– Ну, чё, боец, вызнал секретные сведения?
Заискивали, лыбились.
– А вот хрен вам да губы! Остальное для Кубы! Не расколоть!
Молча досиживали до серых сумерек, шуршали рыбной шкурой, шелушили тараньку. Расползались по домам, переполненные горьким пивом, сонной слабостью.
Спать ложились, рано на работу вставать. Жёны ворчали, засыпали рядом.
Через неделю всё повторялось.
Однажды Катя перехитрила Ивана. Предложила ему попить из её кружки. Иван сделал несколько глотков, подёргал ногой. У него не получилось.
Иван стал азартно пытаться повторить, увлёкся. Всё без толку.
Катя засмеялась, потом посерьёзнела, что-то пошептала над кружкой, сделала два глотка, дважды дёрнула культёй. И всё у неё получилось.
В тот раз Иван сломался раньше Кати. Пошёл за угол облегчиться, да так и рухнул, как раненый, с распахнутой ширинкой и тёмно-коричневым "корнем", смятым в бесполезную шмяку.
– Вот и выпал птенец из гнезда! – сказала Катя без улыбки. – А храбрился.
Кто-то из друзей кинулся застёгивать Ивану ширинку.
– Да ладно, не девочка я уже. Нагляделась в медсанбате. – Сказала просто и поковыляла домой.
Однажды в "Голубой Дунай" пришла и Верунчик, мама Борьки-заики. Видать, скучно стало дома одной. Захотелось на люди.
Мы в кустах затаились. Галка маячила невдалеке, готовилась сдать нас взрослым. Ябеда-корябеда.
За Верунчиком начал приударять Иван. Вызывающе, нахально бока оглаживать, ногу заплетать своим копытом под столом. Всё норовил за воротник платья, в глубины выреза заглянуть. Хмелел и хамел на глазах.
И нет-нет, да на Катю глянет. А она молчит, хмурится.
Мы сидели в кустах, молча на Борьку поглядывали. Тоже жалели.
Он прыгнул на велосипед. Маломерка такая, "Орлёнок", для старших школьников. Подлетел к веранде, лихо тормознул, велик прислонил к заборчику.
– Руки от мамки убери, фашист! – сказал ясно, не заикаясь.
Побелел до невозможности.
– Чего ты сказал? Сопля зелёная! – поднялся Иван. – Учить меня будет!
– Чё слыхал – фашист! Ты – фашист! Понял!
Иван подхватил одной рукой из-за забора велосипед за коричневую ручку руля, замахнулся на Борьку. Колесо крутанулось блёстками, сверкнуло спицами на солнце. Вилка вывернулась. В этот момент, невероятным движением, откуда-то сбоку, из-за соседнего столика, Катя заслонила собой Борьку.
Ось втулки заднего колеса попала ей точно в висок.
Катя упала косо, на правый бок, руки под себой скрестила неуклюже. Странно дёрнулась, словно нехотя, распрямляясь, ослабела. И затихла.
Волосы спутались на виске, слиплись мгновенно бурым комом. Сквозь него сочилась тёмная кровь.
Словно приклеились волосы к полу. Глаза остекленели. В них небо пустое отразилось, какие-то птицы высоко, солнце на закат.
Пятно бурело, растекалось, стыло, чернело, с грязным полом одного цвета и становилось от этого холодно и невыразимо страшно.
Иван сел за стол, уронил голову на руки и завыл.
Побежали за Парашюткиным. Он примчался в галифе, кителе, без фуражки, в домашних тапочках. Суетился, брови белёсые на красной морде хмурил. Приказал мужикам связать Ивану руки.
Тот не сопротивлялся.
К Кате наклонился, пульс пощупал осторожно. Машинально пригладил белый ёжик волос у себя на голове.
– Летально. Надо судмедэ́ксперта, освидетельствовать. Вызывать счас будем. Всю бригаду, милицию, следователя.
Сел писать протокол. Фамилия, имя, отчество. Иван молчал. Чуть подавшись вперёд, руки за спиной связанные. Смотрел исподлобья, отрешённо и дико, словно искал что-то хорошо спрятанное в вершине черёмухи на другом берегу и не мог никак увидеть, ускользало это неуловимое.
И глаза белые. Только точки зрачков чёрной ягодой черёмухи в середине.
– Счас он успокоится, – сказала буфетчица Клавдия, – не в себе он явно. Вот что.
И запричитала визгливо, тонким голосом:
– Хосподи-и-и-и, страсть-то какая!
Вера стояла, обхватив голову сына руками, глядела вдаль, тихо плакала, что-то шептала.
– Ну, чё ты, мам, он же первый начал, – пытался вырваться Борька.
Он говорил чётко, не заикаясь, словно и не было такого с ним никогда прежде.
Вера стояла спиной, заслоняя от Борьки Катю, всё шептала, гладила светлые волосы, голову сына к груди своей прижимала, и крепко, нежно, словно убаюкивала, раскачивалась и не могла остановиться.
– А секрет-то Катин я так и не узнал. Да, – сокрушённо сказал Иван.
И засмеялся странно, словно всхлипнул.
Или вскрикнул?
Семейная легенда
Роман Мякишев ехал в пустом троллейбусе. Тихое зимнее утро, суббота.
