- Ну не надо плакать, - он поморщился. - Не делай из меня злодея из бульварных романов, ладно? В конце концов, я тебе ничем, фактически, не обязан. Предложения твоим родителям я не делал. Вместе не спали - сама настаивала, чтобы до свадьбы ни-ни. Да, я хотел на тебе жениться, но теперь понимаю, что мне нужно подумать. Я чувствую, что моё отношение к тебе изменилось… но, может, всё ещё и наладится, - фальшь в его улыбке режет, как неверная нота. - Я не хочу давать тебе ложную надежду. Да, я мог бы сейчас сделать скидку на твою болезнь и делать вид, что всё по-прежнему… но зачем? Чтобы потом окончательно разлюбить и бросить? Это было бы подло с моей стороны. Так что тебе лучше считать себя свободной.
Он смотрит на меня, ожидая реакции - а я не знаю, смеяться мне или плакать.
Смеяться или плакать тому, что за два года наших отношений я не разглядела, каков мой жених на самом деле?
- Но я очень дорожу тем, что между нами было. И в любом случае останусь твоим другом, - добавляет он. - Можешь всегда рассчитывать на мою поддержку. Пиши, и я отвечу.
Я молча киваю.
И уже сейчас знаю, что никогда ему не напишу…
- Но у тебя остались подруги, - продолжил он. - Подруги и любимое дело. То, ради чего стоило поскорее выздороветь. В узких кругах вас уже любили, в более широких - уже заметили. Оставалось совсем чуть-чуть до желанного контракта, и тут - такой диагноз. Но ничего страшного, ты ведь выздоровеешь, и вы продолжите свой путь к мировой известности… ты ведь в это верила?
- Не надо, - прошептала я.
- А потом они в очередной раз тебя навестили. Для серьёзного разговора, - я слышала, как он улыбнулся. - Для тебя это было очень неожиданно? Странно. Могла бы сама догадаться. Зачем рушить судьбу всей группы, если можно просто найти тебе замену?
- …Саш, прости, но… - Лёля неловко комкает в руках букет белых роз, предназначавшийся мне - который нельзя проносить в асептический блок, - ты же сама понимаешь…
- Мы ведь так долго к этому шли, - добавляет Леся. - Все мы. Втроём.
- Конечно. - Я лежу на опостылевшей уже больничной кровати; мои глаза сухи, мой голос мёртв. - Понимаю.
Я снова смотрю на бумажки с печатями, которые они передали мне: разрешение на использование моих текстов.
Разрешение, для которого нужна только моя подпись.
- Я рада, что вам предложили этот контракт, - я тихо откладываю бумаги на тумбочку - и в глазах Леси появляется тревога. - И когда первый концерт?
- Через полгода. Хотят сделать какое-то грандиозное шоу, чтобы народ клюнул, - Леся небрежно отбрасывает с глаз длинную чёлку. Потом широко улыбается. - Если выйдешь к тому времени, билет в первый ряд тебе обеспечен.
- Билет… - я медленно поднимаю глаза. - Значит, петь с вами мне уже заказано?
Подруги переглядываются. В их взглядах - пристыженность клептоманов, схваченных за руку.
- Понимаешь, эта девушка, ну, твоя замена… она чья-то родственница, - мямлит Лёля, - и её отец как раз выступит отчасти спонсором…
- Может, если выйдешь, поговорим о том, чтобы добавить четвёртого, - бодро говорит Леся.
А я вижу, что она лжёт.
Хотя бы по этому маленькому словечку "если".
- Понятно, - я отворачиваюсь к стенке. - Что ж, поздравляю.
Я слышу за спиной неловкое молчание.
- Саш, - в голосе Леси проскальзывает раздражение, - ну что ты как маленькая! Семеро одного не ждут.
- Не надо, - но голос Лёли слишком тих.
- Даже если ты выздоровеешь, куда тебе на сцену после… - я знаю, что Леся окидывает меня взглядом, пытаясь подобрать нужное слово, - …после такого? Ежу понятно, что о карьере придётся забыть!
Я снова знаю, что она видит. Я выгляжу лучше, чем при встрече с Пашкой - но в сравнении с подругами похожу на полутруп. Их припухлые румяные щёчки - против моих заострившихся скул, искусно подкрашенные глаза - против моих ввалившихся синяков, аккуратные золотые локоны и пышные пепельные кудряшки - против моей лысины.
Наверное, если бы я была на их месте - я бы тоже не захотела, чтобы такое пело рядом со мной. Особенно в том мире, где от внешности зависит очень многое.
- А ты, значит, надеешься, что и мы за тобой ко дну добровольно пойдём! - в голосе девушки, которую я считала своей подругой, прорываются визгливые нотки. - Знаешь, во что папе обошёлся этот контракт? Сколько он бегал, чтобы эту встречу устроить? Порадовалась бы за нас, за то, что мы твоё дело продвигаем, а не…
Я медленно поворачиваю голову.
Я беру с тумбочки бумаги и ручку.
Я расписываюсь в положенном месте.
Я почти слышу, как подруги облегчённо выдыхают.
