В середине июня, сдав очередной из пяти или, кажется, даже шести (точно уже и не помню) экзаменов, я, ошеломив всех своих приятелей по группе, отказался ехать в общежитие обмывать это событие, а, выйдя из ворот института, пошел пешком по Москве, планируя по ходу прогулки выйти к золотым куполам и рубиновым звездам Центра. Я любил вид на Кремль со стороны Крымского моста, а потому - хоть так было и дальше - пошел от Калужской площади не по Якиманке с выходом на Большую Полянку и далее на Большой Каменный мост, а свернул за метро "Октябрьская" налево, прошел мимо парка Культуры на Крымский мост, постоял там, любуясь открывающейся в обе стороны панорамой, затем миновал прогулочным шагом Пречистенскую набережную и уже переходил на Кремлевскую, когда вдруг впереди себя, напротив бассейна "Москва", вместо которого сегодня уже сияет рыжими куполами восстановленный из небытия храм Христа Спасителя, увидел Надю. Она стояла возле каменного парапета и с тоскливой задумчивостью смотрела на темную речную воду.
- Уж не топиться ли ты собралась? - пошутил я, останавливаясь рядом с нею. - Понравилось, когда тебя спасают?
Оглянувшись, она посмотрела на меня своими черными глазами, и я увидел, что они, словно рюмки водкой, до самых краев наполнены готовыми пролиться слезами.
- Лучше бы он тогда за мной не нырял, - услышал я тихую, но отчетливую фразу и понял, что это сказано не в шутку.
- Что случилось? - спросил я, изменив тон на серьезный. - Что-нибудь с мамой?
- С мамой порядок. Это со мной всё не то и не так… - она снова подняла на меня глаза и, чуть не плача, спросила: - Скажи, у него есть - другая?
Я сначала опешил, а потом спокойно улыбнулся.
- У Вовки? Да ты с ума спрыгнула! Кто тебе мог такое сказать?
Она всхлипнула и, вынув из сумочки платочек, принялась вытирать бегущие по щекам слёзы.
- Почему же он… Почему он тогда… Смотрит на меня - и не видит. Говорит такие хорошие и правильные слова, а сам - где-то далеко-далеко. Ни разу не обнял, не поцеловал, - она вдруг уткнулась мне лицом в грудь и затряслась в плаче.
- Ну что ты, что ты, - принялся я ее успокаивать, осторожно взяв за плечи. - Всё еще будет хорошо, вот увидишь. Дай ему немножко времени.
- Он меня не любит!
- Да что ты понимаешь! Чтоб Вовка да кого-нибудь не любил? Да он всех любит!
- Так в этом-то и беда! - выкрикнула она так, что на нас оглянулось сразу несколько прохожих. - А я не хочу его делить со всеми! Не хочу! - и она снова уткнулась в мою грудь, подрагивая от плача.
- Ну ладно, ладно, - легонько похлопал я ее по спине. - Нельзя же быть такой собственницей. Прямо как пастернаковская Магдалина.
- Кто? - спросила она, не прерывая рева.
- Да это я недавно прочитал такое стихотворение Пастернака - про Магдалину, которая говорит о распятом Иисусе: "Слишком многим руки для объятья Ты раскинул по концам креста". То есть получается, что даже на Господа она смотрит с чисто женской ревностью, как и ты вот сейчас, не желая Его ни с кем делить даже после смерти. Хотя знает, что в Нём нуждаются очень и очень многие люди.
- Но я ведь претендую не на Бога, а на человека, - вздохнула Надя. - Разве это - грех?
- В каждом человеке - таится частичка Бога. И в зависимости от ее величины человек принадлежит либо одной только своей жене, либо всему человечеству, - ответил я и непроизвольно оглянулся, чтобы посмотреть, не произнес ли эти слова стоящий за моей спиной Вовка, настолько они были не из моего арсенала. Но за спиной у меня было пусто, так что пришлось поверить тому, что они выпорхнули из моих собственных уст. Впрочем, после общения с Ивановым было неудивительно заговорить подобным образом - с кем поведешься, от того и наберешься, как любила повторять когда-то наша классная руководительница Марпет…
Я легонько тронул Надю за локоток, и мы пошли вдоль реки, продолжая всё тот же бесконечный разговор о Вовке и его странном отношении к ее чувствам. Пока дошли до Красной площади, я изрядно устал от перелопачивания одной и той же темы и, тяготясь обществом своей спутницы, начал подыскивать повод, чтобы как-нибудь необидно улизнуть от нее в сторону.
Но повода не подвернулось, так что отделаться от тяготящего меня разговора удалось только в метро, не по-джентльменски подтолкнув ее на "Площади Революции" к вагону и отправив домой одну без провожатого. Перебежав затем на станцию "Театральная", я проехал одну остановку до "Тверской" и, перейдя с нее на "Пушку", тоже двинулся в направлении своего дома.
Съев на кухне тарелку вкуснейшего маминого борща и пару котлет с жареной картошкой, я перетащил телефон к себе в комнату и позвонил Вовке.
