закончить.
- Верно, - я кивнула. - Тебе теперь за двоих нужно жить. За себя и за маму. Отец же будет вам с бабушкой помогать?
- Он и так помогает. Предлагал даже к себе забрать, но я не хочу. Нужна мне мачеха больно, - девочка скривилась. - И его никогда не прощу за то, что нас бросил.
- Так бывает, Катюш, - я тяжело вздохнула. - Твои хоть полюбовно разошлись. А иные жён бросают, когда они болеют… вот так же, как я.
- Ну, такие вообще не люди, а сволочи, - резюмировала Катя. Помолчала. - Хотя я вот думаю иногда: если бы папа от нас не ушёл, наверняка бы он нас тогда на дачу повёз. Он ведь дольше на машине ездил, папа. Сам бы маму в ливень такой за руль не пустил, - она неопределённо повела рукой. - Может, он бы и справился с управлением…
- Зачем гадать, что могло бы быть, - я отвела глаза, взглянув на телевизионный экран. - Так только тяжелее…
Я осеклась.
Новости успели закончиться, сменившись записью какого-то концерта. На огромной сцене со светодиодным экраном пели три девушки; музыкальное сопровождение обеспечивали электрогитары, ударные, фортепиано, скрипки, виолончели и флейты. Солистки - две блондинки и одна брюнетка, молодые и хорошенькие, в скромных белых платьях стиля ампир. Правда, чёрные кружевные митенки вносили некую дерзкую нотку в их облик.
Они были непохожи на обычные девичьи группы, развлекающие публику короткими юбками, эротичными танцами и бессмысленными текстами. Их музыка являла собой уникальное сочетание академичной мелодичности и эстрадной энергетики. Их песни затрагивали даже некие философские вопросы. Они всегда выступали вживую, безукоризненно чисто исполняя свои сложнейшие партии.
Они взяли лучшее от классики и "попсы" - и соединили это в одно. Я это знала.
Потому что это была моя идея.
- О, это же "Магия"! - оживилась Катя. - Можешь громче сделать? Я их люблю.
Я смотрела на экран, и мне хотелось подняться с кровати и разбить телевизор об стену.
Блондинок звали Лёля и Леся. Они были моими одноклассницами ещё по музыкальной школе, и ещё в тринадцать лет я придумала название для нашей будущей группы. Мне надоело, что от российских девчачьих групп вянут уши; я хотела создать что-то особенное. Что-то действительно хорошее. И при этом популярное - чтобы люди слушали нормальную музыку не только на канале "Культура".
Песни писала Лёля - наш альт. Я сочиняла тексты и отвечала за сопрано, ну а Лесе предназначалась партия меццо. Нам было всего по пятнадцать лет, когда мы начали сложный путь, который в итоге привёл "Магию" к контракту с известным продюсером. И никакой постели. Да, родители Леси задействовали кое-какие связи - но в остальном всё по-честному.
Только вот на момент контракта "мы" уже не существовало.
Это я должна была стать третьей. Я, а не какая-то посторонняя девчонка, у которой оказался достаточно хороший голос, чтобы вытягивать партию, написанную специально для меня.
- …Саш?
- А, сделать громче, - я не без усилия отвела взгляд, наконец обратив внимание на Катю. - Сейчас, пульт най…
Я осеклась: девочка смотрела куда-то в дальний угол моей палаты, и по лицу её разливалась смертная бледность.
А потом она вдруг вскочила и забарабанила кулаками по пластику.
- Убирайся! - заорала Катя.
- Кать, ты что… - я проследила за её взглядом - но в комнате не было никого, кроме меня. - Что ты делаешь?!
- Я видела его!
- Кого?
- Человека в красном!
Гадкий испуганный холод сковал плечи и сполз на спину.
Я поняла, кого она имеет в виду.
Катя, тяжело дыша, шагнула к двери моей палаты.
- Что ты делаешь? - я в панике привстала с кровати, несмотря на подкашивающиеся ноги. - Тебе сюда нельзя!
- Надо уходить отсюда! - она порывисто потянулась к дверной ручке. - Подожди, я тебе помогу!
Медсёстры с пакетом крови для переливания вошли как раз вовремя.
Короткие вскрики, шлепок пакетов об пол - и Катю, уже открывавшую дверь, схватили в охапку.
- Нет! Стойте! - девочка визжала и брыкалась, отчаянно вырываясь из рук, волочащих её в коридор. - Ей нельзя там оставаться! Человек… человек в красном… Он приходил за мамой, в машине, когда она…
А потом дверь закрылась, и мне оставалось только смотреть, как кровь из упавшего пакета медленно затягивает пол алой пеленой.
