Когда я брал в руки тяпку, матушка кричала мне:
- Не порань ногу!
Когда жал серпом, она напоминала:
- Не порежь руку!
Но все равно, работы было так много, я так торопился, что то и дело попадал себе то по руке, то по ноге. Матушка спешила ко мне, замазывала рану мокрой землей и долго наставляла меня. Я не спорил, лишь бы она не плакала.
Матушка говорила, что земля не только растит урожай, но и лечит сто недугов. Я до сих пор все порезы ей мажу.
Когда человек устает как собака, ему не до дурных мыслей. Я доползал до кровати и тут же засыпал. Чем труднее жилось, тем спокойнее становилось на душе. Я думал: у нашей семьи Сюй уже есть цыпленок, а через несколько лет, если буду работать, он превратится в гуся, и однажды мы опять разбогатеем.
Теперь я носил одежу из холстины, которую ткала матушка. Сначала мне натирало, а потом привык. Недавно умер наш бывший батрак Ван Си - я двумя годами его моложе. Он перед смертью наказал своему сыну подарить мне старую шелковую одежду - не забыл, что я был молодым хозяином, и хотел меня побаловать на старости лет. Надел я ее и сразу снял - такая она гладкая, склизкая.
Через три месяца вернулся наш слуга Чангэнь. Я в тот день работал в поле, матушка и Фэнся сидели поблизости. Чангэнь был в лохмотьях, с узелком и треснутой чашкой, опирался на узловатую палку - он превратился в нищего. Первой его заметила Фэнся. Матушка поспешила ему навстречу. Чангэнь сказал:
- Хозяйка, я соскучился по Фэнся и молодому барину.
Увидев меня в холщовой одежде, перемазанного землей, Чангэнь заголосил:
- Ах, барин, до чего же ты дошел!
Когда я проиграл все семейное добро, хуже всего пришлось Чангэню. Он всю жизнь на нас работал, и кормить его в старости должны были мы. Но когда мы разорились, ему оставалось только пойти по миру.
В детстве он носил меня на спине. Когда я вырос, то и в грош его не ставил. А он пришел нас проведать. Я его спросил:
- Ну как ты?
- Хорошо, - отвечает он, а сам плачет.
- Ни к кому не нанялся?
- Кому я нужен, такой старик?
Мне стало его еще жальче, а он все плакал о моей доле:
- Барин, разве такая жизнь по тебе?
Он переночевал в нашей хижине. Мы с матушкой посоветовались и решили оставить его у нас: будем есть чуть меньше, а его прокормим. На следующее утро я сказал ему:
- Оставайся тут, мне как раз нужен помощник.
Чангэнь посмотрел на меня, усмехнулся и грустно сказал:
- Барин, у меня нет сил тебе помогать. Спасибо тебе за доброту.
Как мы его ни удерживали, он ушел, но обещал еще нас навестить.
С тех пор он приходил еще раз. Где-то на дороге подобрал красную шелковую ленту, выстирал ее и сберег для Фэнся. А больше я его не видел.
Когда я стал батраком Лун Эра, то больше не мог называть его по-прежнему. Теперь я обращался к нему "хозяин Лун". Сначала он возражал:
- Ну, Фугуй, что за церемонии!
А потом привык. Частенько подходил ко мне в поле и заводил беседу. Однажды я жал рис, а Фэнся подбирала за мной колоски. Лун Эр помахал нам рукой, подошел и сообщил:
- Фугуй, я, знаешь, завязал. Игорный дом до добра не доводит. Надо вовремя остановиться, не то разорюсь, как ты.
Я поклонился:
- Да, хозяин.
Лун Эр ткнул пальцем в Фэнся и спросил:
- Твоя девчонка?
- Да, хозяин.
Она стояла с колосками в руках и глядела на Лун Эра во все глаза. Я велел ей:
- А ну-ка поздоровайся с хозяином.
И она вслед за мной поклонилась и сказала:
- Да, хозяин.
Я часто вспоминал Цзячжэнь и ребенка, которого она носила под сердцем. Через два месяца после ухода она прислала с человеком весточку, что родила сына. Тесть назвал его Юцин. Матушка тихонько спросила посыльного:
- А фамилия какая?
- Сюй.
Матушка приковыляла к полю и, утирая слезы, рассказала, что у меня родился сын. Я бросил мотыгу и помчался в город. Но пробежал десять шагов и сообразил, что тесть меня такого и на порог не пустит. Я попросил сходить матушку. Она несколько дней повторяла, что собирается проведать внука, но так и не собралась. Я ее не уговаривал. По здешнему обычаю, раз семья Цзячжэнь забрала ее, то она и должна вернуть.
Матушка объясняла:
- Юцину дали нашу фамилию - значит, скоро Цзячжэнь воротится. А что она пока в городе - это даже хорошо, отдохнет после родов.
И действительно, она вернулась, когда Юцину исполнилось полгода. Носилок не было, она пешком прошагала десять с лишним ли с ребенком за спиной.
Глазки у Юцина были закрыты, головка покачивалась у маминого плеча. Так мы с ним и познакомились. Вдоль дороги, по которой шла Цзячжэнь в маньчжурском темно-красном платье, с синим в белую крапинку узелком в руке, золотились цветы рапса, над ними жужжали пчелы. Цзячжэнь остановилась у порога нашей хижины. Матушка в это время плела сандалии из соломы. Цзячжэнь стояла против света, и матушка не узнала ее.
