- У него какой-то перитонит. Сделали операцию. С этим, наркозом. Теперь ему обещают перелить кровь. Что же теперь будет, Нестор Петрович? Вы же учитель, знаете всё.
Для семьи, где редко случались болезни, и то по мелочам, это происшествие, конечно, было адским кошмаром.
- Не пугайтесь, скоро ваш муж будет здоров, как Геракл. Я сам отдам ему кровь. Свою кровь, - пообещал я в запале.
И тут же подумал: а что, Нестор, это идея! Забрезжила неясная, будто в тумане, возможность вернуть Лазаренко в школу, пока лишь некий намёк.
Я узнал номер больницы и рано утром, почти не спав, побежал в хирургическое отделение. Заведующего ещё не было, и я пооколачивался возле дверей его кабинета, вызывая подозрения у протиравших пол санитарок. Когда он пришёл, я прошмыгнул за ним в кабинет.
- Вы чей-то родственник? Практикант? - спросил он, облачаясь в белоснежный халат.
- Я - педагог, - ответил я многозначительно, будто назвал пароль.
И поведал: мол, так и так, есть у меня ученик Лазаренко, ныне ваш пациент, пренебрегающий учёбой. И вы должны ему перелить мою кровь, именно мою и только мою, с её лейкоцитами и эритроцитами.
- Почему непременно вашу? - осторожно спросил хирург, явно сочтя меня ненормальным и стараясь не доводить до буйных поступков.
- Понимаете, у нас, Северовых, в крови неуёмная тяга к знаниям. Это как бы наш фамильный знак, - пояснил я как можно разумней.
- Так, так, и вы полагаете, будто ваша фирменная кровь позовёт этого ученика в школу. - Он изображал глубокий интерес.
- Я не полагаю, я уверен, - перебил я, может, не очень вежливо.
- Но видите какая штука: у вас, возможно, разные группы крови. Ваша может не соответствовать нашим целям.
Вот так, наверное, осторожно он работал скальпелем.
- Если нужно, моя группа будет соответствовать! - заверил я твёрдо. И видимо, немножечко агрессивно, переборщил.
В общем, - он начал меня успокаивать:
- Хорошо, договорились, у вас возьмут и кровь, и всё, что ещё пожелаете! Вот звоню в вашем присутствии. - Он снял телефонную трубку и набрал номер: - Лаборатория? Сейчас к вам явится больной. То есть донор. Отнеситесь к нему со вниманием. Со вниманием! Вы меня поняли? Со вниманием, чёрт побери! Я, кажется, выразился более чем ясно… Теперь вы довольны? - спросил он, положив трубку.
- Доктор, я не псих. Если вы не сделаете, как я прошу, Лазаренко никогда не вернётся в школу… Доктор, давайте попробуем. Пусть это будет нашим экспериментом. Авторство ваше.
Моё ничем не подкреплённое заверение в собственной полноценности, похоже, его несколько успокоило. А может, его успокоило то, что я до сих пор не пустил в ход руки и зубы.
- Первый этаж. Комната номер шесть, - коротко бросил хирург.
- Я не сумасшедший, - предупредил я и пожилую медицинскую сестру. На всякий случай. Пока я плутал по больничным коридорам и лестницам, хирург мог ей наплести всё что угодно. Тоже по телефону.
- Сумасшедшие все остальные, а мы с вами нормальные и очень умные, - философски заметила медсестра, готовя свои инструменты.
Потом, отлёживаясь на кушетке, я остыл. Конечно, моя затея была бредом сивой кобылы. При чём тут кровь, когда вся соль заключена в генах? И так всегда! Сперва я совершаю несусветную глупость, и только после берёт своё слово мой тонкий изысканный интеллект. Наломав дров, я всё же вышел сухим из воды. Хирург мог бы позвонить в психушку, и приехали бы санитары, с руками как у горилл… А может, он позвонил. И эта процедура со взятием крови, и отдых на кушетке - всего лишь способ меня задержать до прибытия бригады.
Я встал, надел пиджак и взял свой неизменный портфель.
- Уже заскучали? Ладно, идите. Но постарайтесь обойтись без нагрузок. По крайней мере на сегодняшний день. А лучше поваляйтесь дома с книгой или перед телевизором, - посоветовала медсестра.
Но куда там! На сегодня у меня намечены два завода, стройплощадка и одно фабричное общежитие. И ничего не отложишь на завтра. Завтра меня ждут на других объектах. А вернее, никто не ждёт. Я должен туда ворваться как ураган. Или проникнуть лисой.
Вечером я еле, словно на чужих, непослушных ногах, притащился в школу и на уроке в шестом классе позорно задремал - и будто для этого не предпринимал ничего такого, всего лишь подпёр отяжелевшую голову правой рукой, для надёжности что ли, она соскальзывала с ладони, и я подпирал её снова и, представьте, незаметно перешёл в сон. Сплю и, точно издалека, да ещё сквозь толстые стены, свинцовые (почему-то я так решил во сне) слышу, как кто-то вещает на весь класс:
- Наш Нестор ещё пацан! У него на губах не обсохло молоко. То, что осталось от мамки.
