- На корочку, как на магнитофон. - Леднёв провёл указательным пальцем вокруг головы, будто по звуковой дорожке. - Так учат во сне. Иностранный язык… Говорили по радио. И я подумал…
- Он спал как младенец, а я читала вслух. Поверила, дура-дурой! - зло перебила Нелли.
- С учебником всё понятно. Но откуда взялись сэр Джон и пограничники? И сводка погоды? - спросил я, тоже повеселев.
- Наверно, соседский телевизор. Между нами тонкие стены, всё равно что из фанеры. У них скрипнет стул, у нас слыхать. Потому я заснул не сразу, кувыркался с боку на бок, - вспомнил Леднёв.
- Теперь у него виноваты соседи, - ещё пуще распалилась Нелли.
- Леднёва, успокойтесь! А вы, Степан Семёныч, возвращайтесь на своё место. В среду явитесь ко мне на консультацию. Подготовьте урок! Только на этот раз постарайтесь обойтись старым дедовским методом, - посоветовал я, не сдержав улыбки.
- Он уже доучился! До ручки! Опозорил и себя, и меня! - закричала Нелли, побледнев от гнева.
На следующем уроке - это была геометрия - у Леднёвой-младшей и вовсе отказали тормоза. По словам очевидцев, она, на глазах у математички, выскочила из-за своей парты, бросилась к отцу и, схватив его тетрадь, порвала её в клочья, мстительно приговаривая: "Вот тебе, вот! Убирайся из школы!"
Математичка Эмма Васильевна - амазонка с транспортиром - не мешкая, доложила директору, и та поручила мне так же безотлагательно разобраться с Нелли. На перемене я подошёл к Леднёвой и велел после уроков задержаться в классе, мол, нам следует обсудить кое-что.
Когда я, забрав из учительской свой портфель, пришёл в класс, Нелли уже была одна. Одна-одинёшенька за своей партой, точно васнецовская Алёнушка. Не было только водоёма с подлой водой и заколдованного братца Иванушки. Меня она встретила насторожённым взглядом. Я поставил портфель на стол и прошёлся по классу. Потом, остановившись перед ученицей, спросил, будто заметив её только теперь:
- Вы Леднёва?
- Нестор Петрович, почему вы спрашиваете? Вы же знаете сами, - удивилась Нелли.
- Отвечайте: вы Леднёва или некто, забрели сюда с улицы? - повторил я резко.
- Леднёва, кто же ещё, - растерянно подтвердила стопроцентная Нелли Леднёва.
- Значит, это ваш отец - тёмный неуч с образованием в четыре класса? А может, и три.
- Неправда! У него восемь классов! - возразила Нелли с обидой за папашу. - А сейчас он учится в девятом! Между прочим, у вас.
- Знаю и удивляюсь. Зачем ему это нужно? В его-то годы? Он что, такой тщеславный?
- Папа не тщеславный. Он наоборот!
- Или его снедает какая-то корысть? - продолжал я, словно не слушая её. - Может, он полагает, будто аттестат зрелости принесёт ему деньги? Кучу бабок, как выражается нынешняя молодёжь.
- Уж чего-чего, а деньги для него тьфу! - презрительно фыркнула Нелли. - Он не Петька Тимохин.
Да, есть у меня в классе ученик Пётр Тимохин, расчётливый парень, он вечно что-то покупал-продавал, обменивал что-то на что-то. И ничего не давал даром.
- А при чём здесь Тимохин?
- Петька говорит: если бы у него были две жизни, он бы получал две зарплаты. А папа другой. Просто ему хочется знать как можно больше. Он и журналы всякие листает. И смотрит телевизор. "Клуб путешествий" и многое другое.
- Ну и сидел бы перед телевизором. Листал журналы.
- Что вы, Нестор Петрович, что вы?! Ему этого мало. Я взяла и ему загородила дверь, не пустила в класс, сказала: "Только через мой труп" - так он залез в школу по пожарной лестнице. Правда, его подбил Ганжа: "Семёныч, не ищи в науку лёгких путей!" Но залез-то он сам! Не молоденький, и у него радикулит. Он же водила, в грузовике дует со всех сторон.
- Тогда почему он не вылезает из двоек, если так охоч до наук? - спросил я уже всерьёз, покончив с игрой.
- Думаете, они ему даются легко? Как бы не так! Сами же сказали про возраст. А склероз? Вы бы забрались по лестнице с радикулитом? А он полез.
- Значит, Леднёва, вашим отцом можно гордиться? - спросил я, глядя ей в глаза.
- Ещё как! У меня вот такой папа! - похвасталась Нелли, выставив для наглядности большой (действительно крупный) палец.
Я загнал её в ловушку, но она не догадывалась об этом, ну, о расставленном мной капкане, и потому смело встретила мой испытующий взгляд. Голубые её глаза были чисты и ясны и широко раскрыты мне навстречу. Смотри в них - я не боюсь!
- Тогда какого Мефистофеля! (Не чертыхаться же при своей ученице, вот я и выразился литературно.) Какого Мефистофеля вы себе позволяете это?! Выживать из школы такого отца! К тому же с шумом и скандалом! И не возражайте! На лестницу-то его загнали вы! Не я, не Ганжа, а вы, любимая дочь! - заорал я на ученицу.
Она остолбенела - видимо, эта несуразица теперь стала для неё очевидной. Как бы её ослепила, молотком оглушила по темени.
