- Старики! - заговорил он с пафосом, выдыхая дым. - По-моему, это перебор. Достаточно сказать мужику, что вы поднимете пенсии и вдвое повысите цены на хлеб, - и он у вас в кармане.
Из магнитофона понеслись прерывистые гудки.
- Переверни на другую сторону, - сказал Рафа.
Лали вынула кассету, перевернула и вставила в магнитофон. Настроение у нее было испорчено.
- Мигель говорит, они очень недоверчивы, и не без оснований, - высказался Виктор.
- С каких это пор? - спросил Рафа.
- А как ты думаешь?
- Вообще-то, - сказал Рафа, - заполучить голос деревенского жителя легко. Трудно переделать его сознание.
Машина одолела крутой подъем, резко свернув влево, описала крутую дугу и выбралась на ровную местность. Вдали вырисовывались чистые синеватые зубцы гор с убеленными вершинами.
- Черт побери, да это же снег! - воскликнул Рафа.
Посевов уже не было; кроме каштанов по сторонам дороги, здесь росли только чахлые можжевельники, да еще не зацветшие кустики вереска и лаванды стелились по земле. Неожиданно Рафа пригнулся к рулю.
- Привет! - воскликнул он. - Смотрите, кто тут.
По обе стороны дороги, сбившись в кучу, стояли молодые люди в кричащих свитерах, а еще несколько топтались на обочине под деревьями вокруг трех автомобилей. Двое парней привязывали к стволу дерева огромный лозунг, но, завидев подъезжавшую машину, прервали свое занятие и вместе с остальными выстроились вдоль дороги. Рафа быстро опустил стекло и прибавил газу. Крайний слева парень швырнул камень, и тот громыхнул по капоту; другой, с бородкой и волосами как у негра, адресовал им неприличный жест. Остальные трясли кулаками и выкрикивали:
- Фашисты, педики!
Рафа газанул на сто двадцать, высунул в окошко левую руку и, вскинув указательный палец в непристойном жесте, крикнул:
- Катитесь вы, самцы испанские!
Он поднял стекло, хохотнул, глянул в зеркало заднего обзора.
- Только его нам не хватало, - сказал он. - Сукин сын Агустин.
- Какой Агустин?
- Ну, смерть мухам! Как это - какой Агустин? Который поливает нас на каждом углу, который так торопился разбросать в "Канзасе" свои листовки, что не заметил стеклянной двери и вклеился в нее как почтовая марка.
Виктор улыбнулся:
- Я слышал эту историю.
Рафа продолжал:
- Если бы Старик не загнулся, сидеть бы этому Агустину еще и сидеть. Как-никак три года дали.
- А тут они что делали? - спросила Лали.
- Лозунги развешивали, к вашему сведению. Наверное, украшают шоссе к празднику. Ты не знаешь, какой он, этот Агустин.
Прямая дорога кончилась, и пошел петлять спуск. За одним из поворотов внизу открылась узенькая долина, в свежей зелени фруктовых деревьев проглядывало полдюжины почерневших кровель.
- Берруэко, - сказал Рафа. - Предлагаю опрокинуть по стаканчику, плачу я.
- Который час? - спросил Виктор.
- Десять минут. Время в запасе есть.
Виктор наклонился вперед:
- Сколько до Рефико?
- Одиннадцать километров. Считай, приехали, старик.
Они катили меж двух рядов домиков из желтого камня, с цветочными горшками на окнах и белыми, нависавшими над улицей галереями. Улицы были пустынны, а на немощеной площади с одиноким вязом посередине сверкали лужи. Рафа, миновав лужи, поставил машину у дерева, напротив кабачка. Все вышли из машины. С апсиды церкви им улыбался лидер; четыре плаката рядом были сорваны. Рафа подошел к плакату с лидером, пощупал.
- Еще сырой, - сказал он. - Анхель только что проехал.
- Какой Анхель? - спросила Лали.
- Хромой, какой же еще!
- А, Анхель Абад! Так бы и говорил - Хромой, никто его Анхелем не называет.
В полумраке кабачка, единственное зарешеченное окошечко которого смотрело на юг, у стойки перед двумя стаканами красного вина стояли и неторопливо курили два старика в надвинутых на самые брови беретах. Старший, лет восьмидесяти, совершенно беззубый, пискливым голосом говорил:
- Позднее лето, хуже, чем в шестьдесят пятом.
- Конечно, - сказал хозяин кабачка, - коли земля не прогрелась, коли весны вовсе не было. - И, не меняя выражения лица, спросил вошедших: - Что угодно?
- Три стакана вина, - сказал Рафа.
