Загородив раздаточным столиком выход из наблюдательной, садились играть. За игрока-шизика болела вся палата. Но шизики всегда проигрывали. Помучив немного, санитары одаривали страдальца сигаретой.
После завтрака Вергазы бил по палате пролетки и гнусил всем осточертевшей дебильной песней-самоделкой. "Заведенный" мотал по подушке башкой, пахан угрюмо соображал, а Петя Левушкин занимался любимым делом.
- Натаха! Иди сюда, - позвал Генка-санитар медсестру.
- Что случилось? - она подошла к наблюдательной.
- Глянь.
Одеяло шизика вздымалось и опадало, как морская волна. Глаза онаниста - закрыты, на лице - удовольствие.
- Прекрати сейчас же!.. Поросенок!.. Ребята, прификсируйте…
Парни, смеясь, привязали шаловливые руки онаниста к кровати.
- Ы… ы… ы… - захныкал онанист.
- Ничего, Петюня, не горюй! Попроси Тоньку - не откажет!
- Га-га-га…
- Гы-гы-гы…
Нас повели на медицинское обследование. Надо выяснить, что еще, кроме "прибабаха", следует подлечить.
Меня общупали, обстукали, обнюхали. Нашли сухость в горле и гнилой зуб. Назначили электропрогревание, а гнилой зуб решили удалить.
Физиотерапевтическим кабинетом заведовала молодая красивая бабец с тугой грудью и стройными, затянутыми в джинсы ногами.
- Садись, - указала она на кушетку и, нагнувшись, стала прилаживать к горлу электропятаки.
Обдало густой волной сладких дорогих духов. Ее стройные горячие ноги плотно обхватили мое колено. Упругий сосок, нагло выпирающий из тесной блузки, ненароком ткнулся мне в губы, когда она потянулась включить за моей спиной аппаратуру. Сердце обдало кипятком. В голове застучало. Появилось безумное желание схватить за идеальные половинки, завалить на кушетку и мять, грызть, терзать, целовать и мучить неизведанное женское тело. Маленькие пальчики молодой дразнилки ласково щекотали горло, когда она торопясь поправляла электропятаки. Каждое прикосновение вызывало волну желания. Захотелось до умопомрачения, до зубовного скрежета.
- Что зубами скрипишь? Болит что?
- Не-е-е, так…
- А-а-а, понятно, - улыбнулась провокатор.
Зуб рвали без укола. Пытку вынес молча.
- Смотри ты! Терпеливый, - восхитилась мучительница.
В соседнем кресле верещал пидор Восьмиклиночка:
- Больно! Ой-е-ёй… больно! Сделай заморозку!..
В палате долго вспоминал физкабинет и его хозяйку, дорисовывая в воображении, чего не было. Ну когда, когда попробую женщину?
Утром раздался вопль, прервав приятный сон на интересном месте. Я вскинулся с кровати. Самый тихий, самый неприметный из обитателей зверинца - Илья Сажин - держал за глотку тупое животное Читу и полосовал ему череп зажатым в кулаке гвоздем. Илья Сажин, сорокалетний шизофреник, всегда ходил со сложенными на животе руками и со сладенькой улыбкой на небритом лице. Ни дать, ни взять - божий одуванчик; а сейчас, с перекошенным от возбуждения лицом и налитыми кровью глазами, походил на бешеного зверя.
- А-а-а, - выл Чита, даже не пытаясь вырваться.
В наблюдательную влетели санитары. Борис вырвал из рук садиста окровавленный гвоздь и с размаху сунул в солнечное сплетение свой пудовый кулак. Удар вышиб из ноздрей шизика две сопли, и они обляпали волосатую кувалду боксера. Нокаутированный икнул и рухнул.
- Когда вы передохнете, сволочи?! - распалялся Борис, зашвыривая вырубленную тушу на кровать. - Гитлера на вас нет, он бы вас блядей, живо вылечил! Вовка - пеленальник! Ленка - шприц!
Все. Участь нарушителя спокойствия, привязанного к кровати и оглушенного сульфозином, была решена. Таким прямая дорога в Казань, где на особо строгом режиме держат шизанутых преступников и убийц.
Медсестра Костенко выстригла у Читы волосы на ранах и залила йодом. Пописанный гвоздем завыл еще пуще, а Ленок, забинтовав ему голову, влупила в задницу укол против столбняка. Закончив операцию, поставила точку:
- Не сдохнет!
Наконец санитар повел меня к лечащему врачу. Борис открыл двери ключом-трехгранником и втолкнул меня в кабинет, встав у дверей. Я огляделся.
За столом сидела лет пятидесяти женщина, как новогодняя елка, увешанная украшениями.
- Ну, здравствуй, Жора. Садись… Давай познакомимся. Меня зовут Лиана Викторовна. Я твой лечащий врач.
- Здравствуйте.
Пустые глаза лечащего врача излучали фальшивое участие и сострадание. За годы работы в дурдоме она привыкла к шизикам.
- Расскажи, как себя чувствуешь, как кушаешь… - завертелась старая песня.
- Как кушаю?.. Вот в четверг приходила комиссия - кинули на тарелку пару сосисок и компот был. А так… Да вы сами знаете, что здесь за кушанье…
- Я не о том… Я спрашиваю, как у тебя аппетит…
- Я и говорю: аппетит - все нежевано летит. В этой баланде даже погрызть-то нечего, одна жижа.