- Слушай, - сказал я, - я тут сегодня Надю случайно встретил… Что же ты девку довел чуть ли не до состояния самоубийства? Она сейчас в таком трансе, что готова в воду броситься…
- Ты это серьёзно? - тихо, но встревоженно спросил он.
- Ещё как!
Вовка с минуту помолчал, затем тяжело вздохнул и вымолвил:
- Что я могу тебе сказать? Это не телефонный разговор. Давай отложим его на другой раз, а то у меня сейчас гость.
- Ты там с бабой? - с подозрением спросил я, вспомнив Надин вопрос о том, нет ли у Вовки другой.
- Нет. Это Толян, мой напарник по работе в Сибири, я тебе писал о нем.
- А-а, да-да. Зэк со шрамом на щеке… Он что - решил возвратиться в столицу?
- Да, восстанавливает сейчас прописку. Хочешь - приходи, познакомишься. Очень интересный собеседник.
- Нет, спасибо, - отказался я. - На сегодня, пожалуй, мне уже достаточно собеседований. Потом как-нибудь. У нас еще будет время… - и, положив трубку, я отнес телефон назад в прихожую и с абсолютным спокойствием взялся за экзаменационные билеты.
Глава тринадцатая
СТРАСТИ
Где-то за неделю до конца сессии наш новый, выбранный вместо перешедшего на вечернее отделение Жеки, староста группы объявил о формировании студенческого стройотряда, едущего на два месяца в Польшу на строительство обогатительной фабрики. Больших заработков там не обещали, но, во-первых, это была возможность повидать заграницу, а во-вторых, из Польши тогда еще можно было привезти шмотки, которых не было в наших киосках или которые у нас стоили гораздо дороже. Так что я тоже, как и вся наша группа, записался в члены стройотряда и, получив обходной листок, побежал в институтский медпункт получать разрешение на поездку.
И вот тут-то меня поджидала неожиданность, которую, как оказалось, я сам себе и подготовил. Дело в том, что, увиливая от уроков физкультуры, я весь прошедший семестр так убедительно изображал боли в своей раненой ноге, что, увидев меня теперь вознамерившимся работать в стройотряде, наша докторша даже не стала меня осматривать.
- Какой стройотряд с твоей ногой? И не думай! - искренне возмутилась она. - Где-нибудь на строительных лесах или на какой-нибудь лестнице сведёт ногу от боли, так что грохнешься вниз, а я потом за тебя отвечай?
- Да не сведёт, не бойтесь! У меня уже всё прошло, - пытался уверить я, но обладательница заветной печати осталась непреклонной.
- Вчера еще ты не мог пробежать сто метров, а сегодня - уже "всё прошло"? - скептически хмыкнула она. - Нет-нет, голубчик, кирпичи тебе таскать пока рановато, эта нагрузка не для твоей ноги, - и стройотряд уехал в Польшу зарабатывать баксы, а я остался торчать в раскаленной и душной Москве. Но не признаваться же мне было в медпункте, что те самые боли, из-за которых меня на целых полгода освободили от уроков физкультуры, я просто-напросто выдумал?..
- …Ну сйизды до бабуси, чи шо, - видя мою неприкаянность, подсказала как-то за обедом мама. - Отдыхнэш там на прыроди, сходыш с хлопцямы на ставок.
- Лучший отдых - это работа, - отозвался на ее слова отец. - Чем два месяца просто так болтаться, пусть лучше поработает это время на шахте, узнает свою будущую профессию, а заодно и себе на расходы чего-нибудь заработает.
- Та хто його там возьмэ на работу? - махнула рукой мама. - Оны щас сами тикы й знають, шо бастують…
- Ничего, возьмут. Я напишу в свою бывшую бригаду и попрошу Михно принять его на два месяца.
- Думаеш, вин тэбэ ще нэ забув?
- Да не должен бы. Столько водки вместе выпито…
- Ну, делай, як знаеш. Заработать трохы денег було б тоже нэ плохо.
- Я думаю.
Отец и правда в тот же день написал в Донбасс письмо, а через четыре дня (взять билет быстрее не удалось) уехал туда и я.
Последний раз я приезжал к бабушке Лизе года, наверное, три назад, так что смотрел теперь на знакомый городок будто впервые, искренне удивляясь тому, что вот-де живут же каким-то образом и здесь люди, и даже, надо полагать, ощущают себя счастливыми, не замечая, какое здесь всё… ограниченное, что ли, мелкое, провинциальное. Посеревшие от времени дома-хрущёвки в центральной части города, окружённые зелёным от летних садов частным сектором. Клуб "Шахтёр" с четырьмя белёными колоннами у входа. Кафе "Шахтарочка". Гастроном "Шахтёрский". Три угольные шахты с терриконами неподалёку от города да уходящие к горизонту поля с пересекающими их абрикосовыми посадками… Здесь, среди этого пейзажа, прошли мои детские годы, здесь я первый раз в жизни подрался, получил свою первую отметку в школе, впервые дёрнул за косу одноклассницу… Где она сегодня? Небось, уже выскочила замуж да родила пару ребятишек, здесь с этим делом долго не волынят.