Цвета его одежд.
Когда я услышала его в четвёртый раз, я уже знала, что он реален.
Той ночью - после визита Кати - я лежала, периодически проваливаясь в странный поверхностный сон. После переливания крови я чувствовала себя немного бодрее, чем тем же утром; только рот, затянутый творожистым грибковым налётом, местами сменявшимся кровоточащими язвочками, досаждал.
- Всё ещё считаешь меня галлюцинацией? - донеслось до меня из дальнего угла.
Я посмотрела на него.
Сейчас он казался куда более реальным, чем всё вокруг. Будто вся палата и я сама - лишь бледные тени, отголоски какого-то из моих снов; а он - единственное, что было здесь настоящим.
Я моргнула.
Я почти поняла, что к чему. После Катиных слов.
Только поверить в это было слишком трудно.
- Катя видела… в машине… тебя, - зачем-то прошептала я.
- Катя умирала. Сотрясение мозга, открытый перелом руки, три сломанных ребра, пробитое лёгкое… - я слышала, как он приближается. - В таком состоянии увидишь что угодно.
Я слышала, как он приближается - и хотела, но не могла его остановить.
Могла только беспомощно пробормотать:
- Я… не хочу умирать.
- Почему? - его голос прозвучал совсем рядом. - Ты так и не ответила мне тогда.
Я промолчала.
"Твоё время ещё не пришло", - повторяла я про себя монотонную сутру. Так он сказал.
Мне нечего бояться.
- Очень многие на этом этаже хотят уйти, - заговорил он, не дождавшись ответа. - Кто-то - потому, что дома их никто не ждёт. Кто-то - потому, что считает, что уже измучил тех, кто ждёт. Кто-то - потому, что дружба и любовь на поверку болезнью оказалась лишь маской… такие, как ты.
Я молчала.
- А ты ведь верила ему. Даже когда ты поступила в Гнесинскую академию, а он в парижскую консерваторию, - он присел на стул рядом с кроватью, откинувшись на спинку. - Он же обещал, что через год вы поженитесь, и он вернётся в Россию. Его родители были против, но за год они, конечно, обязательно одумались бы… так он говорил, верно?
Я молчала.
- Расстояние начало сказываться почти сразу. Общаться стали меньше, темы для разговоров находились не сразу… обычное дело. А в декабре, перед первой сессией, тебя положили в больницу, - он улыбнулся. - Но он приехал только в январе. Не было денег на билет. Так он говорил… хотя на самом деле сразу по приезду стал довольно много времени проводить с одной своих новых однокурсниц. Я бы сказал, слишком много для чужого жениха, - он закинул ногу на ногу, подпер подбородок рукой, внимательно наблюдая за моим лицом. - А ты продолжала верить.
Я молчала.
Молчала.
Молчала.
- И, когда он всё-таки приехал, ты как раз восстанавливалась после первого высокодозного курса… - он склонился ближе, пристально вглядываясь в мои глаза - читая в них немую мольбу, немой вопрос. - Да, я знаю. И то, что было дальше, в этой самой палате - знаю.
Я прикрыла глаза. Мотнула тяжёлой, казалось, тонну весившей головой.
Я вспомнила. То, что отчаянно хотела бы забыть.
- …ну ты же сама понимаешь, - васильковый взгляд Пашки пропитан какой-то брезгливой жалостью. Светлые кудри небрежно взъерошены, тень от ресниц падает на щёки. Я не раз думала, что, обряди его в платье - и из него выйдет очень симпатичная девочка. Пожалуй, даже симпатичнее меня. - Как твоему жениху, мне следовало бы быть рядом с тобой, но я не могу бросить учёбу. Не могу подвести родителей. Так что… сейчас из меня плохая поддержка.
- Ты…
Я знала, что он видит: лысый скелет, обтянутый жёлтой кожей. Брови и ресницы почти вылетели, руки - сплошь синяки и гематомы. Грибок во рту из-за стекла не видно - зато отлично слышно, как я едва ворочаю языком, пытаясь что-либо сказать.
Жалкое зрелище, в общем.
Наверное, если бы я была на его месте, я бы тоже такое бросила.
- Ты… ты меня бросаешь?
- Я бы сказал так: я хочу сделать перерыв в наших отношениях, - сухо поправляет он. - Я понял, что поторопился с нашей помолвкой. Родители были правы, мы ещё слишком молоды. Мне нужно время на раздумье.
- Время? - глаза затягивает радужный туман. - Ты… я в таком… состоянии, а ты…