IV
На просторной стоянке под сенью горделивого здания с башней отдыхало полдюжины грузовиков, четыре легковых автомобиля и синий пикап, в котором сидели уже четверо мужчин, собираясь отъезжать. Метрах в пятидесяти от стоянки открывалась прямоугольная площадь, которую шоссе огибало: двухэтажные каменные дома с арками и колоннами; длинные открытые галереи, оживленные цветущими геранями и петуниями. В центре площади, залитой асфальтом, возвышался каменный крест, а вокруг с четырех сторон - четыре металлические скамьи, выкрашенные в разные цвета: красный, желтый, зеленый и синий. Надписи на спинках гласили: "Муниципальная сберегательная касса". Постоялый двор с застекленным балконом, нависавшим над улицей, выходил фасадом на дорогу; у дверей разговаривали трое мужчин; один из них, очень высокий, сутулый, по виду из образованных, улыбаясь, направился к приехавшим, как только они вышли из машины. Рафа предостерег:
- Осторожно, это алькальд. Рот на замок, если не хотите, чтобы конкуренты нас обштопали.
Они сошлись в центре площади.
- Здравствуйте, - сказал алькальд. - Снова к нам?
- Мы проездом, - сказал Виктор.
Волосы у алькальда были напомажены и точно посередине разделены пробором, а движения церемонные, как у иезуита.
- Недавно приезжали даже из фаланги, - сказал он.
- Из самой настоящей фаланги? - допытывалась Лали.
Глаза алькальда невинно округлились.
- Откуда мне знать, - сказал он. - Главный у них - Куэста. Я полагаю, для них она самая что ни на есть настоящая, так ведь?
Никто не ответил. Рафа отделился от группы и медленно направился к постоялому двору, остальные последовали за ним. Алькальд посмотрел на небо.
- Привезли нам плохую погоду.
- Будет дождь?
Мужчина растянул губы в улыбке:
- Не сейчас. К вечеру, похоже, соберется гроза.
У дверей бара Рафа повернулся к алькальду:
- Может, пообедаете с нами?
- Спасибо, я уже пообедал…
Помещение было длинное и низкое, с некрашеными дубовыми потолочными балками; в центре - старая железная печь, выкрашенная в пурпур; дымовая труба у центральной балки поворачивала и дальше шла рядом с нею, исчезая за перегородкой. На экране телевизора, стоявшего справа на сосновой консоли, подпертой двумя деревянными брусками, появился диктор и начал читать последние известия - было три часа; мужчины, игравшие не то в карты, не то в домино, не обращали на него ни малейшего внимания.
- Беру!
- Мимо!
Открывая или выкладывая костяшки домино, они что было мочи лупили по мраморной поверхности стола и шумели так, будто хотели перекричать телевизор. Несколько мужчин в беретах подняли голову, когда вошедшие поравнялись с ними, и машинально, не меняя бесстрастного выражения лица, проводили взглядами бедра Лали. От самой стойки шла лестница, вывеска над нею гласила: "Столовая". Поднявшись на площадку первого этажа, Рафа толкнул стеклянную дверь, и на лестницу хлынули клубы дыма и людской гул. Все восемь столиков были заняты, и две очень молоденькие девушки бегали между столиками, обслуживая гостей. Одна из девушек с грязной салфеткой в руке подошла к Рафе.
- Если не хотите ждать, - сказала она, - идите на балкон - там свободно.
Рафа посмотрел на Виктора.
- Пошли? - отозвался тот.
На просторном балконе стояли два стола, девушка торопливо салфеткой смахнула с них прямо на пол хлебные крошки и остатки еды. За стеклами виднелась темно-серая лента дороги с желтой разметкой и закусочная под навесом; деревянные столики закусочной были разъедены дождями и ветром. А дальше - река, стремительный хрустальный поток; противоположный берег реки, поросший дубами со свежей листвой, круто шел вверх к обрывистым утесам, над которыми парили ястребы. Девушка отбарабанила, словно заученный урок:
- Осталась зеленая фасоль и овощной суп, паэлья кончилась. На второе - форель, голубятина, яичница.
Рафа потирал руки.
- Форель, форель, - воодушевился он.
- А на первое?
Лали улыбнулась девушке:
- Фасоль хорошая?
- Нет, сеньора, овощи нынче запаздывают.
Виктор вопросительно оглядел товарищей.
- Может, по супу? - спросил он. И, не дожидаясь ответа, сказал: - Давайте три супа.
Он откинулся на спинку стула и устремил взгляд на расстилавшуюся перед глазами картину.
- Невероятно, - сказал он. - Каких-нибудь восемьдесят километров, а пейзаж совсем другой. Даже не похоже на Кастилию.
Рафа обиделся:
- Черт подери! А как ты представляешь себе Кастилию? Старые мастера ввели вас в заблуждение, старик. - Он напыжился и заговорил выспренне: - "Сеньора, в Кастилии все дороги прямые, крутых поворотов нет". Как бы не так! Гад буду!
Девушка, накрывавшая на стол, спросила:
- Какое вино принести?
