"Ну за что, за что?! Даже не пригляделись… и уже рады побить чужого человека".
И Миня, вспомнив, что еще совсем недавно его ограбили в городе, и он по воле бандитов, охотников до чужих денег, лишился семьи, жены и дочери, а тут вот и вовсе без вины виноват, обиделся на все человечество. Нет, его не исправить… И Миня тоже теперь станет злым. Да!
И, хромая, он поплелся в сторону вкусных печных дымов и коровьего мычания, овечьего блеяния и вдруг увидел - на обочине дороги валяется мотоцикл, а в метре от него человек с изодранным до крови лицом, в черной кожаной куртке, в кирзовых сапогах. Что–то бормочет. Наверное, пьяный.
"Ну вас всех к черту, гады!" Миня зашагал прочь своей дорогой, к незнакомому селу. Но уже возле крайних изб остановился. Ему стало стыдно и страшно. "А если тот мужичок не пьяный… да и пьяный, а помрет… кровью истечет… А не помрет, еще на меня и покажет, что я его сшиб или как–нибудь иначе поспособствовал аварии?" Нет, не получалось навсегда обидеться на людей. Миня сплюнул и поспешил назад, в темное уже поле, к слетевшему с грунтовой дороги мотоциклу.
Но не было уже возле дороги ни мотоцикла, ни того мужичка. Наверное, сам поднялся и уехал, а может быть, машина какая–нибудь подобрала. Ну и ладно. Лишь бы живого…
Сердясь на себя и гладя рукою под рубашкой стонущее ребро, трясясь от озноба (неужто простудился?), Миня забрел наконец в незнакомую деревушку… В какую же избу ему тут сунуться? Да и кто с ним в таком виде будет говорить?
Проходила мимо бабка с веслом и сетью на плече, Миня обратился к ней:
- Хозяюшка!.. - Но она не расслышала или не захотела расслышать.
На улицу вышла девочка в кофте и в платьишке, в резиновых сапожках.
- Девушка, - хрипло воззвал Миня. - Вы не бойтесь, только скажите: где бы мне плистанище найти?..
Ничего не ответив, как глухая, она быстренько перебежала дорогу и скрылась за калиткой.
Миня подождал, ничего не дождался и стукнулся в соседнюю. Вышла старушка.
- Чего тебе, гражданин?
"Раньше таких, как я, называли касатик".
- Не знаете ли? - Миня старательно улыбался. - Где бы можно поработать… пожить?.. - И добавил, чтобы старуху не пугал его вид. - Знаете ли, я оглаблен, какие–то парни в поле… конечно, вид ужасный… но я отмоюсь… А если нужна рекомендация, можете позвонить дилектору совхоза имени XX партсъезда Галине Ивановне.
Старушка задумалась. Очевидно, про боевую Галину Ивановну и в этом селе знали.
- У меня, паря, ни коровы, ни гусей. А вот у нас тут Муса живет, черный такой… у его целое стадо… попросись. Вдруг возьмет. - И показала за околицу.
В той стороне Миня еще не был. Миновал колодец на улице с воротом и крышей, миновал кривые избенки с заколоченными крест–накрест окнами и оказался перед высоченным кирпичным забором, за которым меж мерцающих в осенней полутьме берез высился коттедж. Миня подошел к воротам - ворота железные, справа на квадратном столбе жестянка, можно различить: "Улица Солнечная, дом1-а", ниже - кнопка звонка и переговорное устройство.
Нажал кнопку - услышал гортанный, явно не русский голос:
- Кого надо?
- Меня рекомендовали к вам, господин Муса, на работу. Я вольнонаемный человек. До вчерашнего дня работал санитаром в психбольнице, в райцентре.
- В психушка? О, наверное, сильный щеловик. Иды, зови, - сказал далекий голос кому–то, и через минуты две ворота открылись, и Миня ступил на территорию с клумбами и двумя фонтанами, замотанными к зиме в пленку.
Муса, в длинном полосатом халате, похожий на президента Ирака Саддама Хусейна, сморщась, долго разглядывал гостя в холле своего дворца.
- Ти, я думал, богатир.
- Я не слабый, - отвечал Миня, еле стоя на ногах.
- Какое образование?
- Высшее, - с гордостью ответил Лавриков.
- Вай, плохо.
- Почему?
- Много думат будишь. Лучше не думат. Работат будишь, кушать будишь, спать будишь, защем думат? Хорош?
И стал Миня пастухом. Толстый, обритый наголо слуга с золотыми зубами, в китайском синем спортивном костюме вяло махнул рукой и повел Миню во двор. Его определили в свободную стайку в конце большой просторной конюшни, где стояли две лошади и жеребенок, сунув морды в холщовые торбы. Миня хотел, как в детстве, погладить ласково жеребеночка, но мать–кобыла двинула его - правда, не больно - копытом по голени.
- Извини, мамочка… - пробормотал Миня и лег в углу на соломе, завернувшись в попону и какие–то иностранные мешки с печатями. Не сразу угрелся, но уснул наконец. Все боялся проспать утро - разодрал глаза. - еще сумерки плыли, туман подступал от болота. Но где–то далеко уже играли по радио гимн.
