Цзячжэнь велела ему есть побыстрее, чтобы в школу не опоздать. Он искоса взглянул на меня и тихо спросил ее:
- А можно сегодня не ходить?
Я сказал:
- Нельзя.
Он побоялся спорить, только сердито топнул несколько раз на пороге и умчался, пока я не разозлился.
Я велел Цзячжэнь приготовить для Фэнся чистую одежу и собрался вести ее обратно. Смотрю, а дочка уже стоит у двери с серпом и корзиной и жалобно смотрит на меня. И Цзячжэнь тоже будто просит. Я сказал:
- Ладно, пусть останется на один день.
После ужина я повел Фэнся обратно. Она не плакала, только на прощание печально посмотрела на маму и брата, дала мне руку и пошла. Юцин за нашими спинами вопил и топал ногами, но Фэнся его не слышала, а я не обращал внимания.
Я крепился, старался не смотреть на дочку. Когда стемнело и задул ветер, она стала спотыкаться о камни и цепляться обеими руками за мой рукав. Я присел, потер ей ноги. Она положила свои холодные ручки мне на шею. Дальше я до города нес ее на спине. Когда мы почти дошли до дома, где она теперь жила, я опустил ее на землю, посмотрел на нее, погладил лицо. Она тоже погладила меня по щеке. Тогда я понял, что не хочу отводить Фэнся в другую семью. Я взвалил ее на спину и пошел обратно. Она вдруг крепко обняла меня - поняла, что мы идем домой.
Цзячжэнь, когда нас увидела, застыла на месте. Я объяснил:
- Пусть мы все умрем с голоду, но Фэнся останется здесь.
Цзячжэнь тихо улыбнулась и заплакала.
Когда Юцин отучился два года, мы стали жить получше. Фэнся работала с нами в поле и уже кормила сама себя. Мы завели пару овец, за которыми ходил Юцин. Ему тогда было лет десять. Каждое утро Цзячжэнь расталкивала его ни свет ни заря, и он, пошатываясь спросонья, шел срезать для овец траву. В такие годы ребятам трудно просыпаться. Но что делать? Без него овцам нечего было бы есть. Потом он заглатывал завтрак и несся в школу, чтобы не опоздать. В полдень возвращался, срезал траву для овец, сам обедал и убегал в город.
За день он пробегал больше пятидесяти ли. Конечно, обувь на нем горела. Цзячжэнь была из богатой городской семьи. Она считала, что Юцин должен ходить в школу обутый. А я считал, что это не важно, лишь бы хорошо учился.
Однажды я увидел, что Цзячжэнь делает подошвы. Я спросил, для кого, оказалось, для Юцина. Я осмотрел обувь, которую она ему сшила всего два месяца назад. Подошвы были дырявые, а у одной тапки даже верх отвалился. Мне стало жалко Цзячжэнь, она и так весь день надрывалась в поле.
Когда Юцин вернулся домой с полной корзиной травы, я швырнул ему тапки, схватил за ухо и спросил:
- Ты что с ними делаешь? Грызешь?
Юцин потер ухо, скорчился, хотел заплакать, но не осмелился.
- Если протрешь еще одну пару, я тебе отрублю ноги.
Я был неправ: ведь от овец, которых кормил Юцин, был и навоз для поля, и шерсть каждый год. На деньги от ее продажи можно было сшить целую гору тапок для Юцина.
После этого Юцин бегал в школу босиком, а тапки надевал уже в городе. Однажды я увидел, что он бежит босиком по снегу. Я остановил его:
- У тебя что в руках?
Он оторопело уставился на меня.
- Это тапки, а не варежки, надень их на ноги!
Он натянул их, вжал голову в плечи и стал ждать, что я скажу дальше.
Я помахал ему:
- Беги!
Я увидел, что он отбежал подальше и опять разулся. Что с ним было делать?
В пятьдесят восьмом году учредили народные коммуны. Наши пять му земли забрала себе коммуна, оставили только приусадебный участок.
Старосту переименовали в бригадира. Каждое утро он становился под вяз у околицы и дул в свисток. Сбегался народ со всей деревни с лопатами и вилами. Бригадир распределял задания, и все гуськом, как солдаты, шли в поле. Было непривычно и смешно. Наша семья выглядела еще ничего, а у некоторых в одном строю шли и старые, и малые, и тетушки на крошечных ножках. Про одну семью бригадир сказал:
- Ну вы совсем криволапые.
Цзячжэнь очень жалела о нашем поле, ведь оно нас кормило больше десяти лет. Она часто повторяла:
- Если потом будут делить землю, я хочу те же пять му.
Кто же знал, что скоро коммуна заберет у нас и котлы со сковородками - на выплавку стали. К нам заявился староста с подручными и улыбаясь спросил:
- Фугуй, ты сам посуду вынесешь или нам зайти?
Я подумал, что если у всей деревни ее уносят, то и нам этого не миновать, и ответил:
- Сам вынесу.
Я поставил ее на землю, два молодца махнули кувалдами, и наша посуда превратилась в металлолом.
Цзячжэнь заплакала:
- Как же мы будем есть?
- В столовой. Там рыбы и мяса завались. А ты теперь будешь не жарить и не парить, а строить коммунизм.
