Отсидев кое-как первую лекцию и сходив на лабораторное занятие по шахтной электромеханике, я незаметно слинял из института и поехал домой. Матери не было - она еще со вчерашнего дня собиралась пойти с соседками к кому-то на поминки, батя работал в первую смену, и дома я застал одну Аньку. Она уже третий год работала инструктором в Обществе книголюбов, но последнее время их работа сошла почти на нет - денег на приглашение писателей не стало и организовывать читательские встречи сделалось не с кем, так что она частенько теперь возвращалась с работы уже к обеду.
Сжевав на кухне штук пять испеченных мамой пирожков с картошкой и выпив пакет молока, я взялся было листать лежащие с вечера на столе конспекты, но голова работала плохо и я это быстро бросил. Встав из-за стола, я позвонил Наде.
- Как мама? - поинтересовался я, услышав в трубке ее голос.
- Пока без изменений, - вздохнула она. - Я только что возвратилась из больницы - она по-прежнему находится в реанимационном отделении, лежит под капельницей, - и она потихоньку всхлипнула.
- Да-а… - протянул я, не зная, что сказать в утешение. - Ну, Бог даст, все обойдется…
Положив трубку, я заглянул в комнату к Аньке.
- Ты мне чего-нибудь почитать не дашь? А то у меня от этой науки уже голова пухнет.
- Так это ты всю ночь наукой занимался? - съязвила сестра. - Даже спать домой не пришел.
- Ну и что? - не стал я развеивать ее заблуждения. - Я же не говорю, что ты вон с Радеком в подъезде обнимаешься… Где вы, кстати, с ним познакомились, если не секрет?
- В автобусе, - усмехнулась она. - Я за него штраф контролерам заплатила…
Она подошла к книжному шкафу и некоторое время скользила взглядом по корешкам книг.
- Вот! - распахнула она стеклянные створки шкафа и, вынув одну из книг, протянула мне. - "Волхв" Джона Фаулза. Сейчас об этом романе говорят все.
- И про что в нем?
- Да как один миллионер захотел почувствовать себя в роли Бога и, пригласив на специально купленный остров молодого учителя - якобы для работы в местной школе - разыгрывает его судьбу по своему собственному сценарию…
- И это - интересно?
- Я прочитала с удовольствием.
- Да ты и "Сто рецептов русской кухни" читаешь, как детективный роман…
Я взвесил Фаулза на ладони и отправился в свою комнату. Там лег на диван, подоткнул под голову подушку и, открыв первую страницу, прочитал один абзац, второй, третий…
Когда я проснулся, стояла уже глубокая ночь. В квартире все спали, а в зале короткими очередями звонил телефон.
- Да? - пришлепал я босиком к аппарату.
- Привет, - послышался Вовкин голос. - Ты извини, что я тебя разбудил, но ты мне не скажешь, что у вас тут произошло?
- А ты откуда звонишь? - спросил я, стараясь говорить потише.
- Из дома. Я только что приехал из Домодедово.
- Хорошо. Если ты не возражаешь, я сейчас приду к тебе и все расскажу, - произнес я, хотя, о чем, собственно, рассказывать, я уже не понимал толком и сам.
Но все же, тихонечко одевшись и стараясь никого не разбудить, я вышел из квартиры. На улице стояла сырая весенняя ночь, кое-где под деревьями еще виднелись темные угреватые остатки сугробов, но из подвалов и с крыш уже доносились страстные кошачьи арии. Дойдя до Вовкиного подъезда, я поднялся по лестнице и, остановившись возле его квартиры, протянул руку к звонку. Но надавить на нее мне не пришлось. Дверь распахнулась и я увидел стоящего передо мной друга…
- Входи, - сказал он, смущенно улыбнувшись. - Я жду тебя.
Его волнистые светлые волосы по-прежнему доходили до плеч, слегка раздвоенная курчавая бородка стала немного длиннее и гуще. Но главным, что в нем за эти месяцы изменилось, были глаза. Бывшие раньше ясными и чистыми, как майский небосвод в солнечный день, они сделались глубокими и темными, как степные колодцы. И если до его поездки в Сибирь некий свет истины лился из них буквально через край, то теперь он мерцал в них где-то на самом-самом дне, притягивая к себе, словно вода утомленного жаждой путника.
Под крепкий чай, заваренный с листом сверх-ароматной, растущей на каменных осыпях (в Забайкалье их называют - курумы, пояснил Вовка), смородины да под нескончаемый дружеский разговор мы просидели с ним, не замечая тока времени, до самого рассвета. Я рассказал ему о своем ранении, о Катькиной неверности и о болезни Надиной мамы.
- Сегодня пошел уже третий день, как она находится в реанимации, - сказал я. - Если она умрет, то Надька останется совсем одна.