- Однако колючий ты…
- И мать, говорят, при родах мучилась…
- М-да-а… Ну, а что тебя беспокоит? На что жалуешься? С чего началась болезнь?
- Как отца на сабантуе мент застрелил, так с той поры.
- Сон нормальный?
- А вы полежите с недельку в наблюдательной, и я посмотрю на вас потом. Там ночью могут запросто башку откусить. С этими придурками ухо надо востро держать. Вы бы перевели меня в другую палату, к тихим, а?
- Посмотрим-посмотрим, - мадам помолчала. - Ну, хорошо… А вот в твоей истории записано, что ты от волков убегаешь… Сознание у тебя отключается… Как часто это происходит и что при этом чувствуешь?
- Ничего не чувствую… Просто как подкуренный.
- Куришь?
- Есть грех…
- Н-да-а… Ну ладно, иди, отдыхай.
- Спасибо, я не устал. На волю бы…
- О-о-о, об этом еще рано говорить.
- А когда?
- Полежи. Посмотрим на твое поведение. Встретимся еще не раз… А там… там видно будет. Отведи, - кивнула она стоявшему в дверях санитару.
А в воскресенье - свиданка, с утра непрерывные звонки. Санитары не успевали открывать дверь и выводить больных.
- Жора! - крикнул Борис. - К тебе пришли.
Комната для свиданий рассчитана человек на пятнадцать. Столы, стулья. Все места заняты, и дядя стоял возле стены.
- Жора… Здорово! - дядя раскинул для приветствия руки.
- Здравствуй, дядя Петь.
Обнялись.
- Ну, как ты здесь?
- Потихоньку. Курева принес?
- Есть такое дело! - он достал из сумки пять пачек "Примы". - Вот, на недельку должно хватить, а в следующее воскресенье еще принесу.
Я рассовал пачки по карманам.
- Тут тебе тетя Варя харч собрала. Пирожки с картошкой, мясо жареное, сметана. Привет большой передает. Сама-то прийти не смогла - прихварывает. Отпустит, вместе навестим, - не умолкал дядя. - Больничный харч надоел небось?.. Как вас кормят-то?
- Да какая кормежка…
- Знаю-знаю, сам недавно с печенью лежал. Ну ладно, расскажи, что у тебя нашли-то? Ты с врачом-то говорил?
- Да говорил…
- Ну и что?
- Да ничего. Лежи, говорит, разберемся.
- Ты, племяш, не унывай! Все будет путем!
Говорить больше не о чем, и мы нудились, ожидая, когда освободится место за столом.
Комната для свиданий напоминала столовую. Родственники выгребали из сумок домашнюю снедь. У некоторых больных руки тряслись от, регулярного отравления лекарством, и родственники кормили их с ложки. Звенели банки, склянки, бутылки, велись пустопорожние разговоры. Гомон. Приглушенный интимный разговор между молодыми мужем и женой. Нечленораздельное мычание дебилов. Чавканье, сопение. Счастливый Чита, не сознающий своего убожества, с неизменным аппетитом уплетал принесенную бабкой домашнюю еду.
Грустный, поникший сидел за столом дважды казненный сульфозином Игорь.
- Мама, забери меня, пожалуйста. Мне здесь очень и очень плохо.
- Ну что ты, Игорек! Как же я тебя заберу? Мы же договорились! Ты полежишь немного, тебя обследуют, подлечат. Надо же что-то делать! Работать ты не можешь. Пусть хоть пенсию назначат. Веда так?
Парень грустно молчал.
- Ну, не надо, Игорек! Не рви мое сердце. Я и так дома день и ночь переживаю. Я думала, ты веселый выйдешь, меня успокоишь. - И мать Игоря потянула к глазам платок.
- Не плачь, мама.
- Как тут не плакать… Разве я не знаю этого заведения… Но надо же как-то определяться… Не можем ведь мы вдвоем жить на мои семьдесят рублей. У меня самой здоровье никудышнее. Ноги совсем не ходят. Из комнаты почти не выхожу - тяжело подыматься. Кнопка теперь одна гулять бегает. На улице лает, за голубями гоняется. По тебе скучает, - через силу улыбнулась мать.
Глаза Игоря заблестели. Крупные горошины сорвались из переполненных глаз.
- Ну вот, и ты заплакал, Игорь. Не надо, а то совсем расстроюсь. Больше не огорчай меня, пожалуйста.
- Хорошо… мама… Больше не буду тебя огорчать…
- Вот и умница. Я тебе свежий платочек принесла. Вытри слезы… А вот зубная щетка, паста, зеркальце. Прячь в карман, а то санитар увидит - отберет. И не думай больше ни о чем. Все будет хорошо. - И немного повеселевшая Мать засуетилась, выкладывая на стол завернутые в полотенце тарелки. - А сейчас поешь. Я курочку деревенскую принесла - тетя Валя передала. Ешь, пожалуйста…
- Спасибо, мама, не хочу.
- Игорь, мы же договорились, что ты не будешь меня огорчать…
Парень нехотя принялся за еду. Было видно: ему мучительно не хотелось превращаться в такое же подобие чавкающих животных, смысл существования которых свелся к набиванию брюха.
Чита "подмел" бабкины гостинцы и запросился в палату.
- М-м-м, - обратился он к санитару.