Выйдя из конюшни к длинному столу с навесом к хлебу и чаю, Миня вдруг понял: а взяли–то его в то же самое хозяйство, пастухи которого избили его вчера. Чернявые молодцы, увидев чужака–конкурента, так и застыли с открытыми ртами. Миня не стал упрекать их, подумал: "Притремся". Но, когда получив кнут и ватную фуфайку, он погнал коров - и буренки остановились перед мостиком попить, поглазеть в речку волшебными большими глазами и сам Миня заглянул в воду - а там два облачка белые справа и слева от его головы, как ангелы… нет–нет, милые, еще рано мне к вам!.. так вот, Миня вдруг услышал сзади негромкий говор и торопливые шаги. Эти трое, оставив своих овец, бежали к нему.
- Это же я, - хотел остановить их Миня. Но они, почему–то оглядываясь, набросились на него, повалили, стали пинать, а потом столкнули в болотистую ледяную воду. Миня лишь одному из них успел расквасить нос… рук не хватило…
Давно Миня так не купался. Вот уж крещение за крещением, вот уж смывание грехов! С трудом доработав день, ушел, не ужиная, в конюшню и лег, накрывшись чем попало.
- Что такое? - в стайку заглянул толстый слуга. - Почему не доишь коров?
Но, приглядевшись, понял: парень доходит. Миню колотило, он был мокрый.
Слуга сходил к хозяину, Муса соизволил сам явиться. Стоя брезгливо в метре, посветил фонариком. Разумеется, если не он, то его слуга заметил и хозяину доложил, что один из пастухов–таджиков ходит с окровавленным носом. Наверное, Муса понял, что между ними и новичком была драка, но Миня по–прежнему не жаловался ни на кого и на что, и богач, видимо, зауважал пришельца.
Он что–то приказал слуге, тот через час пришел к Мине и, поманив пальцем, повел его в подвал коттеджа, где располагалась, как сразу догадался Миня по слоям горячего воздуха, сауна.
- Давай, - сказал слуга, и Миня вымылся почти что в кипятке. Но даже горячая вода ему казалась холодноватой. Он уже плохо что–либо соображал, когда ему дали чужую сухую одежду и постелили спать в угловой комнатке на первом этаже дома, где мешки с сахаром, урюк, веники и прочая хозяйственная мелочь.
- Спасибо… - Миня совсем потерял голос.
Когда он поднялся на следующее утро, его трясло, как плохо привинченную гайку в трансформаторе. Ему подали крепкий сладкий чай, яичницу из трех яиц, много хлеба, но Миня кушать не смог, сидел на скамейке, обняв себя за плечи.
- Вай, - сказал Муса, расхаживая перед ним как Сталин, раскуривая диковинную длинную сигарету. - Ти совсем плохой.
- Я хороший… - не согласился Миня. - Это плойдет. Я отработаю.
- Я тиба дам пятсот рублей, - сказал Муса. - Я добрый. А ты иды, гуляй.
Он мог и не предлагать пятисот рублей. Но, видимо, не хотел, чтобы о нем пошла по селам дурная слава - выгнать больного… Миня кивнул. Но, глянув на мрачные тучи - вот–вот начнется дождь - он вспомнил рассказ психического больного, как тот вывел свою Эвридику из подземного городского царства, сыпля анекдотами. И Лавриков простодушно предложил:
- А хотите, Муса–ага, я вам сказки порассказываю… каких еще не было… я умею… А как начну путаться, вы меня выгоните?
- Сказки? Тисяча одна нощь? - удивился и засмеялся хозяин. - Ну, давай.
Весь этот день Миня просидел, поджав ноги в сухих шерстяных носках, в богатой комнате возле камина и, глядя наивными круглыми глазами на мурлычущего от удовольствия Мусу, излагал сказки, тут же, мигом придуманные. Поначалу - он видел - его фантазии хозяину нравились, но к вечеру, увлекшись, Миня рассказал сказочку (все–таки бывший советский человек!), в которой побеждает справедливость.
- Жил злой султан и была у него добрая дочь, и полюбила она трубочиста… - Сказка заканчивалась тем, что по тайному совету красавицы трубочист, не чистя лица и рук своих, среди ночи невидимый, прошел во дворец и унес ее, запахнув в черные свои одежды. Взбешенный султан пообещал его повесить на самой высокой горе, а дочь свою бросить в колодец… Но все горы вдруг осели и рассыпались, а колодцы высохли… И народ пришел к султану с просьбой, чтобы он простил дочь и ее жениха… Но султан не захотел этого сделать, и неожиданно превратился в камень…
Миню жгла температура, он увлеченно, полушепотом рассказывал, а сам почти сознание уже терял. Но не мог не заметить: последняя сказка очень не понравилась хозяину. Скривясь, как от зубной боли, Муса поднялся и пробормотал:
- Неправилная сказка. - Глянул на часы и зевнул. - Иди гуляй. Я тиба денги дал.
И Миня Лавриков вновь оказался на околице маленького серого села. Хлестал ветродуй с дождем, деревья мотали вершинами, роняя свои желтые уши, где–то визгливо лаяла собака. Куда пойти? Он растерянно брел мимо калиток, заборов и засветившихся к ночи окон.