- С этим дружеским текстом Есенин обратился к Джиму, так звали собаку Качалова. Был такой известный артист, - пояснил я, учитывая невежество Лёсика. - А я пришёл тебе сказать: я - оказывается, человек чудовищно гордый и спесивый. Представляешь? Я-то, ещё недавно слывший скромнягой! Теперь стоит меня задеть, самую малость, я сразу в раж: фу-ты ну-ты. Я-то? Каково? Самую малость, и я фу-ты ну-ты. Но Лине ни гу-гу. Усёк?
- Джим? Ну это ещё ничего. Звучит хиппово, хотя и собака, - повеселел Лёсик.
Вдруг он вскочил со стула и проворно проковылял в одном носке к стене, приложился ухом.
- Новенькие. Говорят, перевелись из Львова. Две чувички.
Я слышу, как за стеной переговариваются, возможно обсуждая нас, и хихикают, наверное, учитывая слышимость, прыскают в ладонь. Спрашиваю, гну своё:
- Симпатичные? Впрочем, лично мне, гордецу, не до них. Да будь они хоть с "Мосфильма"! Меня интересую только я! Даже не ожидал сам. Такой теперь я гордец! Неописуемо гордый! Но Лине ни-ни. Не проговорись!
Лёсик сел на стул и смущённо вздохнул:
- Признаться, я их ещё не видел, не дошли глаза. - Он повысил голос: - Я принял ванну, мой друг!
Лёсик кропотливо сооружает себе репутацию светского человека. Между тем он не любит мыться. Это я знаю - два года, здесь же в общаге, мы прожили в одной комнате. Он - неисправимый пижон: обедает в самой дешёвой столовой, ковырять в зубах идёт к дверям лучшего в городе ресторана.
- Я на днях заключил договор с издательством, - громко сказал Лёсик, не сводя со стены охотничьего взгляда. В прошлом году он выдавал себя за киноартиста. - Слушай, Нестор, ты сойдёшь за чемпиона Олимпийских игр Владимира Куца.
Всего четыре месяца тому назад меня забавляло фанфаронство Лёсика, и я порой охотно принимал участие в его проделках, подыгрывал Лёсику. Теперь он был мне неприятен. Но сегодня придётся терпеть: он - моя Коровянская, такой же сплетник, только в масштабах города.
- На Куца я не согласен. Подумаешь, олимпийский чемпион! Я для этого слишком горд! Я - Нестор Северов! Меня во сне кадрила сама английская королева. Говорит: ради тебя брошу мужа, принца-консорта. Но я - гордый и не приму ничьей подачки, даже от неё, Второй Елизаветы! Но Лина знать не должна. - Я вдалбливал ему это с упорством строительной бабы, вбивающей сваи.
- И зря! Принцем она бы назначила тебя, а заодно и меня лордом-хранителем печати. А ты заладил: я - гордый, я - гордый, - поморщился Лёсик, наконец-то в его голове что-то отложилось. - Нашёл чем гордиться.
- Лёсик, вчера я и сам этого не знал. И вдруг в себе открыл. Я - гордый! Ты понимаешь? Лёсик, ты должен это усвоить, как то, что в червонце десять рублей. Для меня чрезвычайно важно, усвоишь ты или нет, - сказал я многозначительно и затем произнёс: - Только это должно остаться между нами. Никому ни слова! И особенно Лине, аспирантке. Даже под страшной пыткой! Поклянись!..
- И впрямь никому?
Передо мной был нужный мне Лёсик.
- Ни одной душе! И особенно аспирантке Кузькиной. Клянись: это останется между нами!
- Клянусь! - легко, даже весело, соврал Лёсик, глядя на меня будто бы безгрешными глазами.
Теперь мне здесь больше нечего делать, можно убираться восвояси. Через час эта весть прокатится по всему институту: Нестор Северов - гордец! Дойдёт это и до аспирантки Кузькиной Полины. Надеюсь, узнав такое, она уймётся и оставит меня в покое.
Через день я её увидел сам. Бродил по книжным магазинам, искал новый учебник по Средним векам, - и вот она, пожалуйста, шествует по противоположной стороне улицы, а вокруг неё гарцует уже знакомая мне свита. И Лина держится за галантный локоть Эдика.
Я забыл об осторожности и придвинулся к самому краю тротуара. Но, к счастью, Лина меня не засекла, проследовала дальше. Да и зачем ей смерды, если она сама королева, не английская, а только для этих парней, и всё же…
Я разозлился на себя и решительно свернул на другую улицу.
Под ручку с Эдиком - ещё полбеды. Признаюсь, днями, - но на самом-то деле это случилось уже поздним вечером, - я, и сам не зная зачем, подошёл к дому Лины, принялся бродить вокруг да около, выписывая сложные вензеля. Не удивлюсь, если это было её имя. Пока я вникал в смысл этого рисунка, из подъезда вышел Эдик с помойным ведром. Я едва успел спрятаться за ближайшим деревом. В руке Эдика несомненно было её ведро, Лины. Не ходит же он в гости со своим помойным ведром! Не ведая о затаившемся соглядатае, Эдик направился к металлическому контейнеру, вытряхнул в бак мусор Лины, точно свой собственный, и ушёл в дом, словно к себе. После столь выразительно интимной сцепы, - она ему доверила свой мусор! - мне не осталось ничего другого, как с горечью покинуть её двор. Будто я их застал в одной постели!
