Такое уже тоже не раз случалось раньше. Браконьеры не только ставили запрещенные снасти на озерах, но при случае и воровали их друг у друга. Гена тоже иногда хвастался, что "конфисковал" чужую сетку. А теперь и сам пострадал…
- Я слышал, как наш сосед-пенсионер Митрофанов говорил бабке, у которой мы раньше молоко брали, что больно "заломно" ты взялся тут за свои дела! И еще сетовал, что лучших судаков сетями из озера повыловил…
- Сам Митрофан не снимал сети, - размышлял расстроенный Геннадий. - Научил кого-то, подсказал, где я поставил. Может, в кустах, гады, сидели, когда я их выметывал у того берега…
У Геннадия была нехорошая привычка считать, что все кругом принадлежит ему, он тут хозяин. И про озеро Гладкое говорил, что это "его" озеро, про деревню - "его вотчина"! Потому, наверное, и сети ставил не таясь. Благо, озеро принадлежит колхозу "Путь Ильича" и рыбинспекторы сюда не приезжают. Так вот, местные сами ощутимо наказали брата.
Честно говоря, Николай даже и переживать не стал, может, теперь Гене наука, не нахальничай с сетями! Ни у кого в Палкино столько снастей нет и никто по триста-пятьсот метров сетей не выметывает на озере. А переметы вообще не ставят.
- Пойду, потрясу за бороду старого лысого черта! Может, скажет, кого навел? - сказал брат и выскочил за дверь, забыв ее притворить. В комнату залетела крапивница, попорхала у белой русской печи, подлетела к окну и стала биться о нечистое стекло. Николай встал, надел брюки и, осторожно взяв бабочку за крылья, выпустил на волю. Умывшись прямо из ведра и почистив зубы, он спустился к сверкающему озеру и стал на берегу делать зарядку. Эта привычка осталась еще с армии. На плесе покачивалась на легкой зыби длинношеяя птица. Гена сказал, что это и есть гагара. Время от времени птица ныряла и, пробыв под водой несколько минут, выныривала довольно далеко от прежнего места. Молодой камыш еще не зазеленел, а прошлогодний, серый, все ниже клонился к воде. На крыше бани сидела сорока и смотрела на приседающего человека. Черные перья на ее крыльях радужно светились, будто смазанные нефтяной пленкой.
- Доброе утро, - услышал Николай тонкий голосок.
На тропинке стояла Алиса в одной длинной клетчатой мужской рубашке, босоногая, с розовым со сна лицом и растрепанными волосами. Щурясь от солнца, она с улыбкой смотрела на него.
- Уже встала? - пробормотал он, отводя глаза от ее обнаженных белых ног. В джинсах они не казались такими крепкими, полными. Алиса не походила на привычных в наше время высоченных акселераток с широкими плечами и узкими бедрами. Рост у нее средний, примерно 165 сантиметров, фигура стройная с тонкой талией, ноги не длинные, в самый раз. Небольшая крепкая грудь круглыми яблоками оттопыривает рубашку с низко расстегнутым воротником. Кстати, эта рубашка Николая. Наверное, достала ее из комода. И надо сказать, она ей идет, хотя и велика.
Алиса спала наверху, там на чердаке была еще одна маленькая комната с окном, выходящим на единственную улицу в Палкино. Ветви высоких лип торкались в окно. Николаю пришлось повозиться, чтобы запущенную комнатку привести в порядок: вымел мусор, одних синих дохлых мух было на полу, как в цеху металлических стружек, выбросил старые коробки с каким-то тряпьем, затащил туда железную кровать с сеткой. Алиса тоже помогала: обмела в углах паутину, вымыла полы, стекла, даже прикрепила к дощатой стене ветхий коврик, на котором выткано какое-то диковинное пернатое: не то павлин, не то жар-птица. Коврик в нескольких местах продырявила моль, одна дырка была как раз на голове птицы.
Николай попросил резкого и грубоватого брата быть помягче с Алисой, мол, она освоится и сама начнет кое-что делать по дому. Пока Геннадий сам варил на плите уху, жарил на сковороде судаков, чистил картошку. Николай помогал ему. На третий или четвертый день такой жизни девушка сказала, что рыба надоела, нужно чего-нибудь другого сварить.
- Вари, - хмыкнул Гена.
- Где у вас продукты?
- Мука, крупа, фасоль - в стеклянных банках в кладовке, а все остальное в холодильнике и подполе, - сказал Геннадий.
На обед Алиса приготовила пересоленный суп из фасоли и мясной тушенки, испекла блинчики. Вообще-то, скомканные куски поджаренного теста можно было блинчиками назвать с большой натяжкой. Алиса смущенно объяснила, что блины почему-то не захотели отставать от сковородки, хотя она ее смазывала и сливочным и подсолнечным маслом.
Молча пообедали, Геннадий даже выдавил из себя что-то вроде "благодарствую…". По молчаливому уговору, братья почти не обращали внимания на девушку, может, это ее даже и задевало. Они могли вести свои разговоры, которые ей были совсем неинтересны, но если она встревала, вежливо отвечали. Чаще всего девушка уходила гулять вдоль озера, навещала своих мурашей в роще, была и в лесу. Принесла оттуда старое аккуратное гнездо, похожее на связанную из крупной шерсти шапочку.