- Кувшин местного.
Шоферы грузовиков выходили по двое. Они вставали из-за столиков и расплачивались, зажав в зубах сигарету, и, пока им отсчитывали сдачу, любезничали с девушками, сопровождая слова двусмысленными жестами, а девушки в ответ смеялись. Виктор пристально посмотрел на Лали и спросил:
- Конкурсные экзамены у тебя в декабре?
- Теоретически, - сказала она. - На сорок мест там больше пятидесяти человек.
- Будете судиться друг с другом?
- Никакой суд не поможет, в том-то и дело.
Рафа заговорил с набитым ртом.
- Восхитительно! - сказал он. - Такая девушка, как ты, - и в точные науки. Такая секс-бомба, у всех просто челюсть отвалится.
Лали рывком повернулась к нему:
- Чего ты хочешь? Чтобы я пошла на конкурс мисс Вселенной?
- Это тоже слишком, но разве нет других мест, елки?
Лали добавила язвительно:
- Или пойти по твоим стопам: в двадцать три года - всего-навсего на втором курсе юридического факультета. Чем мой выбор хуже любого другого?
- Вот те раз! - сказал Рафа. - Почему бы тебе не пойти в театр? Будешь играть в какой-нибудь мелодраме. Представляешь, твоя матушка - вдова, четверо малых братишек и сестричек на руках.
Виктор вытер губы бумажной салфеткой. Глотнув вина, тронул Рафу за обнаженную белую, покрытую легким пушком руку.
- Боюсь, эта роль - для тебя.
- Хо! Для меня превыше всего - партия, разве не так?
- Ну-ка, положа руку на сердце, скажи, за последние полгода заглянул ты хоть в одну книгу?
Рафа воздел руку над головой и крепко сцепил пальцы в жесте солидарности.
- Я свято верю в демократию, - сказал он. - Не забывай, это будут демократические экзамены, впервые за сорок лет.
- И ты веришь, что их примут у всех без разбору?
- Ну не так, конечно, старик.
- А как же?
- Не по мне экзамены, и все тут, дурацкие испытания, проверка памяти - не более, чистый пережиток.
- Чем же мы их заменим?
- А это уже другое дело. Я знаю одно: если партия хочет заполучить молодежь, она должна покончить с экзаменами раз и навсегда. Другими словами, под это знамя пойдут все, не глядя, - учти, старик.
Лали, изящно действуя ножом и вилкой, расправлялась с форелью. Она подняла голову.
- Брось трепаться, - сказала она. - Первым делом партии надо покончить с барчуками и паразитами.
Виктор не сдержался, захохотал:
- Ну и ну, подруга!
- Это она про меня? - забеспокоился Рафа.
- Почему обязательно про тебя? Про барчуков и паразитов, - сказала Лали.
- Ну ты штучка, старуха, - сказал Рафа, склоняясь над тарелкой. Потом, помолчав: - Форель обалденная, правда?
Лали сжалилась, посмотрела на него.
- Ты соединяешь в себе все пороки мелкого буржуа: лень, чревоугодие и сластолюбие.
На детском лице Рафы отразилось неподдельное изумление.
- А что тут такого, черт подери! Не скрываю: я жизнелюб. Первое дело для меня - вкусно поесть и ухватить что послаще. Что в этом плохого? Они сами ко мне липнут, что мне прикажете делать? Клянусь, отбоя нет.
Виктор серьезно заметил:
- Учти, мы - за воздержанность.
- Воздержанность, ну и ну! Где ж ты видел воздержанность в руководящем аппарате? Может, в Евробилдинге, где они услаждают себя черепашьим супом и уткой с апельсинами? Не свисти! На такое воздержание я согласен.
- Чего же ты хочешь от жизни?
Рафа вышел из себя:
- Черт побери! Жить. Разве этого мало? Я, старик, не доходяга какой-нибудь, я ввязался в эту кашу потому, что каждому охота жить сладко.
- Смотри не пересласти.
- Вот так раз! Я же не хапаю так, что другие из-за меня мрут с голоду, - на то есть монополии. Но я и не какой-нибудь чокнутый. Мне нравится такая жизнь: нынче здесь, завтра там. Поесть обалденной форели с двумя обалденными депутатами, а потом закусить ломтем сыра и запить стаканом вина в обществе неотесанного крестьянина. Хоть режь, старик, но нет у меня классового чувства. И те мне подходят, и другие меня устраивают.
Лали, орудуя вилкой и ножом, чистила принесенный официанткой апельсин. Неожиданно она уставилась на Рафу.
- Послушай, оболтус, - сказала она. - Если не хочешь испоганить нам праздник, не смей больше проезжаться насчет депутатов.
Рафа растерялся, потом, от души рассмеявшись, наклонился и чмокнул Лали в щеку.
- Ты обалденная, - сказал он. - Зачем же выставляешься, если не хочешь быть депутатом? Там человек двадцать было на это место.
- Я подчинилась, - сказала Лали. - Не думала, что это реально.
Виктор окинул ее критическим взглядом:
- А теперь все всерьез принимаешь?
- Все.