Лёсик сочинил анекдот и запустил на институтскую орбиту. Его действие развернулось в одной из городских столовых. Нестор Северов взял на первое борщ и, приступив к трапезе, обнаружил в ложке лавровый лист, оскорбился, вызвал здешнего повара и якобы возмущённо заорал:
- Как это понимать? Как гнусный намёк?!
Анекдот мне передал знакомый - студент четвёртого курса, случайно встреченный в троллейбусе. Он сидел за моей спиной и, подавшись вперёд, обдавая мой затылок жарким дыханием, описал эту историю в мельчайших подробностях и, возможно, кое-что добавил от себя. Потом он начал возмущаться, но ему, видимо, было смешно самому, Лёсик хватил лишку, переборщил, если уж был упомянут борщ, - ударил в больное место. Я рассвирепел, обещал превратить Лёсика в колоратурное сопрано. Для Лёсика это будет концом его общественной деятельности, она у него была тесно связана с этой плотью. Студент тут же вызвался в чёрные вестники - он охотно передаст мои угрозы зарвавшемуся сочинителю анекдотов.
Прошло две недели с начала моей работы. Я в очередной, третий, раз иду на урок в шестой класс. За это время я исходил десятки километров по гремящим заводским цехам, зыбким трапам строек, те садистски поскрипывают под ногами, испытывая нервы неискушённого человека.
Из хождения по цехам и трапам особой пользы я не извлёк - вернул в класс двух сбежавших учеников, ровно столько покинуло школу, уравняв таким образом баланс. Попытки удержать ребят не увенчались успехом. Один из ушедших откровенно сказал:
- Не распинайтесь, Нестор Петрович, не расходуйте зря энергию и время. Всё равно ничего не выйдет. Я сам понимаю, что такое учёба и для чего она нужна. Вы даже не представляете, насколько я понимаю это. Но у меня прибавилась семья - приехала мать и родился сын. Я должен построить дом. Через год я вернусь и окончу школу. И бегать за мной тогда не придётся. Я не из таких. Всё! До следующего учебного года!
Другой, широкоплечий красавец Лазаренко, только добродушно засмеялся, когда я пришёл к нему домой и потребовал объяснений.
- Нестор Петрович, будем калякать откровенно. Сколько вы зашибаете со своим высшим образованием?
Я оторопел - столь циничен и безжалостен был мой, теперь уже бывший, ученик.
- Семьдесят рублей, - пролепетал я, стесняясь своих на самом-то деле пятидесяти двух, столько мне выдали за минувший месяц.
- А я - сто сорок! Стоит ли продолжать разговор?
Крепкие зубы парня сверкали, прямо-таки слепили глаза. Им нипочём любой житейский орешек, какой ни подсунь. Хоть из железа - разгрызут и выплюнут тебе под ноги. Серые глаза смотрели ясно, не ведая сомнений. По квартире хлопотливо сновала его крутобёдрая уютная жена. В ногах, хватаясь ручонками за войлочные туфли, ползал пухлый карапуз. Идиллия! Хоть рисуй плакат. Только добавить сюда сберегательную книжку и призыв: "Храните деньги в сберегательной кассе!"
- Стоит ли, Нестор Петрович?
- И какая же у вас специальность? Вы - министр? Извините, у меня, из-за таких как вы, память стала дырявой, будто старые башмаки, видно, я её износил, - спросил я, отчаявшись.
- Я - литейщик. И лично мне это впору, мой размер!
- Да, пока вы молоды и здоровы. Сейчас вам в вашем литейном пекле и впрямь всё нипочём. Хоть полезай в печь! Но, увы, вы обычный смертный, и если вас свалит болезнь? Надо будет искать другую профессию, скажем, сидячую. В жизни, Лазаренко, бывает всякое. Тогда как? У вас, между прочим, на плечах семья.
Мне бы истошно орать, возмущаться, топать на этого самоуверенного молодого мужчину! Звать, наконец, на помощь соседей. Однако вместо этого я понёс чушь, под стать ему, даже понимая: не то, не то, я говорю совсем не то. Ведь я-то знаю: не деньги главное в жизни.
- Я-то заболею? Ну вы загнули, вам бы писать книги! Посмотрите! - Парень повёл плечами, под белой футболкой заходили упругие мышцы.
Глядя с завистью на их игру, я понял: теперь потерял Лазаренко навсегда - этот здоровяк неуязвим для моих худосочных аргументов. И сам я в его глазах жалкий хиляк.
Так я думал, покидая его дом похлебавши несолоно и вообще кисло и горько. Но, оказывается, жизнь написала для нас с Лазаренко свой собственный сценарий. В тот же вечер меня сорвали с урока - в дверь заглянула секретарша, у неё был всполошённый вид.
- Нестор Петрович, вас срочно к телефону!
"Что-то с Линой!" - испугался я и поспешил в учительскую.
- Что-то с Лазаренко, - говорила секретарша, еле поспевая за мной. - Звонит его жена. Кричит, а что случилось, не поймёшь. Требует вас!
В учительской я схватил лежавшую на столе телефонную трубку, назвался и услышал в ответ истерические вопли:
- Вы накаркали, сглазили и укатились, а Вите стало плохо. Теперь он в больнице. И всё из-за вас!
- Я не колдун! Не злодей. Я желал ему добра. А что говорят врачи?