- Чье это? - спрашивала она.
Николай промолчал, он не знал, а Гена уверенно заявил, что поползня. Алиса гнездо унесла к себе наверх и положила на деревянную полку. Свою клетушку она скоро привела в образцовый порядок, изредка подметала веником пол в комнате, где спали братья. В доме было всего две комнаты, не считая чердачной клетушки. Одна - где они спали, а вторая - комната-кухня. Убогая мебель досталась им вместе с домом. Николай планировал кое-что из старья выбросить, а стол, шкаф, диван-кровать со временем приобрести. Диванчик, на котором он спал, свешивая длинные ноги с края, продавился посередине и явно был маловат.
Если раньше Алиса почти не смотрелась в зеркало и вообще мало заботилась о своей внешности, то в последние дни все изменилось: стала замысловато причесываться, то закалывая русые волосы белой заколкой, то вплетая в них красную ленту, которую отыскала в ящике комода. Три вечера вручную перешивала платье, а когда надела его после бани, братья не могли не отметить, что оно ей шло. Девушка хорошела на глазах, как распускающийся на клумбе цветок, однако они будто и не замечали этого, хотя и чутко перехватывали взгляды друг друга, обращенные на Алису. А как-то вечером Геннадий - он во всем любил полную ясность - завел довольно трудный разговор о девушке. Они сидели на берегу на почерневшем бревне, легкая волна ударялась в борт примкнутой цепью к железному колу лодки, крякали за мысом утки. Солнце уже касалось вершин сосен и елей, и бор казался охваченным огнем. В зеркальной вечерней глади отражалось синее небо с редкими высокими облаками, широкая багровая полоса на воде, постепенно меняющая свои оттенки.
Геннадий курил, а Николай увлеченно вырезал ножом из подобранного на берегу искривленного соснового сука гуся с раскрытым клювом. Позже он его ошкурит, покроет лаком и… преподнесет Алисе. Пусть поставит в своей комнатке на полку.
- Ты какие виды имеешь на девчонку? - в лоб спросил брат. Продолговатое лицо было в резких складках, придававших ему суровый вид. Брат выглядит гораздо старше своих лет, прошлые затяжные пьянки наложили на него свой отпечаток… Темно-серые глаза у него невыразительные, в них никогда не прочтешь, что на уме. Он немногословен, не умеет говорить женщинам комплименты, бросившая его жена как-то давно жаловалась Николаю, что никогда от него не слышала ласкового слова, а иногда и за весь день ничего не скажет. Придет с работы, поест, а аппетит у Гены всегда отменный, сядет у телевизора с газетой и вскоре засвистит носом. На детей тоже мало обращал внимания, а уж в их тетрадки-дневники вообще никогда не заглядывал.
Гену надо понять. Когда он не пьет, то работяга, каких поискать! Выкладывается до конца и вечером даже у телевизора глаза слипаются. Начальство всегда его держало на должности до последнего предела. А уж когда с неделю не показывается на службе, а потом еще три дня не может в себя прийти после запоя, как такого терпеть? Да еще работа на верхотуре? Один раз упал с крыши, когда устанавливал антенну, руку сломал и плечо вывихнул.
- Что ты имеешь в виду? - ответил застигнутый врасплох вопросом брата Николай.
- Не хитри… - ухмыльнулся тот - Раз привез девчонку, да еще такую симпатичную, чего же не спишь с ней? Или она того… с подозрением на СПИД? Вид-то у нее, когда сюда приехала, больно потрепанный был. А сейчас ничего, выправилась. Что же получается: в доме Два здоровых мужика, рядом крутит задницей хорошенькая бабенка, а мы, как эти… евнухи?
- Я не знаю, что у нее на уме, - помолчав, ответил Николай, - Она - травмированная, понимаешь, Гена? Я не рассказывал тебе, где я ее подобрал? И эта трагедия в Ленинакане. Ни родителей, ни кола, ни двора. Она еще не отошла..
- Ну, а когда отойдет? - нажимал брат, - Женишься на ней или…
- Что или?
- Вот что, Коля, или ты с ней живи, а я поищу себе бабенку в Новгороде… Да есть там одна, только любит выпить, я ее боюсь сюда и привозить, без веселья и гульбы ей и жизнь не в жизнь… А мы тут живем, как монахи. Или давай я попробую к Алиске подбить клинья? Я готов хоть жениться на ней… Я ведь тоже травмированный… - он хохотнул, - Выходит, мы два сапога пара!
У Николая неожиданно шевельнулось чувство ревности. Нет, он не хотел бы, чтобы Алиса стала женой Геннадия… Но и самому к ней "подбивать клинья", как выражается брат, тоже пока не приходило в голову, хотя что толковать, девчонка симпатичная, на нее приятно и просто так смотреть… Он все же бывший учитель и, наверное, относится к девушке, как к ученице. К трудной ученице, которая благодаря твоим стараниям на глазах выправляется…
- Я тебя понял, - хмуро обронил брат, - Тогда не оставляй ее тут одну - увози с собой в Ленинград от греха подальше…