- И свое депутатство?
- Ну и что? Меня выставляют, и я ничего уже не могу поделать.
- С каких это пор?
- С каких надо, - отрезала Лали.
Подошла девушка. В столовой оставались занятыми всего два столика. Виктор сказал:
- Три черных кофе, пожалуйста. - А когда девушка повернулась, чтобы уйти, добавил: - И счет.
Рафа сказал:
- Лали, по-моему, прирожденная хозяйка дома.
- Слушай, кончай эти штучки.
- Я серьезно. Ты создана для семейной жизни. А я эту семейную жизнь в гробу видел. Меня на это не поймаешь.
Виктор изобразил изумление:
- Вот так раз! Значит, ты не пойдешь за меня замуж?
- Катись, ты мне вообще не подходишь. Ты старый перечник, представитель другого поколения.
- А что думает о жизни ваше поколение?
- Ну, во-первых, что дети - это занудство. Мы, молодежь, - новые люди, мы за противозачаточные средства, за аборт, за свободную любовь. Вот так.
Виктор глядел вдаль, на склон, поросший старыми дубами, взгляд у него стал отсутствующий, мечтательный.
- У меня нет семьи, но я в семью верю. - И добавил тише: - Может, потому, что у моих родителей жизнь удалась.
Рафа не унимался:
- Ты защищаешь семью, а ведь она в кризисе.
Виктор пятерней расчесал свою густую бороду.
- Ну и что? - сказал он серьезно. - Кино тоже в кризисе, однако я верю и в кино.
Рафа посмотрел на Лали, словно приглашая ее поспорить:
- Видишь, дорогая, к чему он клонит.
Лали тряхнула головой.
- Я уж лучше помолчу, - ответила она резко. - То, что я нарвалась на подонка, означает лишь одно: такие серьезные вопросы нельзя решать, как я, в девятнадцать лет.
Рафа взял ее за руку:
- А раз так - не будь недотрогой, поживи со мною месяц-другой.
Лали изобразила улыбку:
- Сто лет мечтала.
Подошла официантка, неся на тарелочке счет. Виктор взял счет, глянул в него и протянул девушке смятую бумажку в тысячу песет.
- Смотри, как дешево, - сказал он, когда девушка отошла. - Ели, ели, а наели всего на триста песет.
Он поднялся, смял в шарик бумажную салфетку и добавил:
- Не будем мешкать, до Куреньи недалеко, но кто знает, какая туда дорога.
В столовой еще сидели два усталых шофера, они курили и разговаривали вполголоса. Внизу, в баре, продолжали играть в карты и в домино, а по телевизору как раз закончилась передача на политические темы.
- Сегодня не Кантареро выступает? - спросила Лали.
- Он самый, - сказал Виктор. - А мы пропустили.
- Неужели вы бы стали слушать Кантареро? - удивился Рафа.
Виктор заметил:
- Думаю, было что послушать.
- Ну дает, чего там слушать! Он же фашист до мозга костей.
Небо по-прежнему было обложено, однако дождь не пролился.
Садясь в машину, Рафа предупредил:
- Нам еще надо заправиться.
Заправившись на краю селения, у старой бензоколонки, он проехал через мост, свернул влево на узкую неасфальтированную дорогу красновато-лилового цвета, всю в лужах.
- Вот она, чтоб ей было пусто!
- Ладно, успокойся.
Двигатель не тянул, и Рафа переключился на вторую скорость. Дорога была очень неровной и все время петляла. Машина подпрыгивала на ухабах.
- Повезет, и до снега доберемся, - сказал Рафа.
Они поднимались, и река внизу превращалась в зеленую блестящую ленту, темную на глубоких местах и белесую там, где, разбиваясь о камни, она вскипала пеной; на противоположном берегу из плотной зелени деревьев выныривали крыши Рефико, а иногда видно было, как старушка, маленькая и черная, точно жучок, перебиралась через грязную улицу. Рафа пригнулся к рулю и сосредоточился на дороге, безуспешно пытаясь не попадать в выбоины.
- Если и дальше такая, - сказал он, - средняя скорость будет километров двадцать, не больше.
- Поспеем, - сказал Виктор. - Собрание в Куренье назначено на пять.
Он вынул из кармана кассету и протянул ее Лали. Уселся поудобнее.
- Поставь эту, подходит к пейзажу, - сказал он.
Рафа глянул на кассету:
- Слушай, старик, только не это!
- А Куко Санчес тебе нравится?
- Обожаю! - отшутился Рафа.
Виктор сказал профессорским тоном:
- Вас, молодежь, от мелодии тошнит. Вы обожаете бессвязные звуки, потому что ваша страсть - все ломать.
Рафа снисходительно улыбнулся:
- Ты, конечно, перехватил, старик, но согласись, эта музыка - допотопная. Такое нравится моей матери.
- Твоя мама не такая уж старая, - парировал Виктор.
- Сорок пять! По-твоему, молодая?
Куко Санчес пел: "Гитары плачут, гитары". Рафа слушал и улыбался, покачивая в такт головой.
- Смерть мухам, - сказал он наконец. - Держу пари: Мария Долорес Прадера тоже в твоем вкусе.