Я взглянул на часы и произнёс самым будничным тоном:
- Уже поздно. Пора по домам.
Нелли понуро тащилась за мной по пустынному гулкому коридору, спускалась следом по лестнице, тяжко вздыхала и что-то бормотала себе под нос.
Мы вышли на улицу. Здесь было холодно, неуютно. Над нами низко, едва не касаясь городских крыш, стремительно мчались чёрные косматые тучи, чем-то похожие на призрачные полчища гуннов. Улица казалась зловещей, за каждым деревом, за каждым столбом мне мерещились угрюмые тени. Бр-рр!
- Не бойтесь, Леднёва. Я вас провожу, - сказал я с отвагой.
- Что вы, Нестор Петрович! Я дойду одна! А вам завтра рано вставать. Ходить по наши души, - отказалась Нелли.
- Нет, Леднёва, иначе я не засну. Буду волноваться: дошли вы или с вами приключилась беда какая. Мало ли кто встретится по дороге.
- Да вы за меня не бойтесь. Я за себя постою, вмажу сама. Вот так! - И она показала наглядно, как поступит со злодеем, - врезала мне кулаком по скуле.
Я еле устоял на ногах. И вспомнил, как шёл недавно по улице, - на проезжей части, на тротуаре стелили новый асфальт, я, осторожно ступая по мягкому, ещё вязкому ковру, переходил на противоположную сторону, и тут меня остановил звонкий девичий голос: "Нестор Петрович!" Из кабины громадного катка мне приветливо улыбалась она, Нелли, махала ладонью в грубой рукавице. Такая же могучая, как и её машина.
- Ну и рука у вас, Леднёва, - сказал я, потирая скулу.
- Нестор Петрович, я тихонечко. Показала, чтобы вы за меня не переживали… Очень больно? - Она проткнула руку и бережно провела по моей щеке. - Давайте, я это место поцелую, и всё пройдёт. Так всегда делала моя мама. - Леднёва потянулась ко мне губами.
- Не надо, Леднёва! Вы меня убедили! Теперь я за вас спокоен, - поспешно заверил я, отшатываясь от доброжелательной ученицы. Не приведи господь, увидит кто-то из школы, попробуй потом объясни.
И всё же я, прежде чем повернуть в свою сторону, ещё некоторое время стоял, смотрел, как она уходит в темноту. Потом из кромешной тьмы донёсся её голос: "Нестор Петрович, спасибо!"
Я сошёл на своей троллейбусной остановке. И сразу мне за ворот упала холодная капля. Начинался дождь. Я выгнулся дугой и замер. Капля поползла по спине, не спеша, тщательно исследуя её рельеф. Наконец она исчезла где-то в моих штанах. С дождём ночной город будто повеселел, будто кончилась томившая его весь день неизвестность и наступила разрядка: так вот оно что - это всего-навсего дождь! Передо мной сверкала моя улица, радушно предлагая пройтись по её мокрым плитам. Совсем кстати в угловом доме загремел марш из оперы "Любовь к трём апельсинам", и я браво зашагал по тротуару.
Дождь не унимался, долбил улицы и крыши с методичностью дятла, но парочки доблестно стояли на своих местах. Я, как обычно, милостиво приговаривал:
- Вольно, вольно!
Парочки ко мне привыкли, некоторые даже здоровались как со старым приятелем.
Из-под раскидистого орехового дерева весело гаркнули:
- На линии, слу-у-шай! Идёт начальник караула!
Я зычно спросил:
- Все ли на местах?
- Все! - дружно ответила улица.
Мне хотелось вот так же дежурить под деревом с девушкой, такой, как… Лина.
Она приходила вновь и вновь и в последний раз оставила записку: зачем-то упорно настаивала на встрече. Неужели эта обманщица не поняла до сих пор: я - человек чертовски гордый! Впрочем, я в этом никогда и никому не признавался, а ей и подавно - был скромен. Пора кончать с игрой в прятки, иначе получается: ко мне ходят, оставляют записки, а я бегаю от Лины, словно последняя кокетка. Надо будет выкроить время и зайти к Лёсику.
Поведать ему по секрету - значит оповестить весь город. И чем строже тайна, тем скорей он её разнесёт по институтским закоулкам и прежде всего вдует в уши именно тем, кому не следует знать в первую очередь. Вот к нему и идут те, кто желает распустить слух. Пошёл к Лёсику и я.
Лёсик третий год учится на четвёртом курсе филфака и живёт в общаге. По своему обычаю, - его он пышно именовал традицией, - он сачковал от первой пары занятий - в эти часы отсыпался или приводил в порядок свои доспехи, потрёпанные в амурных битвах, и потому я нанёс ему визит в начале дня.
И застал его за штопкой носка. В этой невероятно пёстрой паре носков он щеголяет уже второй год. Они - его гордость, импортные носки из Парижа. Лёсик отсалютовал иголкой и показал на свой галстук: "Как? Идёт?"
- "Ты по-собачьи дьявольски красив", - с чувством продекламировал я классические строки. - Может, ты не знаешь, но я человек очень гордый. Более того, и спесив. Невероятно! Я и сам обнаружил только на днях и был удивлён. Но учти: Лине об этом не слова.
- Ты хочешь сказать, я похож на пса? - надулся Лёсик, не заметив брошенного мной жирного куска.