Он вздохнул, посмотрел в окно. Солнечно. Бледным диском, высоко луна истончалась, а в другом углу небосвода день нежно светился оранжевым по белому холсту снега.
Осенью, в эпицентре вялотекущей сухомятки – работа-общага, он вдруг понял, что непременно должен купить фирменные джинсы.
Мечта разрасталась мощными корнями вглубь и пышной кроной ввысь.
Пока не стала навязчивой идеей.
Легко сказать сейчас, а тогда, в той реальности, зарплату за месяц надо было выложить. Цена вопроса – неподъёмная.
На работе, в отделе – "чёрная касса". Все туда по десятке в месяц относят, и очередной нуждающийся может взять в долг у своих же товарищей. Очень удобно.
Он написал заявление. Через неделю, получил желанные деньги с рассрочкой на девять месяцев. Жизнь окрасилась в цветное многообразие почти реализованной мечты и томительного ожидания её воплощения.
Предстояла покупка. Дело волнительное и не совсем простое.
Рынок на окраине.
Съезжались сюда разные люди, даже из других городов. У них не было знакомств, а хотелось купить что-то красивое и не быть жертвой массового, угрюмого производства.
Кто может это запретить?
Роман едва дождался субботы. Уж очень хотелось приобрести джинсы.
Кольцо троллейбуса. Через дорогу лесок, на взгорке. Туда тянутся муравьиной поступью, молча, с разных сторон, незаметно, сосредоточенные люди.
"Романтика" выходного дня! – так мысленно окрестил он свой поход.
Зимний лес, лёгкий морозец. Мужчины и женщины гуляют среди сосен. Конспиративным шёпотом друг другу что-то передают. Небрежно, вполоборота головы:
– Сапожки-замш-Венгрия…шапка-пыжик… кофточка-букле’-Италия…шарфы-мохеровые-Румыния…дублёнка-Югославия…
И уходят в сторону с напряжённой спиной. Словно ждут – сейчас кто-то откликнется, догонит и вот уже, долгожданная – продажа-покупка состоялась.
Как мало надо для счастья! Но сложность в том – чтобы постоянно была бы явлена эта малость.
Опасная, конечно, затея – поход на барахолку, если подумать. Ведь запросто мог кто-то взять крепкой рукой профессионала, сзади за плечо и строго приказать:
– Пройдёмте, гражданин!
И пойдёшь, как миленький. Хорошо, если товар в одном экземпляре, а в двух – уже спекулянт! Статья. Срок конкретный получишь. И подвергнешься дополнительно, общественному остракизму и проработке. Откажутся брать на поруки даже те, с кем был в добрых отношениях в быту и на работе. Изгой!
Тогда он не думал о трудностях, грозящей опасности и относился весьма легкомысленно к своему поступку.
Только он шагнул под сосёнку, и тотчас, кто-то невидимый спросил:
– "Пласты’"? Болгарские, лицензионные.
– Что? – вздрогнул Роман.
– Диски, интересуют? Запечатанные!
– А-а-а! Нет, нет! Мне бы… – Огляделся по сторонам. Никого. Куст большой. Кто это был? Трудно кого-то заподозрить. Ветерком в уши надуло?
Снуют люди, в глаза не смотрят.
– Броуновское движение, – подумал инженер Роман Мякишев.
Он растерялся, потому что по внешнему виду определить, кто же именно продаёт джинсы – не смог, а ходить и расспрашивать всех подряд – стеснялся.
Двигался в толпе, взбегал с бугорка на бугорок. Едва не упал – наст на подъёме отшлифовали в каток, и он начал уже сомневаться в успехе затеи.
Он прошёл сквозь толпу, хаотично, несколько раз, подмерз. Решил на работе расспросить девчонок, как и где лучше прикупить джинсы, и собрался уходить.
Толпа врассыпную прыснула мелкой рыбёшкой от хищника. Лишь хруст ломаемых веток и топот прокатился по лесу.
Гулкое эхо подхватило тревожный ропот, прошелестело студёным ветерком и накрыло опасно:
– Облава!
Благодушие улетучилось.
Роман заметил, как быстро и неумолимо сжимается вокруг кольцо милиционеров, кого-то уже жёстко прихватили за рукав, тщетно пытается вырваться гражданин с "земско’й" бородкой: "Кто, вы такой"? Показалось ему – вокруг одни милиционеры. В стороне, за деревьями автобус. Туда вели людей растерзанного вида, разгорячённых борьбой, со скособоченными шапками, сбившимися шарфами.
Ужас сконцентрировался на небольшом пятачке.
Роман ничего не успел сообразить. Его цепко подхватили за локоть. Он отпрянул.
– Добрый день, не пугайтесь… Свои! – откуда-то справа и сбоку.
Большие очки. Лицо приятное, но испуганное. Улыбка. Глаза умоляют о помощи.
– Симпатичная. Очень похожа на "графиню Вишенку", только в вязаной шапочке, – поразился Роман и согласно кивнул.
Естественно. Само получилось.
Они подошли к оцеплению. Девушка всё говорила, говорила. Искренне, но сбивчиво. Потом засмеялась. И вдруг замолчала.
– Ваши документы! – нахмурился сержант.
Оглядел внимательно обоих.
– Вот. Есть. Да, – Роман протянул пропуск в "закрытый" НИИ.
Сержант свёл сивые бровки к переносице, вчитался, сверился с фотографией.