Да это никак разоряется Нехорошкин. Его я в первый день наградил полновесной двойкой, и теперь он мстит, основательно, сладострастно! Мне хотелось проснуться и крикнуть им всем в лицо: "Неправда! Я уже взрослый!" Я пытался разомкнуть веки, открыть рот, но их словно смазали хватким синтетическим клеем.
- Малец он, ещё малец. - А это Маслаченко, тот, у кого вата в ушах. Сейчас добавит: "Он и водку-то пить не умеет, видел сам".
Однако Нехорошкин, видать, не наговорился вдосталь и перебил Маслаченко:
- У парня опыта, извините, капнул воробей, а мы ему палки в колёса. Я предлагаю взять над историком шефство, но для него незаметно, иначе будет обида.
- Есть же у него свой девятый. Пусть тот на него и поишачит, - возразили ему из класса.
- У них своя башка, у нас своя, - вмешался Авдотьин. - А ты, если ещё будешь спать у историка, на его уроках, я тебе надеру уши!
- А чо, ему можно, а мне нельзя? - обиделся возражавший.
- Мужики! Вот в войну были ребята, назывались сыны полка. Я даже читал книгу про одного такого. Давайте и мы Нестора усыновим! Он будет у нас сыном класса!
Смешно! "Сын шестого класса!" И предлагавший был самым юным в школе. Ему-то от роду было лет пятнадцать, а может и меньше того, - тоже мне папа.
- Ну, довольно, - снова подал голос Нехорошкин. - Главное - дисциплина на уроке и не морочить историку голову. Не учил - признайся сразу. Он и так не успевает с новой темой. Начинает рассказывать, а тут звонок. Понимать надо, человек только начинает жить. Это его первые шаги, которые самостоятельные. Топ-топ!
- Егор! Он, может, слышит всё. Ты бы умолк. - Это смущённый голос старосты Надежды Исаевны.
- Да спит он. Ухайдаканный до самого пупка!
Я ощутил на щеке чьё-то тёплое дыхание, с примесью табачного запаха, - кто-то подошёл, нагнулся, глянул на моё лицо.
- Точно кемарит. - А это снова Авдотьин.
- Я сегодня видела жену Лазаренко. Говорит, Нестор обещался отдать свою кровь её Витьке. Видать, и отдал, сам без крови остался. Витька всю вылакал до капли. Вурдалак! - сказала дева, опоясанная оренбургской шалью.
Наверное, мне всё это снится. Значит, я сплю прямо на уроке, а это непозволительно для педагога. Усилием воли я разлепил веки, встряхнул головой, избавляясь от вязких пут Морфея. И обвёл взглядом класс. Ученики сидели кроткие, тихие, будто ничего и не было. А может, не было и впрямь? Мне приснилось, - в таком противозаконном сне могли привидеться не одни Нехорошкин в компании с Маслаченко, но и сам завгороно.
- Кто ответит на вопрос: когда я впервые поцеловал Лину? - выпалил я спросонья.
Но в классе ни единого смешка. Только, не вставая с места, попросил Авдотьин и совершенно всерьёз:
- Нестор Петрович, повторите. Не совсем понятен вопрос.
- Повторяю: в какие годы правил Калигула? - исправился я, окончательно взяв себя в руки.
И дальше урок без малейших запинок покатился по отведённому желобку. Трое честно отказались отвечать и не морочили мне голову неуклюжими уловками. Трое других добросовестно пересказали заданную тему. Прошло двадцать минут, а я ещё не сделал ни одного замечания. Белобрысая обладательница мохнатой шали и та обуздала свой язык. Для неё это было равносильно подвигу. В следующий раз она не выдержит, но сегодня вместе со всем шестым эта ученица шефствует надо мной и скорее лопнет от избытка слов, нежели выпустит хоть одно на волю. Её щёки будто бы даже раздулись под напором невысказанного, казалось, вот-вот оно прорвётся сквозь плотину - зубы, но она крепко сжала рот, помогала мне.
Я встал из-за стола и подошёл к окну, одобрительно кивая отвечающему. В чёрном стекле отражался весь класс. Я видел Нехорошкина. Он уткнулся в учебник - подзубривал урок.
Ещё час назад я считал себя умнее и значительнее этих людей. Я оказывал им одолжение - учил их. Сегодня они сами преподали мне урок человечности. И оказывается, они ежедневно учили меня, учили на каждом шагу. Они делали это тонко и деликатно, а я заметил только сегодня, слепец. Я вспомнил, как на первом уроке мысленно их клеймил невеждами, и мне стало стыдно. "Ба, да рассказчик никак снова впал в сантименты, распустил слюни и приукрасил этих людей", - скажет кто-то. И может, он будет прав, а может и нет. С той поры по моей судьбе всей массой прокатилось более полувека, но я по-прежнему слышу их голоса ("И тут её парень по фамилии Потёмкин…" И это о Екатерине Великой!) и вижу их доброжелательные лица, точно это было вчера.