Мне кажется, что это не моя рука протягивает Лёле бумаги через специальное окошко в пластиковой стенке.
Я слежу, как Лёля, растянув губы в неловкой улыбке, убирает бумаги в сумку.
- А теперь - убирайтесь.
Мой голос еле слышен - но они слышат.
- Что? - видимо, на всякий случай переспрашивает Лёля.
Пульт от телевизора я нащупываю почти машинально - и он летит в прозрачную стенку вместе с моим криком:
- Я сказала, УБИРАЙТЕСЬ!
Когда пульт разбивается о пластик, они отшатываются. Потом Леся, гневно прищурившись, открывает рот - но Лёля молча хватает её за руку и выволакивает в коридор; а я утыкаюсь лицом в подушку, задыхаясь, давясь злыми слезами.
Позже бывшие подруги будут пытаться просить прощения, передавать через родителей билеты, писать мне смски и сообщения на электронную почту.
А я не отвечу ни на одно…
- Разве ты заслужила такого? - его голос ласкал нежной участливостью. - Посмотри на меня.
Я распахнула глаза.
Я посмотрела на него в упор.
Я смотрела, как он тянет ко мне бледную руку - и пыталась отодвинуться.
Но не могла.
Когда его пальцы касаются моего лица, я чувствую сухую прохладу его кожи.
Потом понимаю, что не могу пошевелить ни единым мускулом.
А ещё вдруг осознаю, что боль во рту, ватность рук и ног, тяжесть в висках - всё бесследно исчезло.
- Ты могла бы пойти со мной, - он берёт меня за руку - и я встаю с кровати помимо своей воли. - Ты могла бы пойти со мной, и всё это осталось бы в прошлом.
Он мягко привлекает меня к себе - а потом делает шаг.
Он кружит меня - словно бы в вальсе - и я не вижу уже ни светло-зелёных стен, ни белого потолка, ни опостылевшей больничной койки, ни гудящих ламп дневного света. Вокруг лишь бархатный, обволакивающий мрак, и иногда в вальсовых поворотах я замечаю далёкий квадрат тёплого белого света - будто открытое окно. Я не чувствую, как ноги касаются пола, и голова моя легка, необыкновенно легка…
Где я? Что я делаю здесь? Почему меня совсем не беспокоит незнание?
…а где я была до того?
Он замирает, и я вместе с ним. Пальцы его зарываются в мои волосы, мои пышные длинные волосы; не грубо, но властно тянут, заставляя вскинуть голову - так, чтобы я видела его глаза.
Мне чудится, что в глубине его зрачков вспыхивают и гаснут звёзды.
- Видишь? Совсем не страшно, - он касается ладонью моей щеки, проводит ногтем вдоль скулы, и меня вдруг бьёт дрожь - не страха, но странной, нервной, сладкой лихорадки. - Ты ведь ждёшь меня, - он говорит с проникновенными, низкими, страстными нотками, и его голос отзывается во мне - учащённым биением сердца, прерывистым дыханием из беспомощно приоткрытого рта. - Ты жаждешь меня.
Я смотрю в его глаза, тёмные и всепоглощающие, как окружающий мрак.
Я смотрю на его губы цвета бордовых роз.
Я смыкаю ресницы - и завороженно тянусь к ним.
И вдруг чувствую, как разжимаются его пальцы, отпуская меня.
…и бархатный мрак расступился, уступив место зелёным стенам, а квадрат тёплого белого света вновь обратился наглухо занавешенным больничным окном.
Воспоминания о настоящем навалились на меня вместе с болью - жадно, жарко, остро: только что я летела, только что была свободна - и тут снова упала. С подрезанными, кровоточащими крыльями, прижатая к земле непосильным грузом.
Я лежала на своей койке, хватая губами воздух, лысая и жалкая - и после мгновений передышки это было пыткой.
Он стоял рядом и наблюдал; и в глазах его поблескивали странные огоньки, которые не были отражением иного света.
- Здесь тебя ждёт только это. Порой больше, порой меньше - одна только боль, - сказал он мягко. - Так почему ты всё ещё здесь?
Я вспомнила странное ощущение, которое только что испытала. Ощущение бабочки, которая отдаст всё, чтобы сгореть в огнях его глаз.
Я вспомнила о Кате, которая приходила сегодня, и о родителях, которые придут завтра.
Я посмотрела на жалюзи, занавесившие моё окно.
- Посмотри в окно, - хрипло вырвалось из моего измученного горла.
В его взгляде скользнуло удивление:
- В нём ведь ничего не увидишь.
- Да, - я издала тихий, какой-то булькающий смешок, и язвы во рту жалили мой язык маленькими пчёлами. - Но за ним сейчас ночь. Может быть, дождь идёт. Красные клёны в саду. Белки спят в вольере. И скоро будет рассвет. А до этого был закат… - я выдавила из себя улыбку. - И если я уйду с тобой, я больше действительно ничего не увижу.
Он смотрит на меня - и глаза его внимательны и бесстрастны. Совсем не такие, какими были во мраке.