Часть 5
Весь день её бегства Вадим был занят делами фирмы, но непонятное ему беспокойство не покидало его.
"Что я целыми днями о ней думаю? - раздражённо говорил он себе. - Так нельзя".
Чтобы не думать о Лене, он старался представить семью Ильи Михайловича в смешном свете и так забавлялся выдумкой, что начал рисовать карикатуры: Илью Михайловича изобразил непомерно толстым, с бухгалтерской книгой, выставленной как икона, Анну - маляром, Лену - отчего-то в клетке, рядом с зелёными попугайчиками.
Все рисунки его были беспомощны, слабы, и только Лена, в упор смотрящая на него, с худым замкнутым лицом, получилась очень точно. Он долго смотрел на рисунок и позвонил ей.
Узнав от Елены Леонидовны, что Лена пропала, ушла из дома ночью и её ищут с утра, он в первую минуту пожалел, что позвонил, ему стало стыдно своей привязанности к этой сумасшедшей девушке, и только позднее тревога уже не оставила его, и он метался по городу, искал Лену - то один, то вместе с Ильёй Михайловичем - и боялся её гибели.
"Где спасение от этих ненужных чувств? - думал он иногда в отчаянии. - Ведь можно и так, и эдак повернуть и быть правым. Я нелюбим, мне отказано даже в дружбе, зачем же думать о ней? Я обо всех, дурак, думаю. Просто любить надо меньше".
Он вспомнил о Саше и со злобой решил, что и его, и смешных хиппи с их маечками мало что связывает с другими людьми, ведь они даже добро делают в общем-то не конкретным людям, своим близким, а человечеству вообще.
"Кидают кость всему человечеству - нате, кушайте, да восхищайтесь нами, какие мы прекрасные, добрые люди, - с иронией думал Вадим. - А вот с каждым отдельно - сложно, это не водички дать страждущему, которого никогда не увидишь больше, не ребёнка незнакомого погладить…"
Вадим даже повторил несколько раз понравившуюся фразу:
- Любить надо меньше, вот выход.
* * *
Вадим с Ильёй Михайловичем побывали в нескольких моргах на опознании, в больницах, у знакомых. Лены нигде не было.
- Она больна, - затравленно повторял Илья Михайлович. - Она ушла ночью, как все безумные делают.
- Не говорите, что она больна, - зло сказал Вадим, хотя отлично знал, что это правда. - Я найду её.
- Ты, уличный мальчишка, ничтожество, что ты можешь? Я подобрал тебя, чтобы ты убил мою дочь, - прошептал Илья Михайлович.
Вадим ушёл от него и стал один ходить по улицам, заглядывая в подвалы и подворотни.
"Куда может пойти больная девушка, перед которой, наверное, постоянно край чёрной бездны? И надо удержаться, не упасть, и на это усилие тратится много жизни", - думал он.
Дальше мысль его упиралась в непреодолимое препятствие, потому что тонко чувствовать Вадим не умел, мозг его как будто лишался гибкости.
"Но, если она ещё слаба, значит, она где-то в центре города, недалеко от дома, - наконец решил он. - Я найду".
Побывав в нескольких подвалах, на чердаках, на бульварах, он пришёл в квартиру на Арбате, где недавно была Лена.
Ему сказали, что видели здесь измождённую девушку в сером пальто, с сухим блеском в глазах, она только что ушла, всех благодарила и даже заплакала.
В одной из комнат этой заброшенной квартиры он неожиданно заметил знакомую фигуру: Саша склонился над бомжихой, избитой кем-то.
- Её в больницу надо, я знаю, куда, - говорил тихо Саша. - Берите осторожно и несите. Она ещё поживёт, бедолага.
- А зачем? - спросил, подходя к нему, Вадим. - Смрадная, мерзкая баба. Добреньким хочешь казаться для всех? А я вот не хочу.
Саша повернулся и очень удивился, увидев Вадима.
- Ты - здесь? - спросил он. - Ночуешь? Вадим уже не мог остановиться. Оказавшись здесь после чудесного мира, в котором начал жить, стоящий здесь в своей дорогой одежде, особых ботинках, он ощутил весь ужас мира иного, в котором мог оказаться, если бы не удача, - и от своего страха был особенно беспощаден.
- Мёртвые они здесь все, - заорал он. - Дышат, а мертвечиной за километр воняет.
Саша как будто смутился.
- Почему они-то мёртвые? - тихо спросил он. - А ты живой?
- Я-то живой, живой, - язвительно ответил Вадим.
Ярость, презрение настолько корёжили его, что он, повторяя:
- Я-то живой, веришь? - неожиданно ударил Сашу по лицу, и сам ожидал удара в ответ, чтобы бить, бить всех этих мечтателей, уродов, как будто защищая от них свой новый мир.
Но Саша не ответил ему ничем. Он опустил голову и пошёл вслед за ребятами, осторожно несущими больную бомжиху.
Вадим постоял в пустой комнате - постояльцы разошлись кто куда.
Он вышел на улицу, день был пасмурный, туманный, солнце с утра так и не пробилось.
Вадим медленно шёл по старому Арбату, потом, выйдя на Гоголевский бульвар, пошёл по нему, вдыхая сырой, но ещё свежий, пахнущий немного бензином и машинной гарью московский воздух.
На бульваре девушка в сером пальто медленно шла по боковой аллее и время от времени взмахивала руками, как будто молилась или репетировала пьесу. Волосы её были растрёпаны, пальто измято, как будто она провела ночь в случайном убежище, а не дома.
Вадим сначала прошёл мимо, во власти своих новых мыслей, с брезгливой, презрительной гримасой отвернулся от девушки, вид которой так отвечал его жестоким мыслям, и лишь позднее резко остановился. Он узнал, он не мог не узнать её.
- Лена, - тихо позвал он, повернувшись. - Леночка, иди ко мне.
Лена попятилась от него и, испуганная, побежала прочь.
* * *
На рассвете вернулся домой Илья Михайлович. Большую часть ночи проходив по городу, мучимый страхом не только за Ленину жизнь, но и за свою собственную, он невольно думал о смерти.
Реальность смерти в ночном пустынном городе, грязном, отяжелевшем, где ещё оставались невнятными звуками крики многочисленных торговцев, размахивающих, трясущих в руках яркие одежды, тихих разговоров-соревнований, разговоров-сравнений дам в модных пальто, деловых людей с энергичными липами, - возможность смерти в таком жестоком мире он воспринимал со всё возрастающим страхом.
И мысль о том, что где-то в этом огромном пространстве бродит его Лена, уже не могла быть ясно осознана, иначе он бы не выдержал.
От постоянного страха эта мысль претерпела странную метаморфозу: он начал думать, что с Леной, маленькой озлобленной женщиной, ничего не может случиться, потому что она заодно с этим преступным, потерявшим управление городом, где слишком много желания власти и нелюбви, - он иногда как будто забывал, что она больна и беззащитна.
И когда он так думал, он жалел себя - и мог жить дальше.
Иногда, на вокзалах, в переходах метро, вглядываясь в лица опустившихся людей, он стыдился того, что дурно думает о дочери, и в оправдание он говорил себе, что это не он так дурно думает о Лене - это она ушла, чтобы отомстить ему.
И наконец мысль о том, что Лена мстит именно ему, окончательно овладела бедным Ильёй Михайловичем: и долгая пустая ночь, и её аборт, её болезнь - всё это теперь на нем, он один отвечает перед знакомыми, друзьями, родными, перед испуганной, ничего не понимающей Аллочкой… он один…
Илья Михайлович подумал: "Один перед Богом? Вселенной? Вечным разумом?" и захохотал.
Он стоял в эту минуту возле Казанского вокзала, прислонившись спиной к красному кирпичу стены ЦДКЖ, лицо его случайно оказалось рядом с весёлым лицом артиста на большой афише, их пародийное сходство было так сильно, что казалось: Илья Михайлович - в зале, вокруг публика, в чёрной ночи кругом прячутся люди, остро, с любопытством следящие за его страданиями, а сил играть уже нет.
"Мне ли бояться суда человеческого? - думал он. - Какой закон жизни я нарушил? Это они пришли и всё разрушили…"
Он не смог бы точно сказать, кто же это - они, люди другого времени, но у них была теперь сила, этот город, власть, и в насторожённой тишине ночи он чувствовал себя беспомощным.
* * *
В это утро дом Ильи Михайловича напоминал о времени приготовления к празднику. Накрывали стол, а так как ждали и Лену, и Илью Михайловича, и Вадима, и ещё нескольких знакомых, отправившихся на поиски, то накрывали не как к завтраку, а, скорее, к обеду - с закусками, жареным мясом и отварным картофелем.
Торопливые приготовления помогали не думать постоянно о Лене, но между Еленой Леонидовной и Анной было решено, что за стол сядут, только если станет известно, что с Леной.
Они говорили друг другу, что Лену обязательно найдут, наверное, она в больнице, и утром к ней надо поехать с бельём и передачей.