- Барышня, вы чья? Кого ищете?
Цзячжэнь расхохоталась:
- Это же я!
Мы с Фэнся работали в поле. Вдруг я услыхал голос - и знакомый, и какой-то странный. Фэнся присмотрелась и сказала, что это бабушка. Я разогнулся и увидел матушку, которая зовет меня, а рядом с ней - Цзячжэнь с Юцином на руках.
Фэнся помчалась к маме во весь дух. Цзячжэнь присела и обняла ее вместе с Юцином. А я все смотрел, как матушка, упершись руками в колени, зовет меня что есть мочи. У меня закружилась голова. Наконец я пошел к ним, встал прямо перед Цзячжэнь в своем драном наряде и улыбнулся. Она пристально на меня посмотрела и опустила голову. Ей было меня жалко до слез. Матушка все повторяла:
- Я же говорила, что Цзячжэнь - твоя жена, никто ее у тебя не отнимет.
Так наша семья опять стала жить вместе. У меня в поле появилась помощница. Теперь я ее берёг. Цзячжэнь была барышня городская, к тяжелой работе непривычная. Когда я просил ее отдохнуть, она отвечала: "Я не устала", - а по лицу видно, что радуется. Матушка говаривала: "В радости и бедность не страшна". Цзячжэнь сменила маньчжурское платье на такую же, как у меня, холстину, работала до изнеможения, но всегда улыбалась. Фэнся тоже держалась молодцом: без жалоб переехала из кирпичного дома в крытую камышом хижину, ела грубую пищу. Теперь она не ходила со мной в поле, а нянчила братика. Горше всего пришлось Юцину: он только полгода и пожил хорошо в городе, а потом бедствовал вместе с нами. Больше всего я виноват перед сыном.
Через год заболела матушка. Сначала только кружилась голова и в глазах был туман. Я тогда подумал, что просто она плохо видит от старости. А однажды, когда она варила рис, у нее вдруг подкосились ноги и голова свесилась набок. Она оперлась о стенку и стояла так, пока мы не пришли с поля. Цзячжэнь ее зовет, а матушка не откликается. Тронули ее - она упала. Я к ней подбежал, и тут она очнулась, долго на нас смотрела и ничего не говорила. В конце концов почуяла, что рис переварился и заохала:
- Как же это я задремала?
Но встать не смогла.
Я перетащил ее на кровать. Матушка все повторяла, что просто заснула, боялась, что мы не поверим. Цзячжэнь отвела меня в сторону и сказала, что надо позвать лекаря. Но на лекаря нужны деньги, поэтому я стоял и не двигался. Цзячжэнь вынула из-под матраса чистенький узелок, развязала и дала мне два серебряных юаня - все, что осталось у нас от красивой жизни. Но матушкино здоровье было дороже, поэтому я взял монеты. Цзячжэнь подала мне потрепанную, но чистую одежду, я надел ее и сказал:
- Ну, я пошел.
Она молча проводила меня до порога. Я оглянулся; она убрала с лица волосы и кивнула мне.
Мы впервые расставались с тех пор, как Цзячжэнь вернулась в наш дом. У дверей Фэнся укачивала Юцина. Она увидела меня в чистой одежде и новых, сплетенных матушкой сандалиях, и удивленно спросила:
- Ты куда? Разве не в поле?
Я дошел до города меньше чем за час. Год я там не был и теперь боялся встретить старых знакомых - что они скажут, когда увидят меня в рванье? А еще сильнее боялся встретить тестя, поэтому не пошел через Рисовую улицу, сделал крюк. Я знал, кто из лекарей как пользует, знал, кто дерет деньги, а кто берет в меру. Решил позвать старого Линя - друга моего тестя. Надеялся, что он возьмет с Цзячжэнь поменьше. Он жил рядом с шелковой лавкой.
У дома уездного начальника стоял мальчик в шелковой одежде и пытался дотянуться до бронзового кольца. Лет ему было, как моей Фэнся. Я подумал, что это сын начальника, и предложил:
- Давай помогу.
Мальчик радостно кивнул. Я постучал кольцом в дверь, и через мгновение раздался голос:
- Иду.
Тут мальчик крикнул:
- Побежали!
И испарился. А я замешкался. На пороге появился слуга, увидел мои лохмотья и, не говоря ни слова, столкнул меня с крыльца. От неожиданности я упал. Поначалу я не хотел с ним связываться, но он вдогонку пнул меня и сказал:
- Ты смотри, где побираешься!
Я разозлился и крикнул:
- Да я лучше буду глодать кости твоей бабушки, чем у тебя побираться!
Он дал мне в нос, я ему в глаз, в общем, мы сцепились. Этот гад понял, что сразу меня не побороть, и стал метить мне в пах. Я ему дал несколько раз под зад. Тут сзади кто-то презрительно сказал:
- Некрасиво деретесь!
Мы обернулись и увидели отряд гоминьдановских солдат. За ними лошади тянули с десяток пушек. У человека, который с нами говорил, за поясом был пистолет - значит, офицер. Слуга быстро сообразил, что к чему, поклонился и захихикал:
- Ах, господин офицер, господин офицер!
Офицер назвал нас ослами и велел тащить пушку. Меня прошиб пот - нас забирали в армию.