- Конечно, - сказал Виктор. - А еще Баэз и Мачин, Пикир, Атауальпа и Ла-Туна.
- Хватит, старик, не продолжай! Я вижу, ты любитель муры.
- А чем плоха эта музыка? Да, мне нравится народная музыка. Она помогает сосредоточиться. Что же, значит, я реакционер?
Лали, молчавшая все время, заметила соболезнующе:
- Скорее ты просто сентиментален.
Виктор пожал плечами:
- Может быть.
Лали добавила:
- Слава богу, у тебя варит. - Она постучала пальцем по лбу. - Твое счастье.
Рафа наклонился вперед, к самым "дворникам", и посмотрел наверх.
- Похоже, тучи рассеиваются, - сказал он.
Дорога закручивалась локоном. Слева по склону шел кустарник, горевший желтыми цветами, а выше - широкая полоса дубов, казалось, поддерживала бурую массу утесов, которые уходили так далеко ввысь, что с этой стороны ничего больше не было видно. Справа земля тоже пылала от цветущего желтым кустарника, спускавшегося к реке, окаймленной кое-где бузиной и жимолостью; там же, где ничего не росло, земля пучилась почти вертикальными складками, украшенными поверху изъеденными глыбами причудливой формы, резко выделявшимися на фоне светлевшего дня.
- Черт побери! Ну просто Колорадский каньон! - воскликнул Рафа.
Иногда ущелье становилось еще теснее, повороты еще круче. Дождевые потоки, сбегавшие к шоссе, размыли землю, и машину на поворотах заносило. Виктор посмотрел в одно, потом в другое окошко.
- Уму непостижимо, - сказал он.
Лали не могла отвести глаз от огромной каменной глыбы, дыбившейся над дубовой рощей.
- Видал, какие иногда камни встречаются. Смотри, вон тот! Похож на богоматерь с младенцем.
Рафа засмеялся:
- А за ним - святой Иосиф с осликом. Брось! Воображение вас губит.
За перевалом местность стала еще более суровой и безотрадной. Из-за утесов показались темные силуэты гор со снеговыми вершинами. Внизу, у подножия гор, густая растительность надвое рассекалась рекой. Виктор похлопал Рафу по спине.
- Ну-ка, останови. В жизни не видал такого.
- Слушаюсь, депутат.
Рафа остановил машину.
- Может, поставить подальше, на обочину?
- Успокойся. Сюда с тридцать шестого года ни одна душа не являлась.
Виктор осторожно заглянул вниз, в пропасть. Неожиданно солнце, уже некоторое время сражавшееся с тучами, выглянуло, и все вокруг, до этого словно дремавшее, стало выпуклым и ожило невиданным богатством оттенков. Сонный взгляд Виктора пополз от реки к пронзительно-желтым цветам, к кожано-жестким, теперь засверкавшим листьям дубняка и остановился в выси, где прихотливо дыбились стройные зубья утесов. Со дна долины несся торжественный, бесконечно обновлявшийся рокот речного тока. Некоторое время Виктор молчал. Потом тихо, почти шепотом, повторил:
- Уму непостижимо.
Рафа легкомысленно отозвался:
- Потрясающе, старик, и все-таки, если в один прекрасный день я пропаду, здесь меня не ищите. Это приют для баранов.
Взгляд Виктора проследил течение реки и задержался на зеленой прозрачной заводи, окаймленной густым орешником.
- А я бы согласился до конца дней прожить здесь с любимой женщиной, и чтобы она любила меня.
Рафа скорчил уморительную рожу.
- Ну-ну, - сказал он, - только где ты найдешь такую женщину?
Вмешалась Лали:
- Скажи, пожалуйста, откуда у тебя такое своеобразное представление о женщинах?
Рафа не ответил. В тишине еще слышнее стало, как на дне теснины билась о камни вода.
- Помните спор, - сказал Виктор, вдруг становясь серьезным, - в фильме Занусси "Структура кристалла"?
- Потрясный фильм, - сказал Рафа.
Лали с интересом взглянула на него:
- А ты за кого?
- Что значит - за кого?
- На чьей ты стороне - того, кто едет в деревню, выбирает размеренную, полную труда сельскую жизнь, или другого, который из кожи лезет вон, лишь бы выбраться наверх?
Рафа поспешил ответить:
- Что за вопрос - конечно, я за того, который лезет наверх. Другой - просто лопух.
Виктор вмешался:
- Ну, ты уж слишком.
- Потрясно! - завопил Рафа. - В глушь, в деревню со своей лапочкой, со своими книжечками-пластиночками… Прекрасно, просто обалденно. А остальные пусть накроются. Очень удобная позиция, но с общественной точки зрения - бесполезная.
Виктор погладил подбородок, присел на корточки, сорвал травинку, закусил ее зубами, мягко сказал:
- Почему же бесполезная?
- Потому что он эгоист.
- Эгоист! Какой же он эгоист, - сказала Лали. - Эгоист тот, кто лезет наверх, к славе и к деньгам, карьерист.
- Но он служит обществу, лапочка. Разве мы здесь не потому оказались, что служим? А ты сама в депутаты выставилась не потому ли, что служишь?