- Не убивайся, Серега! Саня? - прокурено басил мужик. - Еще отец народов, товарищ Сталин, говорил: дети за родителей не в ответе. Будет у тебя жена, будут и дети. Жена как Родина - настоящая одна. Давай–ка к нам, в рефрижераторное депо! Жизнь все одно с чистовика начинаешь. И фамилия подходящая для профессии! Радищев! - зубоскалил он.
Среди алкогольных паров в голове и цистерн с нефтью за окном Гена предъявил мне на полустанке пять серебристых вагонов и поведал про четыре холодильника и жилые немецкие отделения благоустроенной жизни на колесах. "Почтальон, что ли?" Мужик терпеливо втолковывал о высококвалифицированной профессии механика рефрижераторной секции, и я махнул рукой: все едино, куда и кем!
От долгих объяснений с родителями я отделался телеграммой. Четыре месяца отмаялся на курсах механиков и колесил по стране в длительных командировках, один на один со временем и уже прозрачными призраками Муравьевых. Детей избегал. Родителям не докучал. И до встречи с Ирой существовал вполне благополучно.
4
Дремотный оазис старого города - это мой микрорайон. Бетонные каньоны многоэтажек теснят шиферные мансарды частных домиков. Среди них мой дом с тенистой верандой, с плетеным креслом–качалкой, с садом, где лопухи перешли в наступление, - здесь, посреди окультуренных участков я играл в детстве, начитавшись пиратских одиссей. Зеленые волны дикого винограда, яблоневых, персиковых, абрикосовых насаждений, георгиновых клумб и розовых кустов поглотили аккуратные особняки вокруг. Пчелы трудолюбиво обслуживали этот рай земной, и от их неторопливого кружевного шитья на вуали воздуха тяжелели веки. Слепой дождь застучал по листьям и рассыпался в алмазную пыль. Стукнула щеколда калитки.
Я выпрямился в кресле. Под анфиладой виноградника по дорожке из белого кирпича ко мне шел мальчик с львятами на гольфах, женщина в модных по тем временам лосинах цвета вареной джинсы и псина, как ни в чем не бывало, трусившая, вывалив набок алый лоскут. Я не любил посторонних и недовольно поерзал в кресле: из парка я мог ретироваться от троицы, из собственного же дома - нет!
- Дождик! Приютите нас? - сказала гостья.
Малыш проворно запрыгнул по ступенькам и бойко ухватил меня за пояс халата.
- Что же вы бегаете от нас? - с обидой и иронией спросила женщина. - Мы вас хотели отблагодарить! - Она протянула книгу, и я приуныл.
- Борзыми не беру! - было отшутился я.
- Это ваша! - Женщина взошла на веранду и вернула мне том. Я выбрался из кресла, мягко, но решительно отстранив мальчика. - Вы спасли маленького принца и его друга, и теперь мы хотим ввести вас в круг избранных, показать чертоги горного короля! Но для этого нужно покинуть ваш дворец.
Я едва понял тарабарщину ее литературных и музыкальных аллюзий - очевидно, чтением Экзюпери и музыкой Грига женщина развивала воображение ребенка, - и приготовил вежливый отказ. Ее зрачки затуманила грусть доброго клоуна, не сумевшего рассмешить единственного зрителя. Мне стало жаль женщину.
- Хорошо! Я переоденусь, а вы располагайтесь!
Я подвинул им вазу с завитым париком винограда на желтой лысине дыни.
- Как вы нашли меня? - поинтересовался я на улице.
- Мы были соседями! - ответила Ира.
Мгновенно мое воображение нарисовало беседочку из детства, и я настороженно покосился на женщину. Она сообразила что–то похожее и недовольно помяла губами.
Память! Я забыл об этом толстовском дубе с огромным дуплом и коричневыми желудями, как гильзы, разбросанные тут и там после жестокого боя. Подступы к дубу закрывал венец диких акаций. Но вот я ступил на мозаику дрожавших теней от переслоений и колебаний листьев, втиснулся вслед за моими знакомыми под когтистый тоннель веток к подножию великана, и по ворчливому ручью из моего детства, в памяти, подпрыгивая на порожках, побежали наши с Ирой бумажные эскадры; возбужденно размахивая короткими ручками, в майке и берете, сосед, дядя Леня, ругал отца в респираторе и с баллоном химикатов для вредителей - он угрожал привлечь отца за гибель хоть одной жужелицы, - а мы, дети, прикрыв рты, прыскали смехом, а потом уплетали даровой мед под льстивые интонации соседки со злым пинчером Гошей на руках; другой сосед, дядя Андрей, в обруче света под навесом, потягивает домашнее вино, осторожно с гагаузским акцентом интересуется у отца местом слесаря на стекольном заводе, а мы с Ирой лакомимся черешней, корчим рожи, нас называют жених и невеста. Я вспомнил теплый запах ее волос на худеньком затылке и ощутил трепет наваждения: иногда, уединившись в тайнике, мы боялись взглянуть друг на дружку - воображение переносило нас в запретную беседку. И убегали…
Вот и сейчас мы ретировались от щедрот памяти, осторожно перешагивая через рассыпанный под кустами изюм человеческих размышлений с гнусными росписями на огрызках газет.
