– Мы с семи утра трудимся. Заканчиваем как когда, пока люди идут.
– Мне нравится такой подход! – хвалит отец. Руки загорелые, мускулистые, вертит в заскорузлых пальцах визитку, читает:
– Максим Геннадьич – это ты, штоли?
– Да.
– Максим с улицы Максима Горького! Очень приятно, будем на вас ориентироваться.
Идут к машине. Щенок увязался следом.
– Шварц! А ну-ка иди, дом сторожи! Шварценеггер! – отгоняет отец. – Иди, иди! Место!
– От, тямтя-лямтя! Привязался, не отогнать! – смеётся мать.
Садятся в машину, выезжают на трассу.
– Надо бы мне зайти в интернет-банк. Глянуть, чё там творится на счёте. Он у меня мультивалютный, хоть в рупиях, хоть в тугриках, как скажешь, – озабоченно говорит сын.
– Четыре тыщи рублей на два. Примерно, – отвечает мать.
– Мать, ты с куркуляцией этой, на гривны, на рубли и обратно – завязывай, пока крыша не отъехала напрочь.
– Ты как с матерью разговариваешь! Так чё у нас с дебетом-кредитом? – спрашивает отец.
– Один бабушке и двойной деду и дяде Сергею. – Говорит мать.
– Братский обелиск! Символический, – говорит сын. – Вечером нарисуем, покумекаем. – Молчит, потом добавляет:
– Надо жидкость не забыть. "Торнадо". Убивает живое, растительность всю вокруг. Густой раствор, покруче атомной бомбы! Могилки будут чистые – надолго. А вот и хозмаг.
Выходят из машины. Сын задерживается на крыльце.
Магазин пуст. Остро пахнет стиральным порошком и старыми галошами. Продавец, толстая, полусонная женщина, неряшливо одета и небрежно причёсана.
– Нам нужна химия. Которая убивает растения. Кажется, "Торнадо" называется, – спрашивает отец.
– Може, "Тайфун"?
– Покажите. – Изучает этикетку. – В России "Торнадо", у вас – "Тайфун". А, всё едино! Сорок миллилитров на двадцать литров воды. То, что надо. Тридцать пять гривен? Берём.
Выходят из магазина. Садятся в машину. Ждут сына.
Сын появляется минут через десять, на ходу пьёт из банки пиво. Проливает мимо рта.
– Мля, рот прохудился! – отряхивает майку.
– Чёрт тебя побери! – кричит отец. – Нельзя на минуту оставить! Невтерпёж ему!
– Действительно, тебе хоть совсем не давай денег! – возмущается мать. – Сдачу верни!
– "У попа сдач нет и не бывает". – Сын негромко отрыгивает, в салоне пахнет свежим пивным солодом.
– Шею тебе намылить, этим… "Торнадо", – сердится мать.
– "Тайфуном", – поправляет отец.
– Какая разница! Сейчас будет вонять кабаком в салоне!
Едут, молчат. Сын допил пиво, с треском мнёт в руках хрусткую банку. Вздохнул. Кидает банку под ноги.
Придремал, свесил голову на грудь.
– Счас приедем, и за стол! Водочки нальём! С устатку! – прижмуривается отец.
– Надо экономить, – сетует мать.
– Экономить надо до отпуска! – возражает отец. – А в отпуске расслабляться. Вот оно как должно быть.
– И ты туда же! А кто постового проворонил в Ростовской области? Три тыщи псу под хвост!
– Ну, всё! Теперь три года будешь пилить! В год по тыще! – возмущается отец.
Помолчали.
– Счас баба Тося ахнет, когда нас увидит! – улыбается мать, глаза слегка повлажнели. – Старенькая совсем. Я на Новый год передавала ей приветы, поздравления.
– А где её внучка живёт? – вскидывается сын.
– Ты не спишь? В Италии, – отвечает мать. – Замужем, два сына. Муж какой-то бизнесмен.
– В другой конец Европы унесло! – говорит сын.
– Конец у всех один, – многозначительно хмыкает отец.
Достаёт сигарету из кармана рубашки, закуривает, делает глубокую затяжку. Косорото выдыхает дым в сторону открытого окна, блеснув металлом фиксы.
Искоса следит за дорогой, рулит одной рукой.
Едут молча. Шумит машина. Сумерки надвигаются.
Кладбище на окраине. Справа от дороги, на въезде в село.
Останавливаются. Разминают ноги. Устали. С трудом перебираются через кювет. Медленно поднимаются на небольшой холм. Трава выгорела, порыжела.
Перед ними кресты на фоне тёмно-синего, почти чёрного неба.
Бродят между редких могил. Надгробия темнеют тревожными силуэтами.
Большое пространство плотно заполонили кусты, не продраться сквозь них. Нахальные ветки завалили забор, он повалился пьяно, разметался как попало. Штакетины рассыпаны, седые от времени, ржавые гвозди вырвались на свободу, видны в поперечинах.
Трое разбрелись в разные стороны. Ищут родные могилки.
Скорая южная ночь навалилась плотной темнотой, посторонними звуками, пряными запахами засыпающей травы и пыли.
Не могут найти.
Перекликаются вполголоса. Прислушиваются. Снова бродят между могилок.
Из темноте прокукарекал петух, и показалось, что он где-то совсем рядом, уселся на чьё-то надгробие.