- Не останется, - спокойно произнес он.
- Почему? - не понял я.
- Потому что родители не умирают. Пока есть мы, их дети, они живут в нас.
- Как это?
- Так… - он отхлебнул глоток уже остывшего чая и начал медленно читать стихотворение - так, что я сначала даже и не понял, что он читает стихи, а подумал, что он просто продолжает начатую перед этим фразу:
НЕ УМИРАЮТ ОТЕЦ И МАТЬ,
лишь переходят в иную стать,
в иную волю, в иную долю,
в нерукотворную благодать…
Не умирают отец и мать.
Удивительно! Он читал стихи точь-в-точь, как их читала три месяца назад на вечеринке у Громзона Надя, хотя он ни в каких народных театрах не занимался, уж это-то я знал наверняка. (Хотя - теперь-то я понимаю, что ему в них и не надо было заниматься…)
…Не умирают отец и мать.
И суждено им не истлевать
в могильной почве, но днем и ночью
в душе рождаться твоей опять.
НЕ УМИРАЮТ ОТЕЦ И МАТЬ.
Он докончил чтение и мы минуты на две замолчали. Он думал о чем-то своём, а я просто не знал, о чем говорить. Наконец я спросил:
- Твое, что ли?
- Нет, - улыбнулся он, - Золотцева.
- А-а, да-да, - припомнил я уже слышанную тогда от Нади фамилию и, чуть погодя, снова спросил: - А ты о своем отце знаешь что-нибудь? Кем он был?
- Почему - был? - встал с места Вовка. - Я же тебе только что всё объяснил, - он зажег газ и поставил на плиту чайник. - Во мне - его кровь, его черты, его гены, значит - зная меня, люди знают и его. Ведь сын и отец - это одно целое…
В восемь часов утра я позвонил от него Наде и сказал, что мы сейчас приедем, а потом мы оделись и вышли на улицу. Володька хотел было поймать тачку, но я сказал, что деньги ему еще ой как понадобятся, и мы пошли к станции метро. Да и какой был смысл платить за мотор, если, что так, что эдак, езды до Надькиного дома было не более получаса?..
Глава двенадцатая
ИСЦЕЛЕНИЕ
Несмотря на утренний час пик, людей в метро было почему-то немного, так что нам даже не пришлось эти тридцать минут стоять на ногах.
- Ну вот, - плюхнувшись на сидение, сказал я. - Можно было даже книжку с собой захватить, почитать в дороге.
- А ты что сейчас читаешь?
- Да начал тут одну - сестра подсунула - роман "Волхв", Фаулза. Говорит, самая модная на сегодня вещь. Про то, как какой-то миллионер захотел попробовать быть Богом. Купил для этого остров, заманил туда молодого учителя и начал выстраивать его судьбу по своей собственной прихоти.
- Да я знаю эту вещь, это примитив, - сказал он. - Быть Богом совсем не так просто, как многие думают. Они ведь любят прежде всего себя, а потому и всё, что делают с другими, беря на себя роль Создателя, делают в своё удовольствие. Вторгаясь в судьбу этого учителя, фаулзовский волхв подменяет естественный мир не просто искусственным, но сконструированным единственно ради своей забавы, чем превращает человека из носителя свободы выбора в безвольную игрушку, марионетку. Истинный же Бог позволить Себе такого не может, Он любит прежде всего каждого из Своих созданий, а не Себя, а потому и не делает в судьбе человека ничего по Своей воле, если того не хочет сам человек. Он даже помощь ему не может оказать, если тот сам о ней не попросит, ведь иначе это будет насилием над его волей.
- Но что ж это за любовь такая, если Он видит, как кто-то страдает, и не поможет ему?
- А ты думаешь, Он при этом не страдает? Он ведь за нас терпит постоянное распятие, причем каждый день. Вот люди просят в молитвах, мол, прости нам грехи те и эти, а при этом даже не знают, что любой из наших грехов Он должен искупить Своей кровью - то есть вновь и вновь взойти ради каждого молящегося на крест…
- Но Он же может взять и за один раз искоренить весь грех. Что ж Он ничего не предпримет, чтобы наказать злодеев и сделать счастливыми всех остальных?
- А чем Он тогда будет отличаться от, скажем, Сталина или Гитлера, которые как раз и пытались осчастливить народы своей собственной волей и по своему собственному пониманию? Всех за один раз - строем, по приказу… А кто такого счастья не хотел, тех - в лагеря и тюрьмы. Ты от Него этого хочешь?..
- Нет, конечно… Хотя, думаю, что Он всё-таки мог бы быть и поближе нашим чаяниям.
- Мог бы, - тихо подтвердил Вовка. - Но тогда Он должен перестать быть Богом и стать просто человеком…