- Как все изменилось! - растерянно произнесла женщина. - Идемте отсюда!
В глубоком поклоне и гуськом мы вернулись к паутине асфальтовых троп.
Мальчик и Смоли тут же умчались за новыми приключениями.
- Ваши родители, кажется, дядя Саша и тетя… - смахивая древесный сор, вспомнила Ира.
- Марина Ивановна. Отца заменили национальным выдвиженцем. От министерства он получил назначение в Россию. Зам директором завода. Родители уехали год назад.
- А вы, почему остались?
- Я редко бываю дома…
- Неужели все так серьезно?
- Не знаю! Пусть об этом думают политики!
- А как же мы? Вот Прибалтика…
Это было время, когда в СССР начались национальные волнения.
- Оставьте, Ира! Империи, древнее нашей, забыты. От нас с вами ничего не зависит! Вы–то здесь как?
Жизнь Иры содержала хрестоматийный эрзац мопассановской темы. Ее муж уехал в Московскую область, не работал, денег не присылал, развода не давал, и раз в месяц устраивал скандалы по телефону. Ира преподавала сольфеджио в музыкальной студии и давала уроки игры на фортепиано. Оплату ей задерживали, или педагог попросту прощал неимущим ученикам…
Женщина вспомнила отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную роль матери, живущей для сына. Тут мои челюсти до хруста свело сдерживаемой зевотой, и я прослезился.
- Боже, какая чушь! - вздохнула она. Я покосился на Иру - приятно обнаружить единомышленника. - Знаете, Саша, я лишь недавно задумалась о кошмаре и пустоте в душах людей, брошенных умирать среди чуждой им культуры! Наверное, инициалы вашей мамы напомнили сейчас ту эпоху. Цветаева, эмиграция. Только они сами уехали из России. А мои родители приехали сюда по распределению и нас здесь бросят! Или нет?
Она заглянула мне в глаза. Во мне шевельнулось забытое детское чувство…
- Допустим! - забеспокоился я. - Для меня родина - место, не там, где я родился, а там где - вырос! В России, - я махнул ориентировочно на север, - мы нужны разве что для политических игрищ. Полагаете, британец, вернувшийся из колоний после Ганди, или гуцул, после пакта Риббентропа - Молотова, были в положении лучше вашего? Меня вполне удовлетворяет мой сад, язык книг и газет, на котором я читаю. Все остальное… - Я вяло отмахнулся.
- Вы надеетесь на своем острове переждать шторм?
Я усмехнулся и примирительно сказал:
- А почему нет? Никакие перевороты не заставят меня думать иначе, чем по–русски.
Затем извинился и ушел. Слишком поздно я хватился своего одиночества.
5
Мне нечем было выделить Родину (ее фамилия) из десятка женщин в моей жизни.
Обычно Иру и мальчика я находил у поваленной бурей сосны. Ирина отрывает рассеянный взор от книги, щурится на силуэт среди теней и солнечных бликов просеки, и вот ее ноздри расширяются за миг перед томной, все понимающей улыбочкой, ненавистной мне в женщинах. Сережа наперегонки с кудлатой псиной несется навстречу и обнимает мои ноги. Я терпеливо пережидал его порыв: мальчик видел во мне товарища для игр. Случалось, они находили меня у заветной скамейки. Никогда прежде я так много не сиживал на стольких садовых стульях, каменных тумбах, ступенях, парапетах террас…
Воображение рисует сложный лабиринт, которым Родина и я, пробираемся к цели, - имею ввиду, совокупление! - зачастую все, что интересует молодых и одиноких мужчину и женщину. Скучные воспоминания! Препятствий ускорить шаги с опустевшей ялтинской пристани, как это описано в "Даме с собачкой", не существовало. Затем следовал смысловой прочерк, поедание Гуровым арбуза в номере и обреченное: "Вы меня презираете!" Я давно выучил аксиому: даже беспечная любовная связь для русского человека страшна душевными травмами. И оттягивал неизбежное…
Ее сын приводил меня в тихую ярость пустяками, для других, возможно, очаровательными. Его разбитые коленки, рев на всю улицу, фамильярный "дядя Саша" и прочая сюсюкающая чепуха, которую он, словно гору игрушек, с грохотом вываливал передо мной! Чтобы отделаться от Сережи, я занимал его песочным строительством, охотой на кузнечиков и разговорами: его вопросы перебивал захватывающими байками.
- Вы хорошо ладите с детьми! - не без удовольствия за сына похвалила Родина. - Наверное, в детстве у вас было мало друзей!
- У меня их, слава Богу, вообще не было!