Хозяин медленно, сосредоточив все внимание на стаканах, в полном молчании налил им. За его спиной на полках громоздились банки консервов, пачки жевательной резинки, табака, галет и бутылки с пивом и кока-колой. С балки свисали кувшины, кастрюли, мотки веревки и связки чеснока. Лали спросила:
- Не видели - не проезжал здесь хромой парень в полосатом шарфе?
Мужчина уставился на нее и не отвечал, как будто она спросила такое, что трудно понять.
- С ним был еще один? - наконец сказал он.
- Да, - ответил Виктор. - Пако.
Мужчина снова помолчал, потом спросил:
- Они приезжали насчет выборов?
- Да, - сказала Лали.
Хозяин кабачка снова впал в задумчивость.
- Проезжали они, сеньора. Недавно, - сказал он наконец.
- Во сколько?
Взгляд мужчины выражал полное недоумение:
- Что - во сколько?
- Во сколько проезжали, - сказала Лали немного раздраженно. - Сколько было времени, когда они проезжали здесь?
Она говорила громко, четко произнося слова, как с глухим. В углу двое стариков продолжали курить и поглядывали на нее с насмешливым любопытством. Хозяин кабачка долго скреб затылок:
- Точного времени сказать не могу. Почта уже проехала. - Он обратился к двум своим землякам словно за поддержкой: - Или еще нет?
- Почта проехала два часа назад, - сказал старик с пискливым голосом.
Другой медленно покачал головой:
- Никак нет. Часа два назад я отводил козу, а почта еще не проезжала.
- Хорошо, - сказал Виктор. - Сколько с нас?
- Двенадцать песет.
Виктор протянул ему бумажку в сто песет. Хозяин помотал головой:
- Нету сдачи.
Рафа положил на стойку три монеты по пять песет.
- Вот, - сказал он. - Пока.
В машине Лали взорвалась:
- Черт знает что, ну и типы. Не знаю, пойдут они с нами или нет - такие отсталые!
Виктор улыбался. Рафа дал задний ход и вывернул руль до отказа.
Остановился. Черный, будто негр, цыган, ведя за руку ребенка, пересек им дорогу и встал под деревом. Рафа тронул машину, выехал на шоссе и расхохотался.
- Знаете про цыган?
- Что? - спросил Виктор.
- Анекдот про цыган? - пояснила Лали.
Рафа переключил скорость, вырулил на прямую дорогу и откинулся на спинку. Заговорил:
- В цыганское поселение в Альмедине явились агитаторы из левых партий и сказали, что хотят видеть цыганского вожака. Где вожак, где вожак? Все начинают искать вожака. Наконец вожак появляется, и агитатор заводит, как положено, речь, что, мол, партия принесет им избавление, что это - партия угнетенных и т. д. и т. п. А цыганский вожак не сводит глаз с серпа и молота на знамени. Агитатор разъясняет, что сами они, мол, тоже продукт несправедливости капиталистического общества и что выход один - всем вступать в их партию. Он кончил, и цыганский вожак говорит: ладно, очень хорошо, но, поскольку теперь демократия, он не может принять решение единолично, не посоветовавшись с табором, и, если, мол, им нетрудно, пусть приезжают на следующий день за ответом. Ничего не поделаешь, агитаторы уезжают, а на другой день возвращаются и хотят видеть цыганского вожака. Где вожак, где вожак? Все с ног сбились - ищут. Наконец вожак является и опять стоит - глаз не сводит с серпа и молота. "Ну, - говорит агитатор, - я полагаю, вы приняли решение, товарищи". - "Приняли, сеньор, - отвечает цыганский вожак. - Мы единодушно решили вступить в твою партию". У агитатора даже глаза заблестели. "Скажи своему народу, товарищ, что мы благодарим его за доверие и…" Тут цыганский вожак поднимает руку: "Минуточку. Мы все согласны вступить в твою партию, но с одним условием". Агитатор улыбается и спрашивает радостно: "С каким условием?" А цыганский вожак выступает вперед, тычет пальцем в серп и молот и говорит совершенно серьезно: "Что ты снимешь со своего знамени орудия труда".
Виктор от души расхохотался. Лали тряхнула головой и улыбнулась.
- Глупость какая-то! - сказала она.
- Да нет, ничего.
Перед знаком "стоп" при выезде на магистраль Рафа остановился, поглядел в одну, в другую сторону и тронул машину. За первым же поворотом на склоне горы показался домик.
- Рефико, приехали, а вот и постоялый двор, - сказал Рафа.
И на третьей скорости доехал до первых домиков селения.