Постояли, прислушались. Сын светит фонариком под ноги, мужчины снова расходятся.
Сын выключает фонарик, прячется за куст, с наслаждением, долго справляет малую нужду.
– Может, завтра пошукаем? – громко кричит отец. – Темно совсем. Мрак и пустота!
Мать останавливается у свежей могилы.
Мужчины подходят.
Искусственные цветы выцвели, заметен проволочный каркас венков. Земля просела в середине, и деревянный крест в изножье накренился, вот-вот упадёт.
Сын высвечивает фонариком кусок фанеры, медленно читает неумело написанное от руки:
"Ка-ти-на Антонина Влади-ми-ров-на…"
– Смотри, а баба Тося умерла… в феврале! – потрясённо ахает мать. – Вот беда-то!
Громыхнуло где-то за лесопосадкой, не очень далеко. Потом сухой, пронзительный треск, воздух упруго воспротивился мощному давлению взрыва, уплотнился.
Стало тревожно и неприкаянно.
– Гроза начинается! – вздрагивает мать. – Не хватало нам ещё…
– После этого всегда тишина такая возникает. Звонкая тишина в ушах. И – пустота. Я знаю. Я три года служил. Орудия большого калибра. Это гремит – война! – заволновался отец.
– У кого руль, тот и прав! Похоже – пипец! Ну, чё, предки – где заночуем? – засмеялся сын.
"Одинокий джентльмен"
Ехали с вокзала через райцентр.
Не быстро, дорога плохая.
Молчали. Каждый по-своему.
Племянник улыбался, обхватил руль двумя руками, навалился слегка на баранку широкой грудью. Румяный, ладный и крепкий парень. Рад был встрече: "Похож на иностранца. Сколько же он лет, тому обратно, уехал? Я школу заканчивал. Давно. А вот же – вернулся! Хоть бы и в отпуск, а всё равно. На Стёпку моего порадуется".
– Стёпка-то твой спит, поди! – улыбнулся мужчина рядом.
– Дык, чё ему станется – молокосос!
Мужчина всматривался в пейзаж за окном, находил какие-то, только ему памятные приметы, но и перемены очень точно определял. Особенным взглядом выцеливал важное после долгой разлуки. Волнение приятное возникало в груди, и окружающее не казалось убогим, как думалось прежде, когда уезжал отсюда юношей.
– Стой! Иван, остановись! – закричал вдруг.
Водитель резко притормозил, машина вильнула и резко остановилась вперекос. Спросил тревожно и участливо:
– Чё такое? Вам плохо, дядь Вить? Укачало?
– Ну как же меня может укачать? Скажешь, не подумавши!
– Перепугался маленько-то, чё!
– Не пугайся. Мне сейчас даже очень хорошо! Только вот – постричься надо, вот оно что, – приподнялся, глянул в зеркало заднего вида, погладил себя по голове. – Явлюсь на порог кудлатый, понимаешь, лохматый и неаккуратный! Непорядок! Подождёшь? А нет – не беда, такси возьму.
– Ну, это ничё тогда. Что уж, так и быть. Дело-то неплохое! – заулыбался, синими глазами засветился Иван.
Приезжий вылез из машины. Постоял немного.
Где-то недалеко тонко блеяла коза. Птица неведомой породы пела высоко на дереве. Мужчина слушал пение, улыбался.
Промчался трескучий мопед, оставляя вонький выхлоп.
Мужчина нахмурил брови.
Высокий, худощавый, шагнул через убитый газон, обошёл корявый ствол клёна, едва заметно белого, примерно на метр, после весенней побелки.
Прямиком вышел к небольшому двухэтажному зданию.
Первый этаж облицован белым сайдингом. Длинной полосой над окнами-пакетами – чёрным по розовому фону витиеватая вывеска. Прочитал: "Salun – Spa, Парикмахерская".
Хмыкнул.
– Чего уж там! Пахермахерская. Явропа! – вспомнил с иронией местное "наречие".
Второй этаж некрасиво выпирал наружу: серые брёвна, трухлявые с торца, давно не крашенные оконные рамы, убогие тюлевые занавески неопределённого цвета, герань на кособоких подоконниках. Крыша словно кое-как нахлобучена на дом и выглядела неаккуратно. Казалось, что брёвна могут раскатиться в любую минуту, и останется только нижний этаж.
Мужчина ещё раз окинул взглядом строение, подумал с грустью: "Тоже мне, вырядились, губы накрасили, а туфли не почистили! Непорядок!"
Племянник открыл дверцу, закурил, не выходя из машины, глянул ему вслед. Покачал головой и снова улыбнулся весёлым мыслям накануне приятной встречи.
Колокольчик на двери салона звякнул. Мужчина поздоровался, увидел женщин, числом пять, сгрудившихся в небольшой комнатке перед зеркалом-трельяжем.
Беззвучный шабаш музыкального клипа метался цветным безумием под высоким потолком.
Календарь скручивался по углам папирусом и дарил выцветшую улыбку вечно молодой Софии Михайловны Ротару.
Запах уксуса вперемешку с парфюмом и мужским дешёвым дезодорантом.
Пол неровный, с уклоном в сторону улицы плохо подметён.
"Что-то они… Столько женщин, а подмести некому".
Коротко нахмурился, но спросил с улыбкой: