* * *
Домашним Лена казалась очень больной: у неё теперь были сонные, потухшие глаза, она волновалась и плакала по каждой незначительной причине. Но сама Лена, конечно, была уверена, что совершенно здорова и все придумывают её болезнь.
Все теперь как будто наперёд знали, как вести себя с ней, и их жалость, смешанная с пренебрежением, была для неё настоящим испытанием.
Лишившись ребёнка и узнав презрение окружающих, Лена поняла, что бороться не с кем и бессмысленно. Осознание того, что она сама хотела этого зла и жила очень долго с желанием зла окружающим, было неожиданным и принесло такие страдания, которые были слишком велики, несоразмерны с тем, что могла принять шестнадцатилетняя девочка, - и болезнь её прогрессировала.
Теперь её увлекала мысль о другой реальности, в которой она могла бы жить легко. Привычная соразмерность жизни, её относительная гармония нарушились, и выход она искала только в самой себе - вне людей, и именно поэтому её влекло в пустоту и детскость другого сознания, в полуосознанные чувственные воспоминания того, что не происходило с ней.
"И хорошо, что сравнивать нельзя", - думала она на упрёки матери в том, что Лена опять "не как все".
Казалось, её воспалённый мозг и изболевшееся, униженное тело готовились к чему-то: Лена не смогла бы объяснить, что же именно должно было с ней случиться, но то, что будет с ней, казалось обязательным.
Лена стала очень красива, напряжённая внутренняя жизнь утончила черты её лица, движения стали более женственными.
К появлению Вадима она отнеслась безучастно. Они долго сидели рядом на диване, он взял её руку, безвольно опущенную, рассказывал об удачной поездке в Казахстан, где фирма купила дешёвые запчасти, и смотрел на её красивое лицо с нарастающим чувством вины.
Из нагромождения безликих громких слов его болтовни, в иступленном стремлении понять её, сжавшуюся, спрятавшуюся, появилось вдруг желание овладеть ею сейчас же. Он попытался обнять её, но резкий крик Лены испугал домашних.
В тот вечер, смущённый, он тотчас ушёл и думал, что в случившемся с Леной не только его вина, но слово это, даже вопрос - "виноват?!" - само повторялось и повторялось, постоянно обращаясь к его душе.
* * *
Илья Михайлович ко всему, что происходило теперь в его доме, относился внешне равнодушно. Казалось, его мозг не хотел анализировать, душа - чувствовать, он в точности следовал любимой когда-то фразе: "Отказываюсь знать".
Только однажды, случайно столкнувшись с Леной в синей темноте коридора, удивившись её белому одеянию (потом оказалось, что она ещё в ночной рубашке - днём), он шутливо, как раньше, полуобнял её и почувствовал, как она отпрянула, услышал её смех, из руки её выпало пёрышко попугайчика, которое она прятала в кулаке.
Как будто что-то смяло, придавило его. Илья Михайлович не понимал, что же произошло: ведь он думал, что и после больницы она останется такой, какой была в последние годы: самоуверенной, озлобленной, всё отрицающей. Маленькая мстительница обществу за безвременье, за хаос.
Илья Михайлович вздрогнул.
- Хаос, да, вот в чем разгадка. Я отдал её хаосу, порочному мальчику без прошлого, - шептал он в темноту коридора. - Вот в чем разгадка: я хотел, чтобы она ушла. Но не так, Господи! Не в безумие.
* * *
Лена постоянно думала о том, что её теперь привезли в чужой город, оставили в чужом доме. Мысль о том, что пора уходить, наполняла её душу восторгом. Было право не любить этот дом, живущих в нем людей, сейчас она бессознательно отказывалась от родства.
Ночью Лена оделась и тихо вышла из дома. Город мягко светился, было тепло для ноября, сыро и дремотно.
Она бродила по городу, чувствуя во рту горечь и испытывая мстительную радость освобождения, торжество.
Её влекло к огням, веселью, свободе, и вскоре Лена оказалась в одном из Арбатских переулков, подошла к толпе подростков, сгрудившихся вокруг гитаристов, и как будто сразу растворилась среди них, спряталась: поток звуков и чужой энергии всё более обволакивал её.
* * *
Лена оказалась одна в ночном городе и была счастлива: страх, как раньше, уже не мешал ей чувствовать себя совершенно раскованной, и её новое, болезненное состояние ложно подсказывало, что только теперь, вне окружавших её людей и их правил, она сможет жить своей истинной, естественной для неё жизнью.
Она долго стояла вместе с незнакомыми ребятами в холодной подворотне старого Арбата, слушала песенки про мышонка, про чьи-то обиды, любовь, подпевала, мёрзла.
Часов в двенадцать милиционер разогнал их довольно грубо, с нескрываемым раздражением ворча:
- Как будто пять лет назад, в перестройку. Теперь не то время, понятно?
Лена осталась, спрятавшись за выступ стены.
- Тебе идти некуда? - услышала над головой голос незнакомой девушки.
- Да, - почти радостно воскликнула Лена.
- Какая ты странная, больная, что ли? - помолчав и, видимо, разглядывая её, сказала девушка. - Ну ладно, пошли.
Квартира, в которой они оказались минут через пятнадцать, была в пустом, полуразрушенном доме и явно покинутая жильцами.
Вместо них тут поселились тени в лохмотьях, телогрейках, никто не трогал друг друга, у каждой компании был свой угол или комната, ели, пили, ссорились.
Вскоре Лена узнала от новой знакомой, что в Москве таких мест сейчас немало, самое знаменитое - "У Петлюры", но арбатские квартиры тоже "кайф", это тебе не на вокзале.
Кроме закутанной в две куртки девушки, которая привела её, в угловой комнате было несколько парней и девушек, они полулежали в неловких позах, были задумчивы и сосредоточены.
- У тебя деньги есть? - спросила девушка. - Это только если колешься или нюхаешь, а так рядом со мной переспишь, я тебя насиловать не дам, будь спок. Ты приезжая, что ли?
Лена не отвечала ей. Опять радостно засмеявшись, девушка вытянула из кармашка юбки, сказала шёпотом:
- Порошок.
Запах наркотика уже чувствовался в комнате и волновал её.
Через полчаса она уснула, надышавшись марихуаны, прижавшись к незнакомой девушке, и бегство её продолжалось во сне.
* * *
Горячий воздух пустыни прокатился по её лицу и телу, она шла по незнакомому городу по-южному чёрной ночью, света нигде не видно было.
Угадывались в темноте дома и улицы, она пошла на звук текущей воды, только на набережной, где она оказалась, светились редкие огоньки, и люди в длинных одеждах, безучастные ко всему, стояли толпой.
Она поняла, что они молятся, но не понимала слов и начала повторять эти слова, чтобы запомнить и узнать позже, с чем они обращаются к своему Богу.
"Отчего же я здесь? - подумала Лена. - Какая пустая земля, как здесь легко умереть".
Она подумала, что в темноте не видно цветов и деревьев и нельзя добраться до воды.
Одинокие выстрелы раздались в темноте. Лена решила, что надо бежать к большой тёмной стене - и проснулась.
* * *
Квартира тяжело, со стонами спала Смрад, тяжёлые запахи сразу заставили её спрятать лицо в своё пальтишко. В другой комнате слышны были весёлые, пьяные голоса.
"Мне совсем не страшно здесь, - опять подумала она. - Это потому, наверное, что я грешница, а точно ли я грешница?"
Она вспомнила Вадима, больницу - так ясно, что стало больно в груди, как от резкого света.
"Да, я грешница, я ребёнка позволила убить, и мне теперь всё позволено, кроме смерти. Я знаю, что мне всё позволено!"
Она встала, делая усилие над собой, подчиняясь одной этой мысли, и пошла в комнату, где ещё пили и гуляли.
В этой комнате веселье, как и белеющая ночь, шло на спад. Многие уже спали, в углу раздавался голос женщины. Лену сразу заметил парень из неспавших, поднялся - он оказался огромного роста, в потрёпанной одежде, - подошёл к ней и схватил её, ни о чем не спросив.
- Не надо, не надо, дяденька, девочку пожалейте, - неожиданно для себя закричала она, пискляво закричала и нехорошо.
Безумная мысль - защитить ребёнка, мысль-воспоминание о больничной боли - через минуту была осознана ею как глупая, опоздавшая мысль, и она засмеялась диким, истерическим смехом, разбудив всю квартиру.
Парень отпрянул от неё, провёл рукой по лицу, подсознательно вспоминая, как крестятся, и басом сказал:
- Сумасшедшая она, братцы, больная девка.
А Лена смеялась и не уходила из этой комнаты, пока приведшая её сюда девушка не увела в свою комнату, ловко переругиваясь с ворчащим парнем и его дружками.
Лена вновь забылась и вновь желала сна.
Но сознание уже не покидало, охраняло её, и мучительный вопрос: "Разве мне всё теперь позволено?" опять не давал ей покоя.
"Да разве могут быть люди, которым всё позволено? Как же они смогут жить? Им нечем будет жить", - думала она.
Эту мысль, ещё неопределённую, этот вопрос: "Чем же жить тогда возможно?" Лена запомнила для себя сразу.
Ах, как ей надо было сейчас сохранить свою душу, и она, не вполне осознавая это, искала выход для себя.
Она взяла руку девушки, сидящей рядом с ней, пожала в порыве детской ласки и благодарности. Сама возможность любви, служения любви - для всех людей, была для неё новым чувством, с такой определённостью показавшим единственный путь.
"Если я смогу…" - думала она, тихо плача, чтобы никто не слышал невольных всхлипов.
Лена вспоминала о своём доме, о сестре, о тётке, ей было жалко сейчас их, и она подумала: "Надо возвращаться домой".