Всю еду из домов тоже забрали в деревенскую столовую. Обиднее всего, что забрали и наших овец. В тот день мы понесли в столовую рис и соль, а Юцин повел своих упитанных овечек на гумно. Там уже было полно скотины со всех дворов. Никому из хозяев эта затея не нравилась, но они все-таки расстались со своими буйволами и баранами, а Юцин долго не мог оторваться от наших овец и спрашивал скотника Ван Си, можно ли будет их каждый день навещать. Ведь он столько труда в них вложил, столько раз прибегал из города, чтобы их покормить.
В обеденный час перед столовой выстраивалась длиннющая очередь. Каждая семья присылала двух женщин, и они щебетали громче, чем воробьи на гумне. Бригадир не обманул: достаточно было отстоять в этой очереди, чтобы получить еды сколько хочешь. Первые несколько дней он ходил по домам с плошкой в руках и торжествующе спрашивал:
- Ну как, нравится столовая?
Всем очень нравилось. Цзячжэнь тоже радовалась. Когда они с Фэнся возвращались с судками из столовой, она восклицала:
- О, опять мясо!
Юцина к обеду было не дозваться: он бегал кормить своих овечек. В общественном хлеву его окружала голодная скотина. Он выкликал своих питомиц, вываливал перед ними полную корзину травы и, пока они все не съедали, отгонял других овец. Потом заглатывал свой обед и со всех ног мчался в школу.
Меня злило, что он все время туда бегает, но я молчал: боялся, что меня назовут отсталым собственником. Но один раз я не сдержался и спросил:
- Ну что ты чужую задницу подтираешь?
Юцин не понял и захихикал. Меня такое зло взяло, что я его чуть не ударил.
- Ведь эти овцы теперь не наши, а общие, зачем ты за ними ходишь?
Но Юцин все равно три раза в день бегал их кормить, а четвертый раз, уже под вечер, навещал их просто так. Скотник Ван Си предложил ему:
- Хочешь, забери их к себе на ночь, а утром приведешь обратно.
Но Юцин знал, что я ему не позволю, и ответил:
- Лучше я здесь с ними поиграю.
Овец в загоне становилось все меньше: раз в несколько дней их резали для столовой.
Ван Си говорил мне:
- Только твой Юцин вспоминает о них каждый день, а остальные - только когда хотят мяса.
Через два дня после открытия столовой бригадир отправил двух парней с веревками и коромыслами в город за тиглями для плавки стали. Наши искореженные котлы валялись на гумне. Бригадир сказал:
- Пора пустить их в дело.
Из города он привел гадателя в длинном одеянии, чтобы определить, где будет лучше плавиться сталь. Этот сгорбленный старикашка шастал по всей деревне. Все его очень боялись: стоило ему улыбнуться и кивнуть, как твой дом шел под снос. Староста нас познакомил:
- Фугуй, это господин Ван. Он тут у тебя посмотрит.
Господин Ван заложил руки за спину, прошелся туда-сюда и произнес:
- Место в самый раз.
Хана моему дому! Хорошо, тут вышла Цзячжэнь и сказала:
- Здравствуйте, господин Ван!
- А, Цзячжэнь!
- Заходите, выпейте чаю!
- В другой раз, в другой раз.
- Мой батюшка говорит, у вас сейчас много работы?
- Ох много, всем надо плавить сталь. А это кто же будет?
- Мой Фугуй.
- Знаю, знаю! - Господин Ван заулыбался - он явно вспомнил, как я проиграл семейное добро.
Я вежливо хихикнул. Господин Ван поклонился:
- Ну, еще поболтаем.
Он повернулся к старосте:
- Пойдем дальше.
У меня от сердца отлегло. А вот старому Суню не повезло. Господин Ван остановился на его доме. Староста приказал очистить помещение, но Сунь забился в угол и плакал. Староста агитировал:
- Да что ты ревешь? Коммуна построит тебе новое жилье!
Но Сунь не унимался. В конце концов под вечер староста велел парням вытащить его из дома. На улице Сунь вцепился в дерево, и оторвать его не могли. Староста сказал:
- Ладно, пусть тут сидит. Поджигай!
Парни встали на лавку и разбросали по крыше горящие ветки. Но солома подгнила и не занималась. Тем более что накануне прошел дождь.
- Черт подери, не верю, что огонь народной коммуны не возьмет эту крышу!
Староста приготовился сам засучить рукава. Кто-то предложил:
- Надо полить маслом!
- Точно, как я сам не додумался! Тащите масло из столовой!
Оказалось, что староста - такой же мот, как и я. Они притащили масло, которое отняли у нас, и подожгли дом.
Старый Сунь смотрел, как горит крыша, рушатся стены, и только когда от хижины остались одни головешки, пошел прочь, утирая слезы. Люди слышали, как он бормочет:
- Посуду забрали, дом сожгли, видно, и мне помирать пора.
В ту ночь мы с Цзячжэнь не могли уснуть. Она все повторяла, что мы свалили свою беду на старого Суня. Я про себя с ней соглашался, но на словах спорил:
- Это у него судьба такая.
Вернулись из города парни с котлом для варки стали и бочкой бензина. Деревенские спросили: