Тоской сдавило голову. Следующая волна раздумий нахлынула истерическим дамским всхлипом - "за что"? С какой стати? Ведь ни в чем я не был виноват перед господином президентом. Подобрал он меня - и, правда, как пса шелудивого; по шерсти погладил; я, дурак доверчивый, пошел за ним… Даже собаку жалеют сентиментальные читатели прессы - собаку, которую приманивают, чтобы убить вернее - а человек что же? В деталях вспомнил я наше знакомство: внезапный интерес его - как только услышал он заветные эти слова "из мест лишения свободы" - мелькнули, поди, лучом надежды. До этого - наверняка - потел ежесекундно от страха: а ну как поймают? А ну как посадят - его, гения, президента фонда, уважаемого человека? И тут - подарок судьбы: бывший зэк, сам идет в руки, только возьми. Он и взял.
"…Со второго пути отправляется поезд Москва - Великие Луки"… И чего я сижу? Срочно ехать в Великие Луки - может, там найду еще одного Киприадиса…
Книги - дорогой, тяжелый антиквариат - так и лежали у меня на коленях. Пальцы мяли сигарету - зачем? - ах да, я ведь хотел курить. Аккуратно положил три тома обратно в пакет, пощелкал зажигалкой: получилось, затянулся; дрожь чуть отпустила, но с мыслями ничего не мог сделать - муравьиной колонией навалились и бегали внутри черепной коробки, жаля время от времени. Куда теперь, товарищи? Как быть? Или - выражаясь высоким слогом суки-интеллигента Киприадиса - что делать? На минуту мелькнуло: послать его на три, исчезнуть вместе с книгами - пусть до конца оценит гениальность собственного замысла. Тут же, однако, поморщился: мелко, ей-богу. Вполне достойно президента фонда - но не честного вора. Значит - что же? Оставить книги в камере хранения и уйти, ничего не объясняя?
Дальнейшую судьбу книг я представлял прекрасно - как будто сам придумал несложную схему вывоза культурных ценностей. Я оставляю три тома в ячейке - спустя какое-то время их забирает проводник либо проводница поезда: направление, скорей всего, - заграница - и спокойно вывозит. Где-нибудь в Риге - а, может, в Лейпциге - поезд встречает представитель покупателя либо сам покупатель; все: груз сдал - груз принял. Просто.
Да, так что же мне делать? Я встал, выбросил окурок - и тут увидел их.
Двое. В форме. Идут ко мне. Сердце совершило странный кульбит. Не один раз в жизни моей это было - и никогда, клянусь, никогда я не боялся ареста так, как в эти секунды - потому что знал: не виноват, подставили. Не выпуская из рук черный пакет с тысячами украденных не мной долларов, неторопливо пошел им навстречу. Вот один полез в карман - неужели за стволом?..
- У вас огня не найдется? - мент вытащил из кармана сигарету, вопросительно глянул на меня. Машинально кивнул головой, достал зажигалку. Они прикурили по очереди, вернули мой "Крикет", сказали спасибо.
…Перед тем как сдать книги в камеру хранения, я купил пару газет, упаковал их как следует. Потом спустился в метро…
* * *
- …Здравствуй, дорогой, проходи!
Мы обнялись, Алик привычным жестом похлопал меня по спине, помог снять пальто. Странно: когда бы я к ним не приехал, гендиректор торговой фирмы "Терек" Алик Бериев был дома, с женой, детьми и прочими чеченскими родственниками. Когда он работает? Или это я все время так попадаю?
Я огляделся - ничего не изменилось. Восточный базар в московской трешке. Везде ковры: дорожки с розочками на полу, красные ковровые изделия с кистями - на стенах; обои видны были только в коридоре - но лучше бы их вообще не было; тоже с цветастыми разводами, зеленовато-серые; рядом с огромным зеркалом в раме "под бронзу" и большой люстрой "с висюльками" наверху. В зале все та же "чешская стенка" заставленная хрусталем. Над телевизором - морской пейзаж, купленный, по ходу, на Арбате. Еще года три назад я время от времени порывался сказать Алику, что теперь так не носят, и можно уже приобрести что-нибудь поновее. Но не решился, побоялся обидеть.
Он крикнул что-то по-своему жене, Мадине, - она вышла, улыбаясь, поправляя платок на ходу, чуть слышно поздоровалась - и тут же скользнула обратно в комнату.
На шум выскочил пацаненок. Увидев, спрятался за отца, обнял его за ноги и, выглядывая оттуда, как из укрытия, радостно заверещал:
- Гяур пришел! Гяур! Скоро джихад! У вас всех будет железо в голове, на вас дома обрушатся, а вы будете выть и плакать!
Я опешил - так меня здесь не встречали ни разу. Даже Киприадис вылетел из головы. Сказать ничего не успел: Алик поймал отпрыска за ухо, спросил грозно:
- Это что еще такое? Кто научил?
Тот взвизгнул - больно! - потом насупился и пробурчал:
- Так дед говорит…
Алик обреченно кивнул: понятно; отпустил мальчишку.
- Извини, Борь. Деда сюда перевез, а у него с головой плохо совсем…
- Да ладно, плюнь. Нормально все.
- Ты что хочешь кушать, Боря? Плов есть, макароны есть…
- Ничего не хочу, Алик, не голодный. Ты лучше скажи: то, что я оставлял у тебя, - цело?
- Обижаешь, брат, - чуть улыбнувшись, протянул Алик. - Конечно, целое все, на кухне пылится…
Хорошо. Это хорошо, очень. Здесь у Алика накануне прошлого ареста я оставил свою алхимическую лабораторию, свой перегонный куб, баночки-скляночки-колбочки, шприцы и ингредиенты. Будет из чего сварить винт - сыворотку правды, эликсир бессмертия, философский камень.
Алик Бериев на самом деле - Али; лишняя буква в конце - уступка столичным партнерам: "Пойми, брат, Али - это как-то… слишком… очень уж… мы же не сможем в мэрии сказать: мол, так звали зятя пророка…".
Поднялся Алик два года назад, в те драматические времена, когда чеченцы и "тверские" делили площадь у Киевского вокзала. Сначала было у него два ларька, потом пять, потом - магазин, второй, четвертый - так и возник гендиректор новой торговой фирмы. Подружились мы совершенно случайно: ресторан - компания - общие знакомцы - ну, давай на брудершафт. Это уже потом я выяснил, что Алик - золотое дно; вернее, даже не он сам, а его сестра, Амина - детский врач. Рецептурный бланк с четырьмя штампами - или, как у нас говорят, терка с четырьмя колотухами - для винтового главная отправная точка, условие счастья. Я помнил еще времена, когда солутан продавали без рецепта - но тогда он был мне не нужен: вот она, вечная драма несвоевременности.
Сам Алик наркотой вроде не баловался, хотя, по-моему, имел какое-то отношение к героиновой сети - да и не мог не иметь, потому что бизнес этот, в основном, был под чеченцами. Надо мной шутил беззлобно: уверял, что сижу я на винте исключительно потому, что это наркотик для интеллигентов - нравиться он мне, разумеется, не может. Тем не менее, сынок его, четырнадцатилетний пацан, всегда был готов слетать в ближайшую аптеку за солутаном; а Амина безропотно отоваривала меня рецептами; так велел им Алик. У Бериевых можно было переночевать, можно было зайти вмазаться, если негде; у него можно было сварить.
А мне тогда было надо - именно так, по-другому не скажешь: надо было погладить и успокоить вставшую на дыбы душу; надо было выжечь из головы прибором для выжигания суку-Киприадиса; надо было прорыть новые ходы из той кротовой ямы, где я оказался. Поэтому я сразу же направился на кухню, почти ощупью пробираясь по длинному темному коридору - кто это строил, какой урод?
В углу, около окна, - я не сразу заметил его - сидел неподвижно старик, каменно замерев над пустой чашкой, полуприкрыв глаза. Широкие спортивные штаны, длинная фуфайка и вязаный жилет; седые волосы покрывала маленькая тюбетейка, руками сжимал он деревянную палку.
- Дед мой, - кивнул Алик. - Совсем плохой. Да ты не обращай внимания, делай то, что надо тебе. Он немного того…
- В смысле? - я покосился на старика: сумасшедшим он вроде не выглядел - скорее, каким-то отрешенным. Коматозник.
- Да сын у него в деле был, менты застрелили. Умер - младший, последний - дядя мой.
- Соболезную, - посочувствовал я. Алик махнул рукой:
- Да я его и не знал почти. Жена осталась и ребенок - дочка, полгода ей.
Я достал с верхних полок свое оборудование, нашел пузырек с солутаном - вроде не испортился…
- А, русская собака! - старик вдруг ожил, раскрыл глаза, голос его зазвучал резко, неожиданно - я чуть шприц не выронил. - Колоться пришел? Глаза себе выколи. Не нужны глаза, раз Аллаха не видишь!
Он поднял свою палку, угрожающе ей потряс, произнес длинную фразу на чужом языке - красиво, похоже на стих или песню.
- Это чё сейчас было? - спросил я Алика.
- А, это по-арабски, из Корана.
- Да я понял, что не по-русски. Перевести-то можешь?
Алик прикрыл глаза, вспоминая, и процитировал:
- "Будет между ними вражда… эээ… и ненависть до дня воскресения. Они зажгут огонь войны - а погасить его сможет один лишь Аллах".
- И что он имел в виду? В смысле - дед? - старик меня заинтересовал; глаза, точно пеплом присыпанные, казалось, смотрели в иной мир - и что-то там видели…
- Слухи у нас ходят… нехорошие. Говорят, через три месяца войска будут вводить. Поэтому наши все, кто знает, вывозят стариков, детей, женщин… Некоторые деньги отправляют туда…
- Какие войска, куда? Что за бред, Алик? Ты